вую изгородь, Розалия заявила, что я должен стоять на стрёме, а она обыщет дом. Я ответил, что лучший способ избежать опасности — максимально быстрый, то есть совместный, обыск, если вообще можно говорить об опасности в столь банальном деле. Розалия попыталась подвергнуть сомнению мою компетенцию, доказывая, что я не отличу рукопись от настенного календаря или избранных произведений Элизы Ожешко.
— Если возникнут сомнения, я с тобой проконсультируюсь, — сдержанно ответил я. Достал отмычку, которой меня научил работать дядюшка. С минуту поковырялся в замке. Наткнулся на сопротивление. Очень сильное сопротивление. В попытке его преодолеть я чуть было не сломал древний инструмент, но тут случайно надавил на ручку и потянул дверь на себя. Она оказалась открытой. Я отпустил шутливое замечание на тему женской рассеянности, и мы вошли внутрь.
Глава 5. Жизнь по максимуму
Я предложил для начала поискать рукопись, а дом поджечь после. Розалия — если я правильно понял ее странный взгляд — со мной согласилась. Вручив мне пару хирургических перчаток, она надела вторую пару на свои тонкие ручки и принялась методично осматривать все, начиная со шкафчика для обуви и шкафа для верхней одежды. Я уже собрался с присущим мне блеском и бестактностью это откомментировать, как вдруг сообразил, что, если один из нас станет руководствоваться женской логикой, а другой — просто логикой, никакого вреда не будет. В конце концов, Халина ведь тоже женщина. С этой мыслью я отправился на поиски кабинета: места, где Халина третировала своих невинных героинь и подкладывала им в постель угрюмых красавцев. Нашел я его без труда. Это была большая комната, обставленная на удивление сдержанно (за единственным исключением). Вдоль стен стояли стеллажи с макулатурой: по одну сторону с книгами, по другую — с папками-скоросшивателями, обозначенными датами; посредине красовался письменный стол размером больше моей квартиры. Рядом, на низеньком столике, расположились факс и принтер. Исключение находилось у окна: это был нелепый секретер, напоминающий бульдога на широко расставленных кривых лапах, с квадратной плоской мордой надставки и выступающей челюстью ящиков. Небольшая машинка в темном чехле могла сойти за бесформенный нос. Однако мое внимание привлекло нечто другое.
Ящики письменного стола были выдвинуты, сам стол усыпан листами рукописей, а на полу лежала куча бумаг, будто для жертвенного костра. Мысленно посочувствовав Халининой уборщице, я взялся за письменный стол. Быстро оглядел полный ассортимент всего, что может предложить бумажная промышленность: конверты, открытки, блоки клеящихся желтых листочков, почтовые марки, блокноты, тетради, ежедневники, пара альбомов с фотографиями, папки и скоросшиватели — плюс одну серебряную рамку без фотографии. Перелистав самый последний ежедневник, я обнаружил, что 17 октября Халина Ментиросо записала: «Румын, ‘Бристоль’». На свете вряд ли существовало слишком много румын, приглашавших Халину в «Бристоль», из чего я заключил, что речь шла обо мне, и наконец-то выяснил, какое сегодня число, избавившись от необходимости спрашивать Розалию и выставлять себя психом. Я отложил ежедневник и перешел к вороху на полу. Взял в руки почтовую карточку с интригующим началом («по вопросу ответа от числа по вопросу запроса от числа по вопросу жалобы от числа по вопросу ном. С89/342/58002»), и тут взгляд мой упал на нечто еще более интересное. Прямо под окном, слева из вороха бумаг торчала дамская кисть с покрытыми красным лаком ногтями и колечком белого золота, которое я хорошо помнил по вчерашнему ужину. Я довольно долго созерцал эту загадочную картину, затем обошел кучу бумаг и взял руку за запястье, там, где у живых обычно бывает пульс. Пульс не прощупывался, хотя кисть была еще теплая и мягкая. Я потянул за нее, чтобы удостовериться, не является ли она фрагментом, оторванным от целого. Ворох не дрогнул, рука — тоже. Тогда я опустил кисть на место и невольно вытер ладонь о штаны.
С трудом подавив крик и порыв броситься наутек, я оглядел кабинет уже совсем другими глазами. Похоже, кто-то здесь основательно все перетряс: быть может, Халина застала злоумышленника за этим занятием, а может, наоборот, — как раз сопротивление Халины и привело к тому, что мирный обыватель, не получив желаемого, грохнул ее по голове, а потом завалил кипой бумаг. Впрочем, возможно, это была вовсе и не Халина, а другая женщина с тем же колечком, хотя повод для такой мистификации я бы посчитал психологической загадкой. Халина ждала дня своего триумфа, а стало быть, не имела причин прикидываться трупом или бежать на край света, переодевшись, к примеру, монахом-капуцином.
Я произвел беглый осмотр Халининого могильного кургана и пришел к выводу, что он сложен из запутанной переписки с налоговиками. Все скоросшиватели на ближайшем стеллаже были пусты — кому-то понадобилось немало потрудиться, чтобы вытащить оттуда почтовые карточки и завалить ими Халину. Оставалось надеяться, что «Шоу лжецов» не сокрыто в глубинных слоях — я отнюдь не собирался раскапывать курган до самого тела. Содержимое остальных папок осталось нетронутым: об этом свидетельствовал заметный невооруженным глазом слой пыли. Наконец я добрался до кошмарического секретера. В ящиках обнаружились машинописные рукописи с красноречивыми названиями: «Кровь и слюна», «Родимое болото», «Шиза», «Кобель и течка», обозначенные датой и местом их создания (второе в противоположность первому было всегда одно и то же). За этим нелепым предметом мебели, соответствовавшим представлению массового читателя о творце мелодрам, Халина изливала на бумагу желчь жизни, а пламенные романы строчила на здоровенном письменном столе, который больше подошел бы епископу или министру. Она вела двойную литературную жизнь: одну для прилавка, другую — в стол. Имела две фамилии. Может, и жизни у нее тоже было две? Интересно, которая из них послужила причиной ее смерти?
Я как раз держал в руках «Кобеля и течку», когда до меня донесся отчаянный вопль Розалии. Не успел я сделать и шага, как она опять завопила: «Робаль, поди сюда, быстро!» Раз уж она способна проорать связное предложение, то я не обязан впадать в панику. Я начал складывать «Кобеля и течку» и тут заметил под секретером обрывок черно-белой фотографии. С нее доверчиво улыбалась девушка лет шестнадцати, похожая на Халину, только очень красивая. Позади белел анонимный ряд берез. Подпись на обороте мало что проясняла: «…н (или м) 1985». Эта фотография могла не иметь никакого значения, и так оно, скорее всего, и было, но я, на всякий случай, спрятал ее в карман. Потом, немного подумав, сунул туда же ежедневник, решив, что запись насчет вчерашнего ужина свидетельствует против меня. Наверняка я был последним, кто видел жертву живой. Полиция почему-то любит цепляться к таким неудачникам.
Розалию я обнаружил в ванной комнате, над ванной, полной воды. Под водой покоился ноутбук. Мало того что его утопили, так еще вдобавок расквасили молотком для отбивания мяса. Молоток лежал рядом в целости и сохранности.
— Ну и как тебе это? — спросила Розалия. — Пальмистер утверждал, что Халина писала на печатной машинке. Думаешь, она училась пользоваться компьютером и что-то у нее не сложилось?
— Думаю, Халина прекрасно умела пользоваться компьютером. — Я погрузился в размышления. — Возможно, это проливает какой-то свет на труп в кабинете…
— Что? — Розалия от изумления широко раскрыла глаза.
— Не хочу тебя пугать, но Халина Ментиросо больше не живет по максимуму. То есть, по всей вероятности, это Халина. В любом случае женщина. Определенно мертвая.
— Изуродованная до неузнаваемости?
— Возможно. Я опознал ее по руке…
— Ты не шутишь! — догадалась Розалия, и на нее напала истерическая икота. — Когда эт-то могло сл-лучиться? — с трудом выдавила она.
— Судя по тому, что рука еще не остыла, где-то с час назад… Сейчас у нас десять семнадцать. — Я указал на стоящие на шкафу электронные часы с радиоприемником. — А значит… — В этот момент в ванной заржала лошадь. Я хотел уже было утечь в унитаз, но тут Розалия продемонстрировала свои ягодицы.
— Мой мобильник, — объяснила она, вынимая телефон из заднего кармана джинсов. — Это Пальмистер. Алло? Да, мы… Да, она здесь, с нами. Мертвая… Это значит — неживая… Нет, это не мы… Не нашли… Вы меня никогда не видели? Отбой! — Последнее было адресовано мне.
— Именно этого я и ожидал, — произнес я с чувством глубокого удовлетворения. Большинство людей убеждены, что природа щедро одарила их разумом, а все окружающие — полудурки, недоумки и простофили. Я же склонялся к обратному. Сколько себя помню, вокруг всегда были умники, которые развлекались тем, что оставляли меня в дураках. Не хочу преувеличивать, но случались дни, когда даже дядя Дзержищав казался мне гигантом мысли. Вот почему меня не слишком потрясло, что наш разговорчивый заказчик бросил трубку, дабы не медля ни секунды забронировать билет на ближайший рейс в страну, не имеющую с нами договора об экстрадиции. Но вот вой полицейской сирены, который раздался в ту же минуту и нарастал со скоростью мчащегося автомобиля… это уже было слегка чересчур.
Розалия схватила меня за руку и потянула за собой по коридору, через кухню и прихожую в помещение, которое, как я догадался, кубарем катясь по ступенькам, было подвалом. Моя коллега с присущей ей интуицией задержалась на самом верху лестницы и заперла дверь изнутри. До нас донеслись грохот, стоны, крики и несколько случайных (как выяснилось впоследствии) выстрелов: полиция высаживала открытые двери дома Халины Ментиросо.
Два часа спустя полиция еще прилагала все усилия, чтобы максимально быстро раскрыть дело о жестоком убийстве. По дому пронесся табун людей, которые затаптывали следы, фотографировались на память рядом с телом, смотрели трансляцию матча Грузия — Азербайджан и опустошали холодильник вкупе с баром, тем самым подтверждая мои предположения, что полицейское расследование — это нечто вроде холостяцкой вечеринки, только без стриптизерш. Во всяком случае, живых. Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта оргия, если бы на сцену не вышел новый актер. В доме повисла глухая тишина, которую нарушил вопль: