оборона. А потом кто-то постучал в дверь — раз, другой — и крикнул: «Пан Май, откройте, пожалуйста, это я, Славомир Гарцовник». Я распахнула окно… Карниз был ненадежный, но мне удалось доползти по нему до громоотвода. Правда, когда спускалась, я его сорвала, в конце концов, во мне добрых шестьдесят кило…
И тут раздался такой грохот, будто все туфли разом выбежали из шкафа в прихожую. А вслед за ними появился доблестный инспектор Стрела.
— Именем закона, стоять! — рявкнул он. — Вы арестованы!
Отшвырнул недоеденный банан, которым попытался устрашить Доминику, и после краткой борьбы с кобурой выхватил служебное оружие.
— Дуга, чего ты его не пгистгелила? — вознегодовала Юлия.
— Сама ты дура! Это не пистолет, а бутафория. Думаешь, будь он настоящим, вернулась бы я живой после встречи с Иво Маем?
— Удача — лучший друг полицейского, — изрек сентенцию инспектор Стрела, отбирая бутафорский пистолет и надевая на задержанных наручники. Доминика выглядела как разъяренная персидская кошка на поводке, Юлия в наручниках пробуждала одни лишь греховные чувства.
— Я уже боялся, что вы задремали, инспектор, — сказал я.
— Ну конечно, соснул малость, пока ты разводил канитель. До смерти скучно вас всех слушать. Но от меня ничего не ускользнуло. Коварство этих женщин полностью подтверждает все известные стереотипы. Эта милая, но злая. Та красивая, но дура. Только уродины хороши, причем, говорят, даже в постели, но кого это волнует?..
— Меня, — тихо ответил Славомир Гарцовник.
— Того, что вы услышали, достаточно, чтобы ее посадить? — спросила Катажина Гарцовник, сотрясаясь от жажды мести.
— Блин-тарарам, мне-то откуда знать? Я просто ловлю плохих людей. И хорошо ловлю, потому что у меня нюх.
— Но вы все записали? — уточнил я.
— Сынок, я вообще все записываю. Не получается у меня выключить эту сраную фигню. По-вашему, для взрослого мужика это позор? У каждого своя ахиллесова пята. Может, я и не умею выключать диктофон, зато могу за три секунды с завязанными глазами собрать винтовку! Я еще много чего могу… Черт, я же хотел спросить: не хотите ли вы что-нибудь спросить?
— Нет, инспектор, — ответил я.
— Вот и хорошо. Еще раз спасибо за помощь, приятель. Ты поступил как настоящий гражданин. Звони, если надумаешь выпить с настоящими мужиками. Приятно было поболтать, но нам уже пора. Барышни, вперед.
— Отлично, Сякий, — сказал Пальмистер, когда они скрылись за дверью. — Концерт окончен. А теперь давай книгу.
— У меня ее нет, пан Пальмистер. Если я правильно понял, Анетка Гарцовник была у Халины в тот момент, когда я звонил ей из квартиры Хенрика Щупачидло. Она-то ее и прихватила еще до того, как все это закрутилось.
Глава 17. Какого хрена!
— Нехорошо, нехорошо! — Лонгин Пальмистер сорвался с места и нервно заметался по комнате.
Пани Гарцовник последовала его примеру, а ее сын сидел неподвижно, ссутулившись, с отсутствующим взглядом, словно все ошибки прошлого легли ему на плечи.
— Я уже обыскала квартиру, — сообщила Пальмистеру Розалия.
— Наверное, недостаточно тщательно, — заявил он, ощупывая кресло.
— Ну знаете! Я? Недостаточно тщательно? — возмутилась моя коллега. — Я считаю, надо вытащить эту малявку из сортира и развязать ей язык. Иначе мы можем искать до…
— Блестящая мысль! — взбодрился Пальмистер, но не успел сделать и шага в сторону туалета, как Анетка вошла в гостиную из кухни.
— Можете не трудиться, — сказала она. — И ты тоже, бабуля. Я эту гадость выбросила.
Лонгин Пальмистер уставился на нее с робкой надеждой.
— Что ты говоришь, деточка?! — обрушилась на внучку Катажина Гарцовник. — Ты уничтожила книгу?
— Сорри, бабуль, я не подозревала, что это такая ценность. Ты же знаешь, что мама платила мне за компьютерный набор этих ее графоманских потуг. Я начала набирать, и, знаешь… там была такая глава… как бы обо мне… я жутко разозлилась, взяла это и сожгла, а пепел развеяла с Гданьского моста. Там-то меня и замели в участок. А дальше ты уже знаешь. Влепили штраф и отвезли в вытрезвитель… — Анетка рухнула на диван и залилась слезами. — Папа… Она там пишет, что я не ваша дочь. Вы меня столько лет обманывали… Это правда?
— Правда не всегда важна, доченька, — ответил Славомир Гарцовник. — Но если говорить обо мне, тут правда ничего не меняет. Я твой отец, вечно и неизменно. Двадцать лет назад я переспал с одной женщиной, а потом женился на ее сестре. Просто перепутал. Досадно. Даже если настоящая мать тебя несколько разочарует, у тебя, по крайней мере, появится хороший повод напиться, потому что сейчас, по-моему, ты это делаешь без всякого повода. Ты уничтожила на самом деле хорошую книгу, даже не прочитав ее, только потому, что обнаружила там несколько честных слов в свой адрес. Я тоже там кое-что обнаружил. Но стереотипы даже самым умным застят глаза. Писательницей в нашем издательстве был я. Халина занималась только бухгалтерией.
— Охренеть… папа, ты чо, прикалываешься? — ахнула его дочь.
— Нет, сыночка! Это не может быть правдой! — заголосила его мама.
— Не скажу, что меня не устраивает такой оборот событий, — заявил Пальмистер. — Знать бы раньше! Пустая трата нервов, времени, денег — все попусту! И одна попусту загубленная жизнь. — По его лицу пробежала тень неподдельной печали.
— Мне кажется, он хотел вам что-то передать… Как бы извиниться, что ли… — сказал я.
— Не понимаю, о чем ты, сынок! — возмутился Пальмистер. — У меня нет ничего общего ни с вами, ни с этим делом. — И, схватив безвольную руку пани Гарцовник, поцеловал ее с громким чмоком. — Я прощаюсь с вами и с вашей очаровательной внучкой. А малышка, похоже, приглянулась молодому человеку, — подмигнул он Анетке, указывая на меня. Затем весело бросил: — Оревуар! — и, что-то напевая, удалился.
— Мои деньги! — вскричала Розалия. — Робаль, сделай же что-нибудь! Он нам не заплатит!
Я вынул из кармана фотографию из дядиной коллекции и протянул Розалии. Снимок, хоть и был самым невинным из всей подборки, произвел на мою подругу сильное впечатление.
— Это чудовищно! — радостно завопила она.
— Это заставит его заплатить.
— И больше чем ты думаешь, Робалечек, — прошептала Розалия, поцеловав меня в щеку.
Я еще тогда перехватил злобный взгляд, которым одарила ее Анетка Гарцовник, но не придал этому должного значения.
— Пожалуй, это уже все, да? — беспечно спросил я. — Ах да, чуть не забыл. Я еще должен постучать в потолок.
Литературный каминг-аут Славомира Гарцовника не вышел за пределы квартиры его дочери. Впрочем, я так и предполагал.
Уже на Пасху владелец издательства, штампующего бульварные романы, обвенчался со своей верной секретаршей Иной. И вскоре Ина Гарцовник получила известность, как талантливая плодовитая писательница, автор любовных романов, и с царственной благосклонностью раздавала улыбки и автографы.
Когда Розалия в один прекрасный день заглянула ко мне, чтобы вручить вырванный из зубов Пальмистера финансовый объедок (от которого я благородно отказался), она заявила, что хочет открыть собственный бизнес, и я бы, возможно, ей пригодился, если бы кардинально изменил образ жизни. Однако привычное бесцельное существование меня вполне устраивало, и я отказался. Работой я был сыт по горло на много лет вперед, а тайная признательность Гарцовника гарантировала мне постоянный приток низкопробных романов, благодаря которым удавалось забыть, на каком я свете.
Сейчас я особенно нуждался в анестезии, поскольку в меня неожиданно мертвой хваткой вцепилась Анетка Гарцовник. Как и предполагал Гарцовник, настоящая мать Анетку глубоко разочаровала. Алина была слишком некритичной, слишком преданной и слишком сильно из-за этого страдала. И очень скоро Анетке захотелось избавиться от ее опеки. Она без труда наваяла книгу, которую в свойственной ей манере назвала «Какого хрена!». Сей труд возглавил списки бестселлеров и покорил сердца критиков. Халина, наверное, потирала руки на небесах. Алина Пофигель вернулась в свою многоэтажку в Елёнках, Анетка продала злополучную виллу, в которой была убита ее приемная мать, квартиру сдала каким-то вьетнамцам (а те наконец-то привели ее в порядок), после чего водворилась ко мне.
Когда я запираюсь в туалете и достаю из-за бачка очередную книжку Гарцовника, то вперемешку с фразами о полных страдания и жертв путях к любви в мое сознание настойчиво пробиваются образы, исполненные гнева и насилия. Бессонными ночами я кувыркаюсь в постели с худенькой Анеткой, вцепившейся в меня, как детеныш коалы. Я мечтаю о том, чтобы мою девушку похитил какой-нибудь рыцарь на черном «харлее». Чтобы слепой жребий своим неумолимым перстом толкнул ее в более нежные объятия. Я к ней равнодушен, но это только сильнее распаляет ее чувства. Я стараюсь поменьше с ней разговаривать, но благодаря этому кажусь ей интригующим. Если я повышаю голос, это доказывает мою силу. Если говорю тихо, значит, проявляю нежность. Все мои слова и поступки трактуются в мою пользу.
Все чаще я склоняюсь к мысли, что спасти меня может только семья и работа. Знаю, что это крайность. Знаю, что мне и самому не поздоровится. Смотрю на телефон и мысленно набираю номер агентства «А. А. Ковальский и детективы». Давненько я у них не бывал. Давненько не давал о себе знать. Как подумаю, что там постоянно что-то происходит, а я уже ни при чем, становится немного завидно и обидно.
Джеффри ДиверДело смеющегося рыбакаРассказПеревод Павла Зайкова
Постоянные читатели «Иностранной литературы» хорошо знают наше правило: не печатать то, что уже переводилось на русский язык до нас. Исключения, пусть и крайне редкие, однако, бывают. В этом номере мы позволили себе напечатать новый перевод уже публиковавшихся двух детективных рассказов — «Дело смеющегося рыбака» Джеффри Дивера и «Без сна в Бостоне» Майкла Коннелли и Денниса Лихейна. Чтобы читатель убедился, что у нас были для этого веские основания, приведем несколько примеров из предыдущих переводов. Не только рассказ «Red Eye», но и весь сборник Коннолли и Лихейна озаглавлен «Красный глаз», тогда как red eye значит поздний рейс, — к глазам это английское словосочетание не имеет никакого отношения. Поражает воображение не только перевод названия, но и отдельные перлы в тексте. Например, такие: «Его собеседник сделал изящный глоток бренди», или: «Женщина представляла собой классический образец бедняка, живущего ради детей», или: «Его тонкий фонарик нашел дыру в темноте».