Мистер Круппер повернулся к окну и глубоко вдохнул.
– Морем пахнет.
Ката последовала его примеру и сделала вдох. После ее путешествия этот аромат было сложно различить. Она привыкла к пропитавшему все солоноватому запаху, от которого было сложно избавиться. Она старалась замаскировать его своим одеколоном «4711», и вот к чему это в итоге привело. Теперь же она сосредоточилась и вдруг почувствовала его. Влажный, холодный и бодрящий. Она ощущала запах и вкус соленого моря. Она видела океан мистера Круппера, хотя он был вне поле ее зрения.
– Вот откуда я точно знаю, что ветер дует с северо-востока.
Она открыла глаза: он, не мигая, смотрел прямо на нее.
– Так вот в чем хитрость.
Это был еще один разговорный оборот из ее журнала – «хитрость». Этот она переняла у одного пассажира третьего класса, который рассказывал своим приятелям о конкурентном характере продажи хот-догов на Кони-Айленд. Слово «хитрость» в Америке имело несколько иное значение. В Европе любая хитрость считалась бессовестным обманом, здесь же хитрость считалась крупинкой мудрости, которая давала человеку преимущество. И, конечно же, она могла его здесь использовать.
Дверь отъехала в сторону. Вернулся Мёрфи.
– Ну что же, мистер Круппер, мы все разместили в третьем вагоне. Я попросил носильщика также принести вам холодную кока-колу.
Мистер Круппер покачал головой.
– Это было вовсе не обязательно, но я тем не менее воспользуюсь.
Мёрфи помог ему встать на покачивающийся пол вагона и повел его из купе, но мистер Круппер подался назад и, покопавшись во внутреннем кармане пиджака, достал свою визитную карточку. Он протянул ее немного левее плеча Каты.
– Если вам что-нибудь понадобится в Бостоне или если у вас будут неприятности, звоните – не стесняйтесь. Моя жена – прекрасный повар, и она любит принимать новых друзей в городе. С радостью проведем вам небольшую экскурсию.
Приглашение посмотреть город от слепого человека. Ката взяла карточку. Это была необычная страна, без всяких сомнений.
– Спасибо, мистер Круппер.
Он кивнул.
– Рад был познакомиться с вами, мисс… – Его улыбка поблекла, он поджал губы. – Простите, я, кажется, не запомнил вашего имени.
Вот оно. Момент, которого она неделями, месяцами – по сути, почти год, – с успехом избегала. С тех пор как она покинула программу «Лебенсборн» и спряталась в наполненной паром полуподвальной прачечной под видом прачки. Последний человек, назвавший ее настоящим именем, была Хейзел. Даже садовник звал ее по имени своей умершей дочери. А проверяющий на острове Эллис назвал ее Кейт Каттер. Это звучало более по-американски, сказал он.
– Имени?
Мистер Круппер улыбнулся.
– На английском или немецком? Имя. И-мя. То же самое, ja?
Она коротко кивнула, поглаживая карточку большим и указательным пальцами. Неправильно или правильно. Смерть или жизнь. Ложь или правда.
Выбирай, сказала она себе. Выбирай.
– Хейзел, – произнесла она, и это имя придало ей сил. – Хейзел Шмидт.
– Хейзел, – повторил он. – Одно из моих любимых имен – есть в нем что-то лиричное.
Поезд затрясся и накренился вправо, толкнув Мёрфи, и мистера Круппера следом за ним, к стене. Паровая сирена засвистела и зашипела, распространяя по вагонам запах сгоревшего угля.
Мёрфи обрел равновесие.
– Лучше бы вам занять свое место до новой смены направления.
Мужчины ушли, оставив Кату, теперь – Хейзел, в одиночестве в купе, как она с самого начала и хотела. Однако теперь пустота, напротив, не добавляла спокойствия. Она закрыла глаза и представила себе мир мистера Круппера. Вибрация сиденья и половых досок, пробирающаяся от ног и пальцев прямо к сердцу. Бесконечный стук и скрип стальных колес. Запах и привкус машинного масла, смешивающийся с ароматом спелого урожая с проносящихся мимо полей.
На мгновение она перенеслась домой, но не в тот дом, откуда она сбежала, а еще раньше – в дом своего детства и своей первой поездки вместе с родителями. Лето уже близилось к концу, насколько она помнила. В тени уже становилось прохладно. У нее появился еще только один младший братик. Его, еще не достигшего одного года малыша, оставили в Люксембурге у бабушки.
Они отправились в Амстердам на свадьбу. Маминого друга? Коллеги отца? Дальнего родственника? Она никак не могла вспомнить, да это было и не важно. А важно было то, что она ехала в место, где кроме родителей ее никто не знал. В страну волшебных ветряных мельниц и цветущих сказочных пастбищ; в пейзаж из снов, где она могла затеряться в приключениях, известных ей только по книжкам. Она случайно услышала, как родители все это обсуждают: сколько невеста с женихом заплатили за пышность и оригинальность этого расточительного венчания, совершенного у огромной ветряной мельницы. Ее отец назвал это бесполезной тратой денег и романтической чушью. Мама же просто посчитала это ересью: «Только бракосочетания, совершенные в Святой церкви, признаются законными». Но они все же пошли: засвидетельствовали свое почтение и пили глинтвейн под названием «Слезы невесты», пока ее отец не перестал ворчать и не принялся улыбаться незамужним женщинам, пытающимся завязать на Дереве желаний ленточки.
Мама купила Кате пару красных клог, чтобы она могла танцевать весь вечер. Ката спорила с ней, заявляя, что не хочет изнашивать такие хорошие туфли. В то время она просто бредила этими клогами. Ката не могла вспомнить, куда они подевались после путешествия. Они просто стерлись из памяти.
Все так же, не открывая глаз, она вытащила из кармана пальто два паспорта. Бумага и чернила, и ничего больше, подумала она. Сделанные от руки записи и фотографии, связанные вместе. Они оба сгорят, если их бросить в огонь. Они оба сгниют, если оставить их под летним проливным дождем. Природе было все равно. Тут или там. Две женщины. Два имени. В руках мистера Круппера эти паспорта будут равнозначны. С тем же успехом они могли быть одинаковыми.
Она открыла глаза. Ката Каттер. Она разорвала паспорт на четыре части и вышвырнула обрывки в открытое окно. Разорванные странички разлетались по ветру, словно от выстрела. Она не смотрела, куда они падали, она просто закрыла окно и опустила свою новую жизнь обратно в карман.
Только тогда, умиротворенная и уверенная в том, что это лишь самое начало, она увидела на скамейке забытую мистером Круппером фетровую шляпу.
Она подняла головной убор. Элегантные фетровые поля были мягкими, словно бархат, но менее гибкими. Она скучала по предметам роскоши вроде этой прекрасной мужской шляпы без воинских знаков отличия. Что-то всколыхнулось внутри нее, но она подавила это чувство, не желая пятнать его порядочное имя малейшей, даже самой невинной страстностью. Мистер Круппер был с ней джентльменом и другом, хотя имел все основания проявить себя иначе. Она постарается подняться до его уровня. Она поклялась сделать так, чтобы Хейзел гордилась ею, и прожить свою жизнь, стремясь быть достойной ее. Она будет любить детей своей кузины так же, как, она надеялась, будут любить ее собственных и всех детей «Лебенсборна» – не за плоть и кровь, а всяких: неполноценных и здоровых.
Она вышла из купе и двинулась по узкому коридору вагона, а затем через весь поезд – к вагону номер три в начале состава. Штора была поднята. Внутри сидел мистер Круппер, повернув лицо к солнцу. Возле него стоял небольшой серебряный поднос с открытой бутылкой колы, у горлышка которой шипели пузырьки.
Она постучала. Он повернулся на звук.
– Войдите.
– Мистер Круппер, ich…[51]
– Хейзел, – поприветствовал он.
С его американским акцентом ее имя и вправду звучало лирично.
– Вы забыли свою шляпу.
Она протянула ее, а он выставил руку именно туда, где была ее.
– Полагаю, забыл. Вы так добры. Я в долгу перед вами.
– В долгу? Nein, нет. Я была рада помочь вам.
Она прочистила горло и повернулась, чтобы выйти.
– Хейзел, – снова проговорил он. – Моя мама в детстве читала мне сказки die Brüder Grimm[52].
Они ей были знакомы. Гитлер пропагандировал сказки братьев Гримм как часть утвержденного литературного канона. Йозеф Геббельс объявил эти истории превосходным средством назидания. В программе «Лебенсборн» дети читали их вечером перед сном, в тихий час и во время, предназначенное для игр.
– Моя любимая была «Ветка орешника[53]», – сказал мистер Круппер.
Да, она ее знала, хоть и не так хорошо, как другие. Эту сказку обычно пропускали из-за ее краткости и использования в ней образа младенца-Христа, что у партии не приветствовалось. Иисус в сердцах многих был соперником Гитлера. Она не удивилась, что мистер Круппер сделал выбор в пользу этой сказки, учитывая его протестантскую веру.
– «На земляничной полянке зеленая ветка орешника защитила Деву Марию от смертельного укуса змея. “Как нынче орешник послужил мне защитой, так пусть и на будущее время другим служит”», – продекламировал он. – Это не только история о жизни и об истинном смысле, но это еще и напоминание. Зло может расползтись по земле, но волшебных ветвей больше, чем змей.
Осторожно, двумя руками, он плотно натянул шляпу на голову.
– Спасибо вам.
Он кивнул.
– Я совершенно уверен, что наши пути еще пересекутся, мисс Хейзел Шмидт.
Она не понимала, как это может произойти, но она в это верила.
Я бесконечно благодарна своим читателям! Из городов по всему миру, от Амстердама до Санта-Круса, вы поддержали «Дочь пекаря». Аудитория на каждой книжной ярмарке умоляла писать еще. Я была глубоко польщена и настолько растрогалась, что взяла ручку и отважилась вернуться к этим героям и их миру.
В особенности я благодарна детям «Лебенсборн», которые нашли смелость, чтобы поделиться своими историями. Несмотря на то, что Хейзел и Ката – вымышленные персонажи, меня вдохновили на их создание реальные факты и волнительная правдивость отважных жизнеописаний этих мужчин и женщин. И пусть стыд и страх истории не заставит нас замолчать. Каждая история жизни достойна и почетна в силу великого замысла Божьего.