– Я все же могу подготовить одну. Я, естественно, заучила несколько для прослушиваний, – пробормотала Марджори, а мистер Холмс лишь пожал плечами.
– Как угодно.
Они еще некоторое время обменивались любезностями, мистер Холмс показал фотокарточку своей жены и ребенка, поворчал по поводу раннего поезда в Балтимор, а затем они стали расходиться. Мистер Холмс крепко пожал руку Марджори, наклонившись, чтобы еще раз взглянуть на ее лицо, затем хмыкнул и еще раз кивнул.
Во время короткой поездки на машине домой Кёнегсберги не обсуждали события этого вечера; будучи экспертами в манипулировании друг другом, родители еще лучше манипулировали своей дочерью и понимали, что нельзя прерывать ее неизбежные мечтания чем-то столь ужасным, как конструктивный разговор и планы. Эта тактика применялась в течение двух дней, пока как-то за ужином мистер Кёнегсберг ненароком не сообщил, что он и в самом деле позвонил по номеру на обороте визитки и выяснил, что Эйб Холмс работает на студию «MGM» в Калвер-Сити, Калифорния.
– Так что тут все в порядке, – произнес он, передавая Марджори ребрышки ягненка. – Он настоящий, хоть и грубиян. Надо отдать ему должное.
– Он кажется очень нахальным, – присоединилась к разговору миссис Кёнегсберг. – Я бы точно не назвала его интеллигентным.
– Я не понимаю, какое это имеет отношение к делу, – церемонно произнесла Марджори.
– Ну в этом-то как раз и суть проблемы, Марджори. Неужели ты хочешь иметь дело с таким неотесанным человеком? Конечно же нет. Да и вся эта идея нелепа. Не понимаю, зачем нам даже обсуждать этого человека. О кинопробах не может быть и речи. Марджори, знаю, что ты будешь дуться, но потом ты скажешь мне спасибо. Лучше прямо сейчас выкинуть эти глупости из головы. Ты молодая и благоразумная – ты справишься.
Марджори не стала дуться. Она не плакала и не убегала в бешенстве в свою комнату; она просто прикусила губу, приняла задумчивый вид, поела немного и молча вышла из комнаты. Она заметила, как ее родители несколько раз обменялись взглядами у нее над головой, но больше про «всю эту идею» не было сказано ни слова.
Но мысли о пробах одолевали ее каждую минуту: наяву и во снах, таких живых, что сами казались кинолентой вплоть до крика режиссера «Снято!» перед пробуждением. Ей нужно было попасть на Центральный вокзал двадцать первого. Другого шанса не будет; она никогда раньше не слышала, чтобы в Нарберт приезжал охотник за талантами. Да и мосты были сожжены: вряд ли она получит еще одну роль в Нарбертском театре, учитывая то, насколько враждебно теперь к ней относились. Последующие выступления стали бы сущим мучением, так как никто бы с ней не разговаривал за кулисами, а на сцене ей бы устраивали разные подлости, от простого затирания на задний план до «случайно» забытых булавок в самых неподходящих местах в костюме.
Больше того, ей было восемнадцать. А на следующий год – девятнадцать. Насколько ветхими, унылыми и неинтересными казались девятнадцать лет в сравнении с восемнадцатью! «Новое восемнадцатилетнее дарование». Она уже видела заголовки журналов. Девятнадцать – это уже совсем не то, слишком поздно. Нет, это был ее шанс осуществить все свои мечты и желания, и она не собиралась позволять родителям лишать ее этого шанса.
И тут, о радость! Ее бестолковая сестра Паулина прислала телеграмму с новостью, что она выходит замуж за моряка, какого-то никому не известного провинциала из Невады, что они так торопятся сочетаться узами брака, что даже не поедут в Филадельфию. Весь дом взорвался, как на фотографии сброшенной на Хиросиму бомбы из «Лайф»; огромное грибовидное облако нависло над милым белым, в колониальном стиле, домом Кёнегсбергов, грозная газообразная масса слез, взаимных упреков, криков, междугородних разговоров сквозь сжатые зубы. И «вся эта идея» Марджори была тут же забыта всеми – но, конечно же, не самой Марджори. Марджори, которая умудрилась сделать и свой междугородний звонок (с волнительным ожиданием, когда оператор перезвонит и скажет, что звонок прошел, и страхом, что кто-нибудь поднимет трубку раньше ее) – секретарю мистера Холмса, чтобы подтвердить встречу и получить инструкцию, что в назначенный час нужно быть в «Комнате поцелуев».
И вот она мерила шагами помещение в ожидании мистера Холмса, в ожидании своего будущего, своей восходящей на голливудском небе звезды, прямо как у…
Марджори внезапно остановилась. И вытаращила глаза. Потому что в помещение поспешно вошла пара: оба в темных очках, оба старались ни на кого, в том числе и друг на друга, не смотреть. Но все же они были вместе; мужчина: высокий, худощавый, с темными волосами и выступающим носом, – обнимал за талию женщину. Она была тоже высокой, с золотисто-каштановыми волосами и румяными, как у доярки, щеками. Марджори ничего не могла с собой поделать; она охнула, признав в этой спешащей застенчивой на вид женщине Ингрид Бергман. Она снова охнула, когда признала в мужчине, держащем Ингрид так крепко, словно боялся, что та может сбежать, Грегори Пека.
Две кинозвезды! Прямо здесь, в «Комнате поцелуев», на Центральном вокзале, где Марджори Кёнегсберг встречалась с Эйбом Холмсом, охотником за талантами для «MGM», и сама должна была проходить кинопробы. Она просто не могла поверить в такую удачу; это был знак, благословение, освобождение от того стыда, что она испытывала, обманывая родителей. Ей вдруг стало жизненно необходимо рвануть к этой паре, стоящей перед тем мистическим лифтом и обменивающейся нервными взглядами, и признаться им, что она такая же, как и они. Она, Марджори Кёнегсберг, собиралась проходить кинопробы и скоро увидит их в Голливуде. Но дверь лифта раскрылась, и Грегори Пек практически затолкал Ингрид Бергман в него, а затем вошел следом. Марджори услышала, как диспетчер задал вопрос, на который получил невнятный ответ, а затем двери захлопнулись, и загорелась лампочка, означающая, что кабинка поехал вверх.
Куда же поднялся этот лифт? Марджори почувствовала страстное желание нажать на кнопку и выяснить это самой, но было уже поздно; часы показывали почти полпервого, и Эйб Холмс должен был появиться с минуты на минуту – у нее осталось время только еще раз посмотреться в зеркальце. Она вытащила пудреницу, пробежалась языком по зубам, улыбнулась, изобразила недовольство, изобразила радость, изобразила грусть, изобразила загадочность – и все это подряд, без пауз. Удовлетворенная, она захлопнула пудреницу и быстро окинула взглядом помещение в поисках самого привлекательного местечка, где можно было бы расположиться. Выбрав место в углу – том самом углу, где сидела дама с бумажным пакетом, – Марджори осторожно присела, разгладила юбку, аккуратно поставила сумочку рядом с собой, выбрала в отдалении точку и задумчиво, словно в ее голове витали мысли ни о каких-то кинопробах, а о более важных, возвышенных вещах, сосредоточилась на ней.
– Ну и ну, девочка таки решила встретиться со мной? – пророкотал сверху голос.
Глубоко вздохнув, Марджори медленно подняла голову и встретилась с оценивающим, проникновенным взглядом мистера Холмса. Она осознала, что совершенно забыла, как он выглядит; в своих мечтах и фантазиях остались лишь визитная карточка, таинственный голос из-за огромной камеры, яркие лучи, кричащие поклонники и букет цветов от мистера Карсона – или, быть может, от Грегори Пека! – с карточкой, гласящей: «Я всегда знал, что у тебя талант. Но я не знал, что настолько огромный».
– Конечно же. Я звонила вашему секретарю. Она вам разве не передавала?
– Конечно передавала. И все же, кто его знает. Твои родители были довольно упрямы, надо сказать. Не думал, что они тебя отпустят.
– Мне восемнадцать, мистер Холмс, – ответила Марджори низким голосом, придав ему нотки легкого удивления. – Я сама теперь принимаю решения.
– Хм, – усмехнулся мистер Холмс. – Думаю, за это стоит выпить.
– Что ж. – Марджори сверилась с часами. – Уже пришло время для проб. Не думаю, что мы успеем.
– Об этом не волнуйся. Они меня ждут, и никак иначе. Пойдем.
Мистер Холмс жестом попросил ее встать, она так и поступила. Затем он двинулся в сторону загадочного лифта, а она с колотящимся сердцем последовала за ним.
– Ой! Я же только что видела Ингрид Бергман! – не сдержалась она; она знала, что говорит, как глупенькая малолетка-поклонница, но ей нужно было высказаться. – Она шла с этим новым актером, Грегори Пеком. Они тоже зашли в этот лифт!
– Скажите на милость. – Мистер Холмс переложил свой чемодан из одной руки в другую. У него был удивленный вид. – Это не мое дело – да и ничье в «MGM», – но все же интересно. Она, конечно же, замужем. О нем я не знал.
– Боже мой! – потрясенно проговорила Марджори. – Вы же не думаете, что они… ну, они просто зашли в этот лифт, и все. Он поднимается прямо в студию? Где я буду проходить пробы?
Конечно, это было логично. Если две звезды воспользовались этим лифтом, и она собиралась сделать то же самое, по всей видимости, – мистер Холмс только что нажал на кнопку, – значит, это как-то было связано с кино, со студией.
Мистер Холмс не ответил; он повернулся к ней, обвел ее взглядом, словно только сейчас впервые осознал, что к ее лицу (ее богатству!) прилагается тело, и усмехнулся. Вид усмешки мистера Холмса вызвал у Марджори изжогу: его зубы, на которые она раньше не обращала внимания, пожелтели от табака и кофе, а губы имели темно-коричневый оттенок.
Подъехала кабинка лифта, и Марджори с облегчением отвернулась. Двери раскрылись, и мистер Холмс проводил ее внутрь. Лифтер в красной шапочке закрыл дверь.
– У вас зарезервировано? – осведомился он, не поднимая глаз.
– Да. Холмс. «MGM».
– Прекрасно, сэр.
Марджори расслабилась, только сейчас осознав, насколько была напряжена. Но что-то в том, как мистер Холмс смотрел на нее, насторожило ее. Хотя все шло хорошо; по всей видимости, они поднимались туда, где должны были проходить пробы.
Раздался сигнал лифта, и лифтер открыл дверь. Мистер Холмс жестом попросил Марджори выйти первой.