К тому моменту, как миссис Льюис и мама вернулись с поисков приличного чая, ни Джек, ни Джимми так и не появились, а я просидела, замечтавшись и едва замечая шум толпы вокруг меня.
– Каких тут только магазинов нет, – произнесла миссис Льюис. Она сопела от изнурительной ходьбы. – Ты не представляешь, какие у них тут кафе, Молли. Свежие фрукты в больших корзинах. И сырный магазин тоже есть. У них там даже «Стилтон»[73] продается. А еще есть устричный бар, хотя в моем положении с моллюсками лучше дел не иметь. А вот приличного чая не нашли, хоть официант и был ужасно мил, да, Ирен?
– Да, – согласилась мама. – Джека не видела? – Я покачала головой, и она протянула мне коричневый бумажный пакет. – Я купила тебе кренделей. Так что можешь сказать Джеку, что ты их уже попробовала.
Я поблагодарила ее и отвернулась. Как я могла принять ее доброту, когда сама собиралась прятаться от Джека?
– Мы подумали, что вы обе могли посидеть в зале ожидания, – сказала мама, поднимая наш чемодан. – Бетти сможет немного отдохнуть. А я тут побуду.
– Нет, – торопливо проговорила я. – Я могу тут остаться. А вы идите и посидите. Я покараулю Джека.
Мама улыбнулась и сказала, что я очень хорошая девочка. Джек будет мной гордиться.
Я хотела сказать ей, что люблю ее и не хочу ей навредить. Чтобы позже, когда я стану объяснять, как так получилось, что Джек вообще не появился, она не подумает обо мне плохо.
Мама наклонилась ко мне и поцеловала в щеку.
– Бедная Бетти плохо себя чувствует. Думаю, ей лучше посидеть.
Я не сказала маме, что люблю ее. Задуманная мною ложь остановила меня, не позволила сказать ей ни слова и даже посмотреть ей вслед.
Через три года после смерти папы, когда вся наша деревня судачила о прибытии трех тысяч американских авиаторов на только что построенный аэродром, который граничил с нашей фермой, мама перестала превращаться в камень. В середине лета 1943 года я снова услышала ее смех. Ее глаза сияли, словно в них попал солнечный свет. Я была убеждена, что это я наконец починила ее разбитое сердце. Она стала пользоваться помадой и делать себе химическую завивку. Она снова взялась за шитье: распорола несколько старых платьев Сьюзен и сшила мне юбки и сарафаны.
Чуть раньше, в том же году, мы услышали, как подъезжают первые американские грузовики. Сьюзен было восемнадцать, и она работала в местном пабе на полставки. Это был компромисс между ней и ее родителями, которые не разрешали ей работать на заводе по производству боеприпасов в городе. Сьюзен отчаянно хотела внести свою лепту в оборону страны, но дядя Роджер сказал, что работа на ферме – это и была ее лепта.
Мы наблюдали, как день за днем мимо сновали грузовики. На каждом возведенном строении из рифленого железа красовались огромные буквы: «ВОЕННО-ВОЗДУШНЫЕ СИЛЫ АРМИИ США». Появились большие коричневые палатки, похожие на взволнованное море. Один мальчик принес в школу что-то удивительное. Он показал это всему классу. Это был сочный апельсин. Он заявил, что его ему дал американский летчик.
Когда я рассказала об этом Сьюзен, та сообщила, что нужно пойти и спросить, можно ли и нам фруктов. На аэродроме стоял аромат чего-то вкусного, смешанный с запахом топлива. Через громкоговорители биг-бенды исполняли свинг. В своем лучшем хлопковом платье, голубом с крошечными белыми ромашками, Сьюзен кружила меня в танце на бетонной дорожке между временными постройками. Она сказала, что американцы надерут Гитлеру задницу, и мы подняли в воздух руки, сложив два пальца в букву «V», как сделал это Черчилль, показывая знак победы.
Аэродром оказался огромным. Целый американский город, кишащий людьми, построенный на наших полях. Тут была палатка с табличкой «Спящая лагуна», где пилоты могли отдохнуть перед вылетом на задание. У них был пожарный департамент, обитый рифленым железом склад парашютов, кабинет стоматолога, медпункт, даже кинотеатр с металлической крышей, куда все эти годы будут звать деревенских детишек смотреть мультфильмы Уолта Диснея. Мы увидели, как несколько военных устанавливают знак. Покрашенный деревянный щит. На нем красовалась надпись: «Добро пожаловать в Тинтаун»[74].
– Дамы! Подумываете стать пилотами? – спросил один авиатор.
Мы со Сьюзен смотрели на огромный бомбардировщик «B‐17». Мужчина улыбнулся. Его лицо светилось в лучах полуденного солнца. Он был очень высок. Пуговицы на его форме блестели. Он смотрел на нас добрыми темно-синими глазами.
– Просто осматриваемся, – вежливо ответила Сьюзен.
– Да все в порядке. Вы из деревни?
– Мы живем на ферме Суон, – сказала Сьюзен, указывая пальцем. – Вон там. Это земля моего отца.
– О, да? – Он снял шапку и принялся крутить ее в руках. – Ну, – сказал он. – Надеюсь, он не слишком против, что мы здесь?
– Вовсе нет, – ответила Сьюзен. – Это же все для военных нужд.
Она спросила его, можно ли нам купить апельсинов.
– Апельсинов? Конечно, я могу добыть пару апельсинов. А скажите, у вас там на ферме есть цыплята?
Сьюзен смутилась. На всех фермах были цыплята.
– У нас много цыплят, – проговорила я. Мне нравился этот высокий американец и его мягкая улыбка.
– Просто у нас вместо яиц только яичный порошок, – объяснил он нам. – Я подумал, что на некоторых фермах здесь должны быть куры.
– Вы хотите свежих яиц? – спросила я услужливо. – Моя мама разводит кур, и они несут круглый год. Мы можем принести вам яиц.
Мы договорились, что я буду приносить ему по дюжине через день. Он попросил нас подождать у обитой рифленым железом казармы и через минуту вышел с коричневым бумажным пакетом, наполненным апельсинами. Мне хотелось прыгать от восторга. Мама любила фрукты, а их было так мало во время войны. Я представляла, как поделюсь с ней апельсинами, какую радость они принесут ей, как мы обе станем наслаждаться их сладостью.
– Не забудете про яйца? Приносите их вон к тому строению, видите? Спросите меня, майора Джека Уильямсона.
– Так и сделаем, – сказала Сьюзен.
– Отлично. Так вы что, сестры?
– Двоюродные, – ответила Сьюзен. – Она протянула руку. – Мисс Сьюзен Маркс. Приятно познакомиться.
– Рад нашему знакомству, мисс. А как твое имя, малышка?
Я отдала ему честь.
– Молли Маркс, – представилась я.
Он рассмеялся и отсалютовал мне в ответ. После этого я стала воспринимать его как друга.
– А что насчет тебя, майор Молли Маркс? Ферма твоего отца тоже где-то здесь?
Я покраснела и посмотрела на Сьюзен. Все в деревне знали про папу. Мне никому не приходилось рассказывать о произошедшем.
Я не знала что сказать.
– Нам пора, – проговорила Сьюзен. – Спасибо за апельсины.
Она схватила меня за руку и потянула прочь.
– Про яйца не забудьте, – крикнул вслед Джек.
Все лето либо мама, либо я носили яйца офицерам. Американцы мне нравились. Они давали нам всякие удивительные вещички: сушеные фрукты и апельсины, жвачку, парашютный шелк, мороженое и кексы. Американцы всем нравились. Даже сварливому дяде Роджеру. Некоторые из авиаторов раньше занимались фермерством и обсуждали с ним тракторы и комбайны. К тому времени он уже продал лошадей с нашей фермы и приобрел по ленд-лизу трактор, который отправили из самой Пенсильвании. Машину доставили в доки Ипсуича по частям, и его друзья-авиаторы помогли ему собрать его.
Когда Джек Уильямсон зашел на ферму, чтобы передать Сьюзен приглашения на танцы на аэродроме, тетя Мэрион достала лучший сервиз, и мы сели пить чай в столовой.
– Ой, нет, – улыбаясь, произнесла мама, когда Джек предложил и ей пойти на танцы. У меня сердце замерло – настолько она в этот момент была прекрасна. Мне захотелось, чтобы папа смог ее увидеть. Она обняла меня за плечи и, поблагодарив, сказала, что не может пойти на танцы.
Дядя Роджер отказался отпускать Сьюзен на танцы одну. Тетя Мэрион и бабуля стали уговаривать его. Джек Уильямсон был офицер. Большая шишка, как ни крути. В гражданской жизни он был нью-йоркским адвокатом. Джентльмен. Когда мама согласилась сопровождать Сьюзен, дядя смягчился. Мама пригласила Кларки для компании, чему я очень обрадовалась. Мне не нравилась мысль, что она будет сидеть в одиночестве, пока Сьюзен весь вечер танцует с американскими авиаторами.
Прежде чем отправиться с Сьюзен в Тинтаун, мама пожелала мне спокойной ночи. На ней был жемчуг, который подарил ей папа по случаю моего рождения. Она обняла меня и сказала, что подвела меня, погрязнув в своем горе на все эти годы.
– Но я очень сильно люблю тебя, милая. Больше, чем ты думаешь. Мне теперь лучше. Мы снова будем счастливы, вот увидишь.
Я смогла склеить ее разбитое сердце, оставаясь верной дочерью, всюду следуя за ней и не позволяя окончательно превратиться ей в камень. Я гордилась тем, что спасла маму, вернув ее снова к нам.
Наверху, на лестничной площадке, было подъемное окно и кресло с высокой спинкой, в котором любила сидеть бабуля. В тот вечер я забралась в кресло и смотрела на Тинтаун через поля. В летнем вечернем воздухе разливались звуки джаза. Еще раздавались голоса, взрывы смеха и время от времени шум джипов и мотоциклов. Я представила, как Сьюзен танцует с Джеком. Я мечтала, чтобы она вышла за него, а мама – за Кларки, и мы смогли бы счастливо жить в его доме.
В то лето, когда я заходила в дом Кларки, в его тесной гостиной часто сидели американские военные. Джек Уильямсон со своими друзьями сидели и болтали, а Кларки распивал с ними домашнее ежевичное вино. Мама и Сьюзен, которая внезапно стала очень взрослой и потеряла всякий интерес к складыванию мозаик со мной, иногда составляли им компанию.
Сьюзен полюбила носить брюки и мужские рубашки, крепко завязанные на талии. Она сделала себе прическу «Виктори роллс»[75] и купила красную помаду.
– Джек Уильямсон обручился в Нью-Йорке с одной девушкой, но расстался с ней, – прошептала она мне однажды вечером. – Он влюбился в меня, Молли. По уши влюбился. Это такое сумасшествие, что я едва дышу, потому что мне кажется, что я тоже влюбилась. Обещаешь никому не говорить?