Он наклонился, обнял ее и поцеловал в губы. После этого я услышала мамин смех. Счастливый смех. Ее счастье никак не было связано со мной. Сидя на корточках в снегу, я поняла, что это Джек, а не я, склеил ее разбитое сердце.
Я бросила рождественские розы и пошла вдоль течения замерзшего ручья туда, где он впадал в озеро. Я не ходила здесь со дня смерти папы, но это был самый короткий путь до Кларки. Я побежала по краю свекловичного поля и остановилась перед домом Кларки. Светонепроницаемые шторы были закрыты, а из трубы шел дым. Я распахнула входную дверь. Кларки сидел на коврике перед камином. Между его ног сидела Сьюзен, прижавшись к его груди спиной. Он обнимал ее. Увидев меня, они не пошевелились. Сьюзен пригласила меня войти, чтобы я немного согрелась.
Дядю Роджера я обнаружила в сарае. Он стоял там, держа в руке масленку и ветошь. С балки свисала керосиновая лампа, освещавшая своим желтоватым светом двигатель трактора. Он выслушал меня, а когда я закончила, вытер руки о тряпку.
– Сьюзен сейчас там, говоришь?
– Она лежит рядом с ним на коврике, – пробормотала я, задыхаясь. – Перед камином.
Я была рада услышать, как он сказал, что ненавидит Кларки. И была рада видеть его убежденность в том, что мама и Сьюзен предали нас.
Дядя Роджер пошел в дом Кларки и стал угрожать ему ружьем. Сьюзен встала между ними – так Кларки сказал мне потом. Дядя Роджер велел Сьюзен идти домой, иначе он отречется от нее.
Домой Сьюзен не пошла. Они с Кларки поженились в городе. Мама и Джек объявили, что тоже собираются жениться, а мама Джека прислала мне из Америки пальто из голубой шерсти, которое я должна была надеть на свадьбу. Оно пришло вместе с письмом, где она писала, что с нетерпением ждет их приезда по окончании войны. На свадьбе мамы и Джека я сидела с каменным лицом и повыдергивала из шелковых фиалок, которые украшали мое платье, все лепестки. Потом, в кабачке под открытым небом Джек сказал мне, что взрослых порой сложно понять. Он сказал, что в слезах нет ничего плохого. Что мне не стоит быть все время стойкой.
– Я не плачу, – пробормотала я, вытирая нос рукавом.
– Конечно не плачешь, – сказал он и протянул свой платок.
Когда у Сьюзен родился сын, она назвала его Роберт. Мой дядя отказывался даже посмотреть на него. Мама собиралась в Америку. Бабуля, наконец, дала маме и Джеку свое благословение. Она решила, что для такой умной девочки, как я, в Америке будет много возможностей.
За неделю до отъезда Сьюзен впервые принесла с собой на ферму Роберта. Бабуля, мама, тетя Мэрион и братья Сьюзен поочередно брали его на руки. Мне разрешили покормить его из бутылочки. Малыш пил, как голодный ягненок, по подбородку текло молоко.
– Какая милашка! – воскликнула бабуля.
Бабуля сказала, что Сьюзен и Кларки нужно заводить большую семью, а тетя Мэрион возразила, сказав, что для начала вполне достаточно.
– Кларки – хороший человек, – сказала им Сьюзен. – И он хороший отец.
Тетя Мэрион и бабуля согласились, будто позабыв, что они должны были злиться.
Когда мы услышали, как дядя Роджер въезжает во двор на своем тракторе, в глазах Сьюзен появился дерзкий блеск.
– Лучше я пойду, – сказала она.
После ее ухода мы с бабулей стояли возле окна на верхней лестничной площадке и смотрели, как она поспешно идет по полю с сыном на руках.
У раненого солдата возле часов было молодое, приятное лицо. Он был опрятно одет, и если не смотреть на него, то можно было представить, что у него есть нога. Я обрадовалась, когда к нему подошла пара. Это означало, что у него есть семья. Уходя, он кивнул мне. Пожилая женщина с черными глазами тоже смотрела на меня, скрестив на груди руки. Я решила найти маму. Я обходила очереди к телефону из конца в конец, но ее там не оказалось, так же, как и в залах ожидания. Я прошла вдоль деревянных скамеек и стащила наш чемодан по спуску на нижний уровень. Я вернулась в главный вестибюль и, взобравшись по ступеням, постояла на балконе, с которого был виден весь зал. Ко мне внутрь прокрался жуткий страх. Должно быть, прибыло сразу несколько поездов, потому что вестибюль вдруг наполнился людьми.
– Ты потерялась, да? – раздался голос. Это оказалась та самая пожилая женщина. – Мой сын служит во флоте. И он скоро возвращается, понимаешь? Я вытянула счастливый билетик. А ты кого ждешь, милая? Хочешь, я попрошу носильщика помочь тебе? Я тут их уже всех знаю. Я сюда каждый день ждать прихожу. Ты слишком юная, чтобы быть здесь одной…
Он схватила меня за локоть и предложила отвезти меня к себе домой. Я могла бы занять комнату его сына, пока он не вернулся. Кровать была застелена голубым атласным одеялом. Она показала мне телеграмму от военного министерства и объяснила, что они, судя по всему, ошиблись. Ее сын не мог утонуть. Он был отличным пловцом.
– Я присмотрю за тобой, милая, – сказала она. – Я хорошо о тебе позабочусь.
В ушах у меня стучало, меня захлестнула паника. Я попыталась высвободить руку из пальцев этой женщины, предлагавшей блага, которых я не хотела. Я окинула взглядом толпу в поисках мамы, но вместо этого увидела Джека. Высокий и легко узнаваемый, он стоял у часов и без конца крутил в руках шапку.
– Он здесь! – закричала я, высвободившись из хватки женщины и оттолкнув ее. Я схватила с пола наш чемодан и стала пробиваться вниз по лестнице. Джек был первым человеком, кого я увидела за все недели нашего путешествия, который знал меня, нашу ферму и людей, которых я любила. Увидеть его было то же самое, что снова увидеть дом. – Джек! – крикнула я, напрочь забыв про все свои мысли о том, чтобы спрятаться от него. – Джек, Джек, это я!
Мы с мамой покинули ферму затемно. Мы попрощались со всеми накануне вечером и пообещали, что напишем, как только прибудем в Америку. Бабуля приготовила нам в дорогу еду.
– Береги себя, – сказала она мне и обняла так сильно, что я едва дышала. Она дала мне небольшого, потрепанного плюшевого медвежонка. – Он принадлежал твоему папе, когда он был ребенком. Возьми его себе.
Мама выложила мою одежду в путешествие на пустую кровать Сьюзен. Сарафан и мой любимый желтый кардиган. Темно-синее пальто с бархатным воротником «Питер Пэн», пара перчаток и мой лучший выходной берет.
Мы прокрались мимо дремлющих во дворе пастушьих собак. Мы поднимались по заросшей травой тропе под светом августовской луны; мотыльки порхали в серебряном луче, освещавшем нам путь; роса насквозь промочила мои носки и сандалии. Я остановилась и бросила взгляд на крытое соломой строение, которое всю жизнь было моим домом. В окне на лестничной площадке виднелся силуэт. Это была бабуля. Она подняла руку, а затем внезапно рухнула в кресло, которое всегда там стояло.
Я поняла тогда, что даже когда я состарюсь, я не забуду очертаний бабули в окне. Как она помахала мне на прощание, а затем упала в кресло, словно сломленная нашим отъездом.
Мама была уже далеко впереди, все больше растворяясь в темноте.
Я побежала за ней, прося подождать.
– Бабуля… – начала я.
– Не оглядывайся, – прошептала мама, быстро шагая вперед. – Не оглядывайся.
Мама стояла у больших часов с Джеком. Я звала их обоих, и каким-то чудом, в шуме и волнении железнодорожного вокзала, они услышали меня. Они услышали меня, и, когда обняли меня, я могла думать лишь о том, что мое место – рядом с ними.
– Я хотела спрятаться, – призналась я. Мне было нужно, чтобы они знали о том, что я сожалею.
Я столько раз ошибалась.
– Милая моя, мы бы тебя нашли, – сказал Джек, поднимая наш чемодан. От того, как он это произнес, глаза мамы наполнились радостью. Я тоже почувствовала тепло его слов. – Ты готова, Молли?
Мама посмотрела на меня с тревогой.
– Да, – ответила я, взяв ее протянутую руку. Да, я была готова идти.
Я бы хотела поблагодарить Роджера Уоттса за то, что он великодушно провел экскурсию по американскому аэродрому времен Второй мировой в крошечной деревушке Ратлсден в графстве Суффолк, Англия. Во время войны этот аэродром использовался 322-й и 447-й группами бомбардировщиков Восьмой воздушной армии ВВС США. Когда мы стояли на настоящей диспетчерской вышке и смотрели на то, что теперь стало фермерскими угодьями, способность Роджера оживить это удивительное прошлое через личные истории и зафиксированные факты оказалась для меня просто бесценной.
Нить жемчугаПэм Дженофф
Светлой памяти моих бабушек и дедушек, в особенности Бабби Файги, чье поистине отважное путешествие из Китая в Америку вдохновило меня на эту историю.
Элла вышла на платформу, все еще ощущая под ногами мягкое покачивание поезда. Обдумывая, куда ей идти, она поправила свою шляпу. На самом деле, это была мамина шляпа, сделанная одиноким еврейским портным из района Хункоу. Мама настояла на том, что Элле она понадобится. Теперь шляпа казалось старомодной и слишком чопорной, как и платье, которое было на добрый дюйм длиннее, чем подолы нью-йоркских женщин, изящно порхавших мимо нее.
Она отошла к стене, чтобы выбраться из потока пассажиров, хлынувшего в разные стороны. Струйки сигаретного дыма образовывали над головой облако, похожее на подушку. Толпа не обращала на нее никакого внимания; Элла привыкла к людским массам на Шанхайском рынке и научилась сновать среди человеческих масс, которые сжимались так тесно, что, казалось, составляли с ней единое целое. Не раз она выбиралась оттуда со странными отпечатками на руках, оставленными чужими сумками и вещами.
Элла прислонилась к прохладной, шершавой стене, наслаждаясь своей безликостью, позволившей ей слиться с фоном. Такую роскошь она редко могла себе позволить в Китае, где, независимо от того, насколько обычной она себя ощущала, она выделялась из-за пшеничного цвета волос и голубых глаз. Но в поезде она отлично научилась не привлекать ненужного внимания к путешествующей в одиночку женщине. Здесь она могла посреди дня просто стоять и наблюдать за парадом пассажиров, проезжающих через Центральный вокзал. Повсюду были солдаты. Тяжесть войны исчезла с их лиц, но боль и лишения были еще достаточно свежи, и от этого их взгляды с благодарностью метались по окружающим их обыденным вещам. Мужчина в шляпе-котелке пронесся мимо, едва не столкнувшись со старушкой, которая хромала по платформе. Элла всегда поражалась бесстрашию пожилых пассажиров, которые смело вклинивались в толкучку в шанхайских автобусах – этих сутулых женщин с широкими и обвисшими, как у шарпея, лицами.