– Ну как… У баб в машинах одежда и туфли. Это если незамужняя, гуляющая и просто ветреная. У замужних с детьми – кошелка для яиц, детское кресло, початая упаковка подгузников. Вода. Ведро с совком, вдруг, если песочница на горизонте появится, а дите захочет поиграть. У деловых и негулящих – только запаска. Все. Максимум – пакет с едой для кошки. У деловых и негулящих обычно кошки. Собаки, понимаешь, они души требуют. А кошки так… вроде она есть, вроде нет. Ненакладно в смысле тепла.
– А зачем они там одежду и обувь возят? – спросил Колесников. – С остальным было все понятно.
– Ну как же… – рассмеялся Коля, – из дома уходит скромница, а уезжает – вся жопа в стразах.
– Эта вот, как ее, с именем… Софья?
– Не, ты чего! Софья другая. Но по секрету скажу, с мужиками у нее все нормально. Баба не промах. Поверь мне, у меня чуйка на таких.
– Пробовал подкатить?
– Я не больной. Она… Ну, во-первых, она замужем. Правда, если бы я был замужем за таким, я бы или прибил его, или сам удавился. А она нет – веселая, деловая, всегда настроение. Хорошее. И поболтать, и поржать, но меру знает. Своей среди мужиков не становится. И вежливая всегда. Даже матом ругается так, что ухо не режет. Интеллигентно.
– Ну, ты просто два в одном. Ясновидящий и философ одновременно. Тебе бы эзотерикой заниматься. Ты просто кладезь информации, и поговорить с тобой одно удовольствие. Человека насквозь видишь, – восхитился Колесников, стараясь быть искренним, а сам думал, как бы побольше разузнать про мужа Софьи.
– Вот я тебе и говорю, все вижу и все знаю про всех. А этот ее муж, Влад, вежливый, иногда даже веселый, компанейский, но меня не проведешь. Он такой, когда что-то надо. А так – высокомерный, заносчивый. Когда нужно, он и веселый, но… Средненький человечек. Зато при деньгах и при машине.
– Тогда понятно все. С чего бы это твоей Софье быть стервой. Все при ней. Все схвачено, все мужем оплачено.
– Не думаю, – вдруг серьезно ответил Коля, – шиковала бы, дома сидела бы. А так каждый день на работу. А порой приедет и в машине разговоры ведет дотемна. Все же слышно – ругается с кем-то. Про договоры, про деньги. Потом накричится, посидит, покурит, успокоится. И пойдет медленно домой. Мне всегда хорошего вечера пожелает. Жалко ее иногда. Однажды вечером ей картошки жареной предложил. Тут же я сам себе готовлю.
– Ты как про собаку голодную! – хмыкнул Колесников.
– Не обижайся, но ты дурак, Мефодьевич. При чем тут голодная? Да еще собака?!
– Предложил, и ладно, а она согласилась? – вдруг с интересом спросил Колесников.
– Согласилась, я ей на тарелку положил, помидорину порезал, нашу, южную. На ступеньках сторожки сели и ели. Здорово так. Она молчит, я молчу, а вроде бы и разговариваем. Понимаешь, с моей у меня так не бывает. Или я ору, или она орет. Моя это любовью называет. Говорит, мол, неравнодушные мы. А с этой Софьей, там другое.
– А с чего это она рано выезжает? Может, в салон едет, в парикмахерскую?
– В семь часов? – сторож Коля посмотрел на Колесникова как на слабоумного. – Да ты не в себе. Салоны с десяти.
– Да и хрен с ней, – грубо сказал Колесников, дабы сторож ни в чем его не заподозрил.
– Да, да… – отозвался Коля, но Колесников готов был побожиться, что думал он про Софью.
– Новости у нас есть? – Сергей Мефодьевич решил переменить тему, дабы ловко закончить разговор.
– Есть. Плитку класть будут здесь. Вот сейчас у нас что? Май? В июне, наверное.
– Ну и хорошо. Мне тут еще два года учиться…
Дальнейший разговор крутился вокруг подорожавшего бензина и запчастей.
Вечером Сергей Мефодьевич пересмотрел весь свой гардероб и очень огорчился. По привычке, в командировку был взят парадный костюм, форма, а из одежды на каждый день в чемодане нашлись лишь старые джинсы, пара футболок и довольно поношенный свитер. Колесников гордился своей военной формой и любил в ней ходить, но сейчас ему хотелось выглядеть по-граждански. «Завтра что-нибудь куплю себе», – подумал он и взял на расходы некоторую сумму из денег на аренду квартиры.
«В конце концов, с чего я взял, что буду с ней знакомиться?! Или что она захочет со мной общаться?! Дурак я!» – обругал он себя, но по магазинам походил и обновки купил.
Так прошла неделя. Утром Колесников шел к стоянке и, если видел, что мелькает знакомая фигура Софьи, то замедлял шаг, прятался за деревьями и наблюдал. Как только синяя приземистая машина выезжала, Колесников появлялся на стоянке. Однажды он ее встретил на дороге, у перекрестка, на светофоре. Сначала увидел машину, потом, подъехав, он увидел ее и то, чем она занималась. Софья красила ногти. «Понятно, та еще фифа!» – подумал Сергей Мефодьевич. Но тут зажегся зеленый свет, и все тронулись с места. Синяя машина ехала плавно, женщина вела ее спокойно. Колесников даже залюбовался – картинка была почти гламурная: модная женщина, модная машина, большой город. А еще он обратил внимание, что волосы ее собраны в узел на шее. «Странно, мне казалось, что у нее стрижка!» – подумал он. Потом Колесников отвлекся и упустил ее из виду.
В течение дня Софья не выходила из головы. Она произвела на Сергея Мефодьевича такое впечатление, что за обедом он подумал: «Я дурак. Не футболки покупать надо, а комплект нового красивого постельного белья!» Самое удивительное, что он не испугался этой мысли, не отверг ее, как больную фантазию. Эта женщина показалась ему такой свободной, такой притягательной.
За постельным бельем он сходил, опять взяв из денег на аренду. Он изучал расцветки, потом долго мял ткань в руках, пытаясь понять, насколько она мягкая, потом смущенно говорил продавцу: «Жена просила что-то более яркое!» Короче, так ничего и не купил. Дома он перебрал простыни и пододеяльники, составил комплект, выстирал его и отложил в сторону. «Ну, пусть лежит…» – решил Колесников. Зачем он это делал, он пока не знал.
Софья по-прежнему уезжала в семь утра. По-прежнему он крадучись гулял в зарослях деревьев и кустов вокруг забора. Наблюдал, как она выходила из подъезда, спускалась по лестнице, которая по склону вела к автостоянке. Колесников рассматривал ее одежду, сумку, туфли. Впервые в жизни ему были интересны детали. Впервые в жизни ему стало интересно, что делает женщину привлекательной. Он наблюдал за Софьей и пытался вспомнить, как познакомился с женой. В памяти остались детали. «У нее был румянец на белом лице. Кровь с молоком. Здоровье хорошее. В ней было спокойное ожидание достойной ее участи. Весь ее вид говорил: “Вот я. Но пусть выбирают меня. Я никому ничего не предлагаю, кроме самого дорогого”. В ее понимании целомудрие было самым дорогим, – Колесников усмехнулся, – я и выбрал. И не ошибся. Выносливая, не жалуется, улыбается. Всегда знает, как правильно. Никогда не зайдет за черту. И не разберешь – то ли просто боится, то ли понимает риски. Дочку родила здоровую, рассказами о родах не донимала, хотя проблемы со здоровьем были. Я помню многое, не помню только, какое впечатление она произвела. Как одета была, какая прическа».
Колесников думал о прошлом, а сам рассматривал Софью – ее загорелые ноги, прямую юбку, которая подчеркивали узкие, как у мальчика, бедра. Он любовался тонкой полупрозрачной блузкой, заправленной небрежно, неровно. Но Софья не выглядела неаккуратно: она выглядела расслабленно и стильно одновременно. Сергей Мефодьевич вспомнил, что у жены – наглаженный домашний халат, а брюки, юбки и кофточки всегда выглядят банально. «Это, наверное, из-за сочетания цветов, – решил Колесников, – у Веры всегда синий и красный, черный и белый, желтый и зеленый. Полутона отсутствуют».
В глубине души он догадывался, что дело не только в одежде, дело и в характере, в темпераменте. Сейчас, глядя на ноги незнакомой ему Софьи, он вспомнил первую брачную ночь. Вера смущалась, но сохраняла почти величавое спокойствие. И Сергей Мефодьевич понял, что она свою девственность преподносит ему в дар. Мол, сберегла и дарю достойному. Сам он был уже достаточно опытен, уже имел свои привычки.
– Не бойся, я буду осторожен, – сказал он.
Эту фразу он слышал в каком-то эротическом кино. На самом деле ему хотелось сказать: «Я хочу тебя раздеть. Потом мы пойдем в душ, и я буду мыть тебя мягкой губкой, и ты вся-вся будешь в душистой пене! А потом мы ляжем в постель, и ты будешь делать то, что я тебе прикажу».
Но он боялся испугать молодую жену.
«О господи, воспоминания о девственности нас будут преследовать до золотой свадьбы!» – подумал Сергей Мефодьевич. Но он был влюблен в нее, и ему очень хотелось зажить своим домом.
Воспоминания о первой брачной ночи носили и комический характер. Молодая жена ночью не проявила никакого пыла, не была ласковой или благодарной. Она быстро уснула. Видно, сказались предсвадебные хлопоты.
Утром Колесников повернулся к ней, попытался обнять, но Вера вытащила из-под одеяла ногу:
– Туфли надо было покупать на размер больше. Натерла пятку, – объявила она.
«Ого, я не произвел на нее впечатления. Это еще почему? Или ей это не интересно?!» – подумал он, поглядывая, с каким энтузиазмом, как крутится жена на кухне.
– Сережа, на обед котлеты сделать? Могу отбивные пожарить? И салат?
– Не мельтеши, иди ко мне, – Колесников притянул ее к себе.
– Погоди, погоди, сейчас чашку разобью, – молодая жена увернулась от объятий.
В дальнейшем так и продолжалось – при малейшей попытке проявить ласку в неурочное время, то есть не ночью, Вера находила массу предлогов увильнуть. Ночью она вела себя по-деловому – будто бы добросовестно выполняла физические упражнения. Колесникову все время хотелось сказать: «Расслабься, это не фитнес!» Иногда чуть крепче его обнимала, целовала. Неизменным было одно – как только он успевал отдышаться, а она возвращалась из душа, начинался разговор на хозяйственные темы, который затевала Вера. Колесникову казалось это странным. Женщины, с которыми он встречался (впрочем, их было немного), обнимали его, целовали, гладили. А он дремал, почти не прислушиваясь к женскому щебету, и чувствовал себя царем зверей. Вера же, казалось, не уставала: затраты на любовные игры с ее стороны были минимальными и после сон ее не донимал. Поэтому она громко и четко произносила в темноту: