Окончательный отъезд в Обнинск прошел в беготне – необходимо было пройти медкомиссию, собрать кучу документов и попасть на прием к начальству. Сергей Мефодьевич знал, что из Обнинска сейчас начнут переводить офицеров в другие районы. Колесников хотел в Петербург. Понятное дело, никто его не спрашивал, куда он хочет. Его должны были послать туда, где он был бы нужен. Но Сергей Мефодьевич был человеком практичным с малых лет. В юности он купил велосипед за три рубля (а тогда были такие цены), а чуть позже продал колесо от него за пять. И ни малейших угрызений совести не испытал. И сейчас он уже знал, как надо поступить.
На встрече с начальством он был честен:
– Мне бы хотелось служить в Петербурге.
– Всем бы хотелось там служить. Даже мне, – рассмеялось начальство.
– Я знаю, что много решает жилье. У меня там есть квартира. Небольшая, в старом доме, но моей семье будет достаточно.
– Наследство, что ли, получили? – с интересом спросило начальство.
– Нет, я всегда хотел жить в том городе. И очень долго уже искал жилье. Вот нашел. И сейчас все на стадии оформления.
– К моменту выхода приказа сможете уладить юридические вопросы?
– Конечно! – Колесников разве что каблуками не щелкнул.
– Хорошо, я вас понял.
Из кабинета Колесников вышел в полной уверенности, что его вопрос решен.
В Обнинск он вернулся, чтобы сразу уехать в Петербург, а там, воспользовавшись связями (именно связями, а не дружеской помощью), он быстро нашел коммуналку, дал задание риелтору расселить ее и пообещал хорошие комиссионные за быстрое решение вопроса.
Вера и дочь мало понимали, что происходит. В доме воцарился беспорядок, хаос, к которым отец семейства относился спокойно и даже весело.
– Сергей, надо на даче шифер поменять. Не весь, только тот участок, что над кухней, – сказала как-то Вера.
– Нет, сейчас денег нет и не будет на это, – отрезал Колесников.
– На зиму опасно так оставлять. Стены промокнут. Шифер надо обязательно поменять, – спокойно и упрямо отвечала Вера.
Колесников повернулся к ней и, еле сдерживая ярость, тихо и зло произнес:
– Я же сказал тебе – никакого шифера. Завтра же организуй вывоз всего, что имеет смысл вывезти, и дай объявление о продаже.
– Что? – Вера чуть в обморок не упала. Но не от тона, а от самого приказа.
– Ты плохо слышишь, Верушка? Пожалуйста, сделай так, как сказал.
– Хорошо, – Вера пришла в себя.
На следующий день в машину, которую прислали из военной части, под бдительным взглядом Веры сложили коробки и тюки. Объявление было дано в этот же день куда только возможно: в городские газеты, в сети, на профильных иногородних сайтах.
– Все сделано, – доложила Вера вечером, подавая ужин Колесникову, – все вещи с дачи в гараже, объявление подано.
– Как? Как в гараже? – Сергей Мефодьевич от удивления чуть со стула не упал.
– Как ты приказал, я так все и сделала. В сроки, которые ты установил.
Колесникову почудилась издевка в ее словах.
– Вера, а как ты перевезла вещи?
– На машине. Из части прислали. Сема, водитель, еще и помог погрузить.
– То есть ты обратилась в часть через мою голову и попросила машину? – вкрадчиво произнес Колесников.
– Ну да, как обычно, – пожала плечами Вера. Она не услышала угрозы в тихом тоне мужа.
– Нормально так… Генеральша, как есть генеральша, – развел руками Сергей Мефодьевич.
– Я тебя не понимаю, – Вера села напротив, – что не так. Ты попросил сделать, я все сделала. У меня болят руки, ноги, спина. Я все успела. И объявления тоже дала.
– Вера, а если я попрошу с обрыва сигануть, ты тоже это сделаешь? И еще. Ты знаешь мою щепетильность в материальных вопросах. Я не хочу зависеть от здешнего руководства. Хватит, что меня с ними связывает присяга.
– А я думала, что присяга связывает с Родиной, – невинно сказала Вера.
– Ты издеваешься?! Нет, ты просто издеваешься! Пока я вас вытаскиваю из этой дыры, ты умничаешь? Ты хочешь жить здесь всегда? Пожалуйста, я пальцем не пошевелю, – Колесников отодвинул тарелку с ароматным мясом, откинулся на спинку стула и по-наполеоновски скрестил руки на груди.
– Мясо остынет, поешь, – сказал Вера, – а когда будет время, расскажи хоть нам с дочкой, каким образом ты решил нас осчастливить. Мы-то не догадываемся. Я подумала, что ты в долги влез, поэтому мы все и продаем.
Сергей Мефодьевич аж подпрыгнул. Если Вера и не желала отомстить мужу-самодуру, то у нее это получилось невольно. И очень эффектно. Колесников гордился своей ясной головой, железной выдержкой, устойчивостью к соблазнам и порокам всякого рода.
– Хорошего ты обо мне мнения.
– У меня нет мнения о тебе. Я тебя не знаю последние два года… – сказала Вера.
Она поставила в шкаф посуду, закрыла хлебницу, выключила свет над плитой.
– Я – спать. И тебе советую. Нервы надо лечить. Или уйти туда, где хорошо тебе. Другие не виноваты ни в чем.
Колесников остался один. «Водки бы выпить, но это по́шло», – подумал он. Было стыдно перед всеми разом. Перед Верой, дочкой. И Софьей. Никакие хлопоты, никакие идеи и авантюры не спасали от воспоминаний. А тоска по Софье со временем становилась все сильнее.
Архипова давно уже не дремала, сидя на этой чудесной скамеечке в Коломенском. Она слушала воспоминания Колесникова. Воспоминания были рваными, и казалось, Сергей Мефодьевич задался целью себя опорочить. Он вслух вспоминал самое некрасивое.
– А когда вы в Петербург переехали? – спросила Александра, пытаясь прервать поток саморазоблачений.
– Да тогда и переехали. Знаешь, у меня все так гладко пошло с этого момента. Словно Софья феей была. Словно она меня поцеловала и удачу тем самым обеспечила. Много лет прошло. Много. Сама видишь. Но что я тогда сделал не так?
Архипова даже ойкнула от неожиданности.
– Ты действительно не понимаешь? И за эти годы так и не понял? Ну хоть какая-то версия у тебя есть?
– Нет. Я считал, что правильно сделал все. Ну или почти правильно.
– Я тебе так скажу – ты предал человека. Знаешь, предательство имеет разные формы. Ты воспользовался ситуацией и бросил ее. Она же поступила правильно, она не втянула тебя в свои проблемы. Она сама решила все вопросы. Ушла от мужа, сняла квартиру, чтобы быть независимой, сама собиралась зарабатывать на жизнь. Честно, не сваливая все это на плечи родственников или любовника. А что ты мог ей предложить? Разойтись с женой? Не смеши. Бросить все, остаться в Москве и жить с ней? Увезти ее в Обнинск? Когда все случилось, ты все быстро просчитал. Тебе выгодно было обидеться, выгодно было быть подозрительным и ревнивым. Ты воспользовался ее проблемами, чтобы решить свою. А твоей проблемой было избавление от нее.
– Ты ничего не понимаешь, я любил ее. Очень любил. Я потом так болел, так страдал…
– Верю, но это не отменяет твоего практицизма. Поэтому ты сам виноват. Кстати, ты не знаешь, что с ней сейчас?
Колесников замялся, а потом сказал:
– Знаю. Карьеру сделала. Стала очень богатой.
– Ой, – Архипова рассмеялась, – боже, какие муки ты испытываешь!
– Ты так плохо обо мне думаешь?
– Нет, просто я уже отметила некоторые свойства твоего характера. И понимаю, что тебя злит ее успех. Ну, она же должна быть убогой и несчастной. Ты должен ее спасать. Если сочтешь нужным.
– Александра, я с тобой откровенен, а ты так зло говоришь.
– Мщу за сестер! За женщин мщу.
– Не надо. Не для этого же я сюда приехал. Понимаешь, тут даже воздух точно такой же, как тогда. Это удивительно… – Колесников стал рассказывать, как они вечером гуляли вдоль набережной и боялись встретить соседей.
Архипова его не прерывала. Она давно уже поняла, что здесь, на этом высоком берегу, с соснами, высокими домами-башнями и мощными заводскими корпусами на другой стороне, этот человек влюбился. Сильно, страстно, непонятно для себя. И любовь эта не оставляет его. Ни воспоминаниями, ни душевной мукой.
– Ты ее после этого не встречал? – спросила она.
– Нет. Даже не пытался. Вот впервые сюда приехал. И если бы не ты…
– Что?
– Спасибо, что поняла меня.
– Я действительно поняла тебя. – Архипова взяла его за руку, которую Колесников почти сразу отнял и спрятал в карман.
В воскресенье он уезжал, поэтому они оба высыпались, завтракали только в двенадцать часов. Завтракали неторопливо, под бурчащий телевизор, потом обсуждали новости. Затем Колесников собирался, потом они гуляли, и Александра показывала ему окрестности. В пять часов вечера он встал с чемоданом у двери.
– Ну, спасибо за прием. У тебя очень хорошо, только стеклянную дверь в туалет надо срочно заменить, – сказал Сергей Мефодьевич.
– Обязательно, – не моргнув глазом отвечала Архипова.
Колесников вышел из квартиры.
«Человек страшнее, чем его скелет», – написал Бродский. И хотя Архипова не любила стихи и Бродского почти не читала, вдруг вспомнила ту фразу. Когда и в связи с чем она слышала ее – неизвестно, но запала в память. И теперь, когда она спокойно пыталась понять, что же это было – этот уик-энд вместе с Колесниковым, – фраза и всплыла.
«Человек страшнее, чем его скелет», – повторила она вслух. И картинка ей рисовалась жуткая. «Скелет сам по себе страшен, – думала Александра, – не потому что это кости, а потому что это символ смерти, результат разложения, последняя стадия исчезновения. Что может быть страшней? Оказывается, человек при жизни со своими мыслями, поступками, целями может быть страшнее. Я так это понимаю. Почему я вспомнила это сейчас, когда думаю о Колесникове? Что это? Я боюсь, что он притворяется, выдает себя не за того, что он маньяк, псих? Нет, это не про него. Я боюсь, что он бессердечен. Вот, точно. Очень правильно. Я боюсь, что он бессердечен», – думала она.
Последние дни перед отпуском на кафедре были спокойными. Титова была смирной, Ася – спокойной, Лушников – осторожным. Лишний раз на глаза Архиповой не попадался. Александра же изо всех сил старалась забыть произошедшее между ними, но нет-нет, да екало в груди, когда доносился запах знакомого одеколона. «Дура, дура, держи себя в руках», – говорила Архипова себе. Но больше для порядка. Лушников был сексуален, притягателен, однако Архипова сейчас искала другое. Ей стало казаться, что она еще имеет право на нормальную, рутинную семейную жизнь. «Вот как у Колесникова с его Верой – обеды, варенье из клубники, новый ковер… Я смогу так жить, я знаю. Просто не было человека, который именно это мне предложил, – думала она, – а Колесников ищет того же, что было в прошлом. А в прошлом в первую очередь была жена Вера. А не эта Софья. Софья – это жар-птица, это что-то из разряда пришельцев для него. Приземлился инопланетный корабль, осветил все лучом света, свет обжег Колесникова, пришельцы улетели. Вот и слава богу. Потому что ему ближе Вера», – рассуждала она.