— Жених бедный, но ладный, да и родом не из этих мест. После свадьбы увезёт тебя отсюда, тебе не будет колоть глаза та семейка, душа успокоится!
Хэй возразила:
— То, что он небогат, мне не помеха, я сама из бедной семьи. Но я решила не уезжать, я хочу восстановить справедливость и померяться с ними силёнками!
Сваха совсем не обрадовалась:
— Ты неверно оцениваешь силы! Они ведь породнились со старостой, у них и деньги, и власть. Что ты можешь им сделать?
— Я ничего, а вот закон может!
— У тебя вместо головы тыква, раз додумалась до такого! Что такое закон? Кто у власти, тот им вертит.
— По-твоему, совсем ничего не выйдет?
Сваха продолжала:
— А чем тебе не мил Лайшунь? У вас же с ним на лицах написана любовь, тебя официально сватают. А ты чего теперь отказываешься?
— Кто это сказал, что я путаюсь с Лайшунем?
Они поссорились, сваха ушла и несколько дней не показывалась, Хэй же не на шутку рассердилась.
Как-то вечером пришла другая сваха, на этот раз от Муду. Хэй расхохоталась:
— Моя дверь для холостяков как мёдом намазана!
Сваха рассказала, что ей велел прийти старенький отец Муду, потому что, когда спрашивали самого Муду, тот говорил, что она ему нравится, но он ей не пара. И сегодня вечером они шли сюда вместе с Муду, но на полдороге тот обнял дерево и дальше его сдвинуть не удалось. Хэй слушала и не могла удержаться от смеха. Потом смех сменился слезами, она распростёрлась на кане и горько зарыдала. Сваха решила, что её рассказ тронул сердце женщины, и добавила:
— Какие домашние дела у Муду, ты знаешь. Он беден, но сердцем чист. А от богатства ты уже настрадалась. Человек он смирный, преданный, душой прост, но не без амбиций, как говорится, «попробовав пять злаков, мечтает о шести вкусах»… Говорят, Лайшунь предлагал тебе триста юаней выкупа, а я вот кладу на тумбочку триста пятьдесят от Муду!
Сваха ушла, Хэй схватила деньги и бросилась за ней, но не догнала, вернулась к себе и просидела полночи в оцепенении.
Как закончили с посадкой пшеницы, Хэй вышла замуж. Муду выбрил голову и подбородок до металлического блеска, нацепил на пояс красную шёлковую ленту, надел новую шляпу и потчевал во дворе вином родственников и гостей. Пить он не умел, но за компанию выпил с гостями несколько рюмок. Голова его стала тяжёлой, а ноги лёгкими, слова полились потоком, он усиленно угощал гостей и не хотел верить, что их животы уже полны. Муду уговаривал:
— Ешьте ещё, разве с трёх чашек будешь сыт! Я вот только на добавку по две чашки съедаю!
Хэй сидела на кане, ей по правилам положено было не выходить. Через окно доносились звуки трапезы, а затем смех и крики, это гости раззадоривали Муду. Взглянув в окно, она увидела стену и вспомнила, что раньше жила по другую её сторону, вспомнила историю с картошкой. В голове её не укладывалось, как в жизни человека могут быть такие передряги? Скосила глаза на гостей, но не увидела среди них Лайшуня. Вдруг на её сердце навалилась огромная тяжесть, дыхание перехватило, и она задышала неровно. Вошёл Муду и со словами «Голова болит» повалился на кан и отключился. Затем зашёл его отец-горбун и позвал сына несколько раз, но Муду не просыпался:
— Ну ты, Муду, даёшь! Тебе нужно привечать гостей, а ты уже спишь?!
Горбун взял подголовник и положил его под голову сыну. Хэй присмотрелась — это был каменный подголовник, тот самый, который она когда-то им подарила.
Наступила ночь, Муду проснулся и увидел, что Хэй оделась в новое и сидит у лампы. Эти обновки вернули Хэй юность, и сердце Муду заволновалось. Он позвал её и рассмеялся. Ему хотелось подойти, но он робел, а на месте тоже было не удержаться, он был смешон, как сконфуженный сорванец. Хэй знала, что он девственник — не красавчик, бедный, с плохо подвешенным языком. Откуда ему было приобрести опыт с женщинами? Хэй было и смешно, и жалко его, она пригладила блестящие волосы и подумала: «Я теперь его жена и принадлежу ему…» Хэй подошла к нему, притворилась немного смущённой, глаза кокетливо блеснули. Муду резко задул свет и, как голодный тигр, набросился на неё.
Проснувшись на рассвете, Хэй почувствовала, что её жизнь полностью изменилась. Она смотрела на руку, сдавившую её тело, мощную, как будто из стали, с бугрящимися мышцами и светлой порослью волос. Наконец взгляд её упал на отполированное до блеска тутовое коромысло, висевшее на двери их спальни. Она подумала, что до сих пор оно кормило два рта, а теперь к ним добавится ещё один. Её сильный, словно буйвол, муж день за днём, год за годом будет отдавать свои силы и жизнь ей, а ещё больше этому коромыслу. В носу Хэй вдруг засвербило. Муду наконец проснулся и стал что-то бессвязно рассказывать, говорил, как он будет любить её, он может ударом кулака убить собаку, но никогда этот кулак не упадёт на неё, твердил, что ему нужна только она одна и он всю жизнь будет этим доволен и даже не посмотрит на полевые цветы с обочины. Он, Муду, как будто ещё рассказывал о своих холостяцких горестях, о том, как, увидев в ущелье парочку собак, которые… Хэй вдруг спросила:
— Муду, а почему ты вчера не позвал на свадьбу Лайшуня?
— Звал, он обещал прийти, но не пришёл.
— Он тоже хороший человек, ты на него не сердись, а как-нибудь в удобное время угости его вином.
— Ладно.
Через три дня Муду, продав ситник, возвращался домой и около деревенского тока встретил Лайшуня. Тот почему-то сильно похудел, глаза у него были мутные и потухшие.
— Муду, какой ты теперь весёлый! Завёл жену и сразу ожил!
Муду сложил руки в благодарственном жесте и попенял Лайшуню, что тот не пришёл на свадьбу. Лайшунь ответил:
— Тогда не пришёл, так, может, сегодня водкой угостишь?
— Идёт! Я только что продал ситник, так что монета в кармане есть. Ты подожди здесь, я схожу куплю, — ответил Муду, тотчас же понёсся в посёлок как ветер и вернулся назад с бутылкой. Лайшунь отказался пойти домой, где приготовили бы что-нибудь из еды, и предпочёл пить прямо здесь, не закусывая. Мужчины стали пить прямо за скирдой, отхлёбывая из бутылки по очереди.
Муду был не мастак пить, после нескольких глотков в глазах у него стало двоиться, Лайшунь же продолжал пить сам и спаивать приятеля. И вот после одного из тостов Лайшунь вдруг разрыдался:
— Муду, ты мой друг! Ты можешь взять мою одежду, но не должен отнимать у меня жену!
Муду опешил и заверил, что он не способен на такое подлое дело. А Лайшунь продолжал:
— Хэй тебе жена, но и мне жена! Я раньше тебя сделал предложение, но я давал триста юаней, а ты триста пятьдесят, и она досталась тебе! Денег, мне просто не хватило денег!
Муду понял, что Лайшунь страдает, к тому же Хэй ему говорила о том, что Лайшунь засылал сваху и предлагал триста юаней.
— Лайшунь, ты напрасно обижаешь меня и обижаешь Хэй. Она пошла за меня не из-за денег, она мой выкуп вообще не взяла!
Соперник на секунду остолбенел и рыгнул.
— Это правда?
Муду поклялся небом. Лайшунь тогда поднял бутылку и сказал:
— Я напрасно обвинял её и потому не пришёл на свадьбу. Давай выпьем, сначала я, потом ты!
Муду неудобно было отказаться, он ведь как будто обидел Лайшуня, и он снова приложился к бутылке. Вскоре у него закружилась голова и тело обмякло. Их заметил один мальчишка, который сразу побежал к отцу Муду. Когда старик пришёл на место, Муду уже был пьян вдрызг, а Лайшунь продолжал его поить. Отец вырвал бутылку, разбил её вдребезги и выругал Лайшуня:
— Лайшунь, что ты за подлец! Не смог сосватать женщину, так решил выместить злость на моём сыне! Ты знаешь, Муду доверчивый и меры не знает, а ты решил до смерти его упоить?
Лайшунь тоже был сильно пьян и начал оправдываться, что он не со зла. Старик в гневе дал ему подзатыльник, взвалил на спину сына и пошёл домой, не переставая ругаться.
IV
Без вины виноватый Лайшунь долго не решался зайти в гости к Хэй.
Хэй же часто вспоминала его, говорила Муду, что Лайшунь не такой уж плохой. Муду не знал, что сказать в ответ. А вот стоило его отцу острым совиным взглядом заметить вдалеке Лайшуня, как он начинал браниться и заканчивал свою тираду словами:
— Мы бедные, бедные, но порядочные. И никакой котяра не должен осквернять наш очаг.
Муду не мог взять в толк, о чём говорит отец. Хэй же понимала, что это камень в её огород: «Муду тебя не достоин, но раз ты стала его женой, то не должна давать повод для пересудов». Может, лицо у Хэй и было грубым, но сердце — нет, она сама настрадалась от загулов первого мужа и не хотела, чтобы Муду страдал.
Однако, просыпаясь по утрам, она слышала школьный звонок. Протяжный звук проникал в комнату, тревожил её душу, и Хэй вспоминала мужчину с белым лицом, который звонил, и не могла удержаться от мыслей о нём: хорошо ли он спал? Что делает и думает, сидя у ворот?
Муду пробуждался сразу после звонка, это уже стало привычкой. После этого он отправлялся на поле и там, раздевшись до пояса, копался в земле, с него кривыми струйками стекал перемешанный с пылью пот. Иногда Муду уходил далеко в горы за ситником или таскать уголь. Он был весь чёрный, как закопчённый чайник, только глаза сверкали. Передвигался с трудом, как зубья пилы, встретившие крепкую балку. Тяжелейшая работа, крайнее изнурение довели Муду до истощения, он как будто забыл, что рядом с ним на кане лежит тёплая женщина, и каждую ночь засыпал как мёртвый. Однако жизнь не становилась лучше. Хэй чинила одежду отцу и сыну, вкусно готовила, однако бедность их семьи была словно бездна, безвозвратно поглощавшая деньги. Глядя на соседей, они понимали, что шанса выбраться у них нет. Все трое горестно раздумывали, что делать.
— Муду, — обратилась Хэй, — ты с коромыслом скитаешься по горам, все силы отдаёшь, но денег не прибавляется. А счетоводу почему-то деньги легко даются, нужно и нам придумать другое занятие.
— Ты что, снова туда вернуться захотела?
— С чего мне возвращаться в этот срам? Я просто думаю, почему другие зарабатывают, а мы не можем? Я не говорю, что нам нужно так же разбогатеть, но нельзя жить в нищете.