Хэй была недовольна отсутствием внимания. Когда приходило время еды, она готовила к рису пару блюд и ставила к столу два стула, чтобы они ужинали вместе. Муду же вываливал закуски в большую чашку поверх риса и отправлялся за дверь искать знакомых, чтобы разговаривать с ними и есть одновременно. После ужина Хэй просила Муду побыть с ней, но тот упирался:
— Всё, что касается ресторана, решай сама. Зачем мне об этом рассказывать?
— Может, о чём-нибудь другом поговорим?
— О чём ещё? Не о чем! Спи давай.
Ложась, он сразу с храпом засыпал.
Когда приходил Лайшунь, то Хэй его подолгу не отпускала. Однажды вечером Муду вновь пошёл играть на деньги, а Лайшунь с Хэй проговорили до глубокой ночи, и когда речь зашла о Муду, то Хэй горько вздохнула и на глазах её выступили слёзы. Лайшунь пытался её успокоить, но от его утешений ей становилось только больнее, в конце концов она бросилась к нему на колени и зарыдала… Дважды закричал петух, стукнули ворота, и в комнату вошёл Муду. Свет был выключен, вдруг какая-то тень мелькнула за окном:
— Хэй, за окном вроде кто-то есть?
Перепуганная женщина ответила:
— Кто же там, чёрт, что ли?
Муду сбросил одежду, лёг на кан и, засыпая, пробормотал:
— С глазами у меня что-то не то, почудился кто-то… Говорят же, что бывают на свете черти. Хоть я и не видел, но вечером лучше пораньше закрывать окна.
— Вот как ты обо мне заботишься! Пусть черти приходят, раз дома никого другого нет, хоть они составят мне компанию.
— Говорят, что черти бывают, но где они водятся? Спи давай, — и Муду захрапел.
VI
Иногда жизнь круто поворачивает, и тогда участники и свидетели оказываются застигнутыми врасплох. За одну ночь счетовод оказался в беде и попал в тюрьму, дали ему пятнадцать лет.
Он нарушал закон и за последние три года в корыстных целях вложил в частные предприятия тридцать три тысячи юаней общественных денег. С помощью кредитов он выжимал подношения и заработал этим неправедным путём шесть тысяч шестьсот юаней.
Следственная группа из уезда работала в посёлке десять дней. Утром десятого дня резкий звук клаксона разбудил Хэй, спавшую в ресторане. Она выглянула из окна. На востоке занимался рассвет, у дома счетовода стояла арестантская машина. У Хэй душа ушла в пятки, она побежала в дом расталкивать Муду, спавшего как убитый, и зашептала:
— Быстро поднимайся, полиция за кем-то приехала!
Они вышли на улицу, где уже было полно народу, все перешёптывались.
Хэй пошла узнать:
— Кого забирают?
— Тебе ли не знать? Злу воздаётся злом, а добру добром. Пришло время и счетоводу понести наказание!
Хэй, однако, не могла взять в толк, что ей должно быть известно?! Счетовод самодурствовал, и, будучи его невесткой, Хэй подозревала, что он замешан в тёмных делишках, но наверняка ничего не знала. Она надеялась, что в будущем свёкра настигнет кара, но когда сверкающие наручники сомкнулись на запястьях счетовода, а бывший муженёк с плачем бросился вслед за машиной, сердце Хэй смягчилось и она пробормотала:
— Этой семье конец, всем им конец!
Когда они вернулись в ресторан, то побледневший Муду с несколько побледневшим лицом спросил:
— Хэй, придут следователи. Ты им какие доказательства предъявлять будешь?
— Они меня не искали, а если придут, то что я могу им сказать?
— Люди говорят, что это ты написала письмо с разоблачениями.
Тут Хэй поняла, что имел в виду тот человек на улице.
— Это всё слухи, он ведь вызывал всеобщее возмущение. Я на него не доносила.
— Странная штука жизнь. Только что он был богачом, почётным директором школы, носил красные ленты, а тут раз — и превратился в злодея!
— Да что ты понимаешь! Тебя обманывают, а ты и не ведаешь. Он финансировал школу, чтобы у него было прикрытие, но небо всё-таки не прощает негодяев.
— Так что, теперь его сын больше не будет учителем?
— Может, и так, — сказала Хэй и замолчала.
Её бывшего муженька уволили из школы, ему вновь пришлось вернуться в крестьяне. Он уже не мог водить школьников на стадион играть в баскетбол, увял, будто побитый инеем, обрюзг и подурнел. За грехи старших расплачиваются дети. Ему пришлось продать половину новенького кирпичного дома, и всё равно ещё восемьсот юаней он оставался должен. Говорили, что от горя он по ночам дома плакал навзрыд.
Лайшунь поведал Хэй о злоключениях её бывшего, и та сказала мужу:
— Муду, они растратили общественные деньги и теперь должны всё до последней копейки вернуть в казну, но денег-то у них не осталось, горе-то какое…
Муду стиснул кулаки.
— Ну и хорошо, пусть идёт и вешается!
— Мне кажется, что раз у нас жизнь наладилась, обида прошла, а их настигла кара… Опять же, он ещё молод, у него мать, жена, и нужно продолжать жить. Давай я помогу им деньгами, что скажешь?
— Чего это ты? Разве ты не станешь посмешищем?
— А над чем тут смеяться? Когда он развёлся со мной, то люди смеялись надо мной, а если я сегодня помогу им, то и смеяться будут над ними!
Она была непреклонна, и Муду пришлось подчиниться.
Хэй пошла к бывшему мужу, его мать от стыда скрылась во внутренней комнате и не смела показаться. Муженёк сидел один в окружении голых стен; шкафы и бельевые сундуки были проданы. Увидев, что Хэй достаёт деньги, он бросился на землю и поклонился Хэй в ноги. Он рассказал ей, что когда счетовода забрали, то старосте объявили строгий выговор по партийной линии, сняли с должности и отправили мелким служащим в администрацию другой деревни. А вторая жена бывшего муженька Хэй собрала вещи и вернулась жить к родителям.
Вскоре в деревне вновь принялись обсуждать второй брак бывшего мужа Хэй. Мол, сначала новобрачные ни днём ни ночью не отлипали друг от друга, сутки напролёт занимались у себя в комнате понятно чем, да так, что школьникам через окно всё было видно. Затем жене это надоело, и она часто не ходила в школу на ночь. При этом её заметили обнимающейся с неизвестным симпатичным юношей в воротах уездного города. Слухи об этом передавались из уст в уста, муженёк же пребывал в неведении, а когда наконец понял, что жена спит с другим, то устроил ей несколько взбучек. Теперь они спали вместе, но не прикасались друг к другу. Потом договорились, что раз в неделю в воскресную ночь будут предаваться животной страсти, однако жена в те дни после ужина выпивала три таблетки снотворного и в полузабытьи позволяла мужу делать с собой всё, что он хотел. Узнав об этом, Хэй огорчилась. С одной стороны, она, конечно, злорадствовала, но с другой — её возмущало жестокосердие Старостиной дочки.
Хотя муженёк и не разошёлся с женой, но поскольку та не возвращалась к нему, то жил он, как разведённый. Однажды, когда Муду и Хэй оба были в ресторане, за порогом раздался робкий оклик: «Брат Муду!» Муду пригласил гостя войти, заварил чай, тут пришёл Лайшунь, и у троих мужчин завязался разговор по душам. Муженёк спросил:
— Брат Муду, собираюсь отправиться за горы на тунгуаньские шахты добывать уголь. Как туда добраться?
Лайшунь удивился:
— И ты пойдёшь на шахты? Какая нужда тебя туда гонит?
— Мне позарез нужны деньги!
Муду отозвался:
— Поработать там, конечно, можно, но головушку свою надо беречь. Если судьба к тебе благоволит, то помучаешься несколько месяцев и на заработанное откроешь дело.
Хэй скрылась в тени и не подходила к столу. Ей подумалось, что будь у её бывшего такие мысли и настрой в прежние времена, то он не скатился бы до нынешнего жалкого состояния. Тут на неё нахлынули воспоминания о перипетиях собственной жизни, и на глазах невольно выступили слёзы.
Деньги испортили её бывшему муженьку жизнь, а теперь ему нужно их добывать. Вся его жизнь проходит под гнётом денег.
Муженёк и точно отправился в Тунгуань. Но вскоре пришла телеграмма с сообщением, что в шахте произошёл обвал и его задавило. Когда привезли труп, Хэй пошла посмотреть. Черепа не осталось, только кожа от лица. Хэй заплакала и потеряла сознание. Очнувшись, она принесла из ресторана сухую тыкву и водрузила её трупу на шею, чтобы создать видимость головы.
В тот год осенью в стране развернулись дальнейшие реформы, и с городских заводов и учреждений каждый день к ним в посёлок приезжали сбывать продукцию и закупать местные товары. В посёлке расширили две улицы. Раньше в глубине ворот вдоль дороги сидели женщины, которые совмещали шитьё с досужими разговорами. Теперь же там поставили деревянные щиты с огромными окнами, чтобы можно было навесить полки и развернуть торговлю. Ресторан Хэй тоже расширился, вместо одной комнаты он теперь занимал три и поглотил всё пространство до ив. Готовили они теперь не только лапшу, но и всякие мясные и овощные закуски. Поваром за сто юаней в месяц наняли почтенного Гуаня из уездного центра. Муду, кое-как одетый, занимался грубой работой. Хэй же, облачённая в чистое, с непокрытой головой, ухаживала за посетителями. Мытьём чашек и котлов занималась нанятая пышнозадая женщина. У неё не было ни отца, ни матери, жила она в семье брата, и её пригласили работать за тридцать юаней в месяц со столом и жильём.
Хэй очень нравилась эта толстуха. Вечером, когда заведение закрывалось, Хэй укладывала её с собой, они обсуждали мужчин и женские дела. Толстуха была женщиной грубоватой, но проницательной. Как-то она поинтересовалась, почему Хэй с мужем не спят вместе, и Хэй излила ей душу.
В ресторан часто заходил Лайшунь, общался с хозяевами и работниками, выпивал по три стопки подогретого вина и задумчиво созерцал столб света, падавший в зал через дыру в крыше. Хэй отправляла толстуху мыть чашки, а сама садилась за стол, пила вино и молчала.
Однажды вечером Хэй взяла толстуху с собой домой ночевать, а Муду снова остался в ресторане. Старый повар спросил его:
— Муду, почему ты не идёшь вместе с женой? Ты мне не доверяешь?
— Что здесь спать, что там, какая разница?
— Большая! Жене твоей и прижаться не к кому!