ть, что я говорю. Человек не должен ради удовольствий забывать даже о своих почках! Если не заботиться о почках, то потом сильно пожалеешь. Ешь! Ешь побольше!
Саньминь по-прежнему ел и улыбался, но уже не осмеливался быть таким довольным.
Чжан Даминь пригубил рюмку водки. Горько, но не так горько, как у него на душе. Как же ему выразить накопившееся неудовлетворение? Он ничего не мог придумать. Он старший сын, о младшем брате заботиться должен, но вот может ли он заботиться о его жене? А о… голосовых связках его жены? Кажется, нет. Однако может ли он не заботиться об этом? Считать ли эту заботу вмешательством в личную жизнь? Но если не вмешиваться, то сможет ли он сам жить?
Чжан Даминь подержал водку во рту, на вкус она была как моча. Саньминь ел с удовольствием, лицо его так и сияло. Он не задумывался о душевном состоянии того, кто его пригласил.
— Брат, закажи мне ещё почек.
— Моих денег… Да ладно! Ещё так ещё!
— Мне поначалу они казались такими вонючими, но вот ем, ем, и уже так не кажется.
— Это и называется: находясь в центре неприятных запахов, их уже и не замечаешь…
— Брат, что ты имеешь в виду?
— Саньминь, ты когда-нибудь видел, как петух топчет курицу?
— Слышал, но не видел.
— Петух забирается на спину курицы, курица верещит, как будто её собираются зарезать, забавно.
— Брат, ты что сказать-то хочешь?
Саньминь медленно положил палочки, улыбка у него была кривая, и покраснел от ушей до основания рук. Чжан Даминь сидел с непроницаемым лицом, не подавая вида, что волнуется, ладони и пятки вспотели, и даже копчик немного заболел, так что стало трудно сидеть. Ведь он хотел говорить о том, что происходит с северной стороны перегородки, почему же вдруг заговорил о курицах? Чжан Даминь многозначительно и проникновенно смотрел на Саньминя, положил ему кусочек полусырой печени, чувствуя, что он не может уследить за всем.
— Саньминь, ты счастлив?
— Очень счастлив! А что?
— Не важно, насколько ты счастлив, но нельзя же не думать и о других людях.
— А что мы такого делаем?
— Мы все люди бывалые, всё знаем и понимаем, чего скрывать друг от друга! Однако почему мы можем, а вы нет?
— Что вы можете?
— Мы никогда не кричим!
Чжан Даминь был подавлен, а голос стал ещё более ожесточённым. Саньминь остолбенел, как будто не понял. На губах повис кусочек печени, как будто он откусил кончик языка. В ресторанчике стало тихо, несколько человек обернулись в их сторону. Чжан Даминю стало не по себе, он приглушил голос, уставившись в другую сторону.
— Саньминь, я должен тебе серьёзно сказать. Такие крики не отвечают общеполитической обстановке и не отвечают нашему статусу. Если бы ты жил в загородном доме за границей… Да чего там за границей, если бы у тебя была маленькая дача в пригороде, то вы с женой могли бы кричать, сколько захочется. Хоть орите, сложив руки рупором, ничего страшного. Весело, удобно, и горло чешется поорать! Однако когда семь-восемь человек ютятся в полуразвалившемся домишке, мне кажется, мы должны соблюдать осторожность. Мы с женой люди опытные. Что вы собираетесь делать?
Взгляд Чжан Даминя следовал за мухой, которая летала и наконец как будто неохотно приземлилась на лицо Саньминя. Его лицо приобрело фиолетовый оттенок, губы тоже стали фиолетовыми, как будто ему не хватало кислорода. Он закрыл рот и нахмурил брови, будто от зубной боли, взял палочками кусочек почек, посмотрел на него и положил обратно.
— Брат, ты не волнуйся. Я ещё не волнуюсь. Ты же знаешь о нашей ситуации. Каждый день перед сном мы даём друг другу наставления: потише, потише, ни в коем случае ни звука, ты ведь знаешь? Я лежу там, будто на куске доуфу, словно на голове и на заднице по чашке воды, и шевельнёшься, как вода прольётся. Думаешь, нам легко? Мы осторожны дальше некуда. Но мы же не деревяшки, не можем сдержать стоны, разве нельзя?
— Это называется стоны? Ну вы и горазды стонать!
— Брат, не волнуйся так!
— Значит, вам стонать можно, а мне волноваться — нет? Вы строите своё счастье на горе других людей, и ещё запрещаете мне волноваться? Мы тоже люди, мы тоже не деревяшки, и уши у нас имеются, мы и хотели бы не волноваться, но как тут получится? А ведь нам разрешают! Девушка, ещё порцию жареных почек, и не мойте их, чем грязнее, тем лучше!
— Брат, я не буду есть, мне хватит.
— Я буду есть! Мои почки ещё не укрепились!
Саньминь ничего не говорил, лишь, закрыв руками лоб, вздыхал. Чжан Даминь ел и горячился. Горячился и подсчитывал, сколько денег потратил. Считал и всё больше жалел. Жалел и ещё больше горячился. Руки у него задрожали, а затем и подбородок, и палочки никак не могли удержать еду.
На обратном пути Чжан Даминя тошнило, но безрезультатно.
Вернувшись, он тут же лёг в постель, всё ворочался и никак не мог уснуть. Он всё бормотал что-то неразборчивое. Ли Юньфан толкнула его и спросила, в чём дело. Он же полностью её игнорировал, продолжая ворчать. Когда луна была уже высоко, он растолкал Ли Юньфан и долго не мог ничего сказать. Луна освещала его лицо, которое отражало такую боль, будто из него все внутренности вынули.
— Что с тобой?
— Юньфан, в деньгах убыток.
— Какой убыток?
— Они взяли с меня денег за лишнюю порцию почек!
— Ты так долго ворочался из-за этих расчётов?
— Как ни посчитаю, всё не сходится. С меня взяли на семь юаней больше!
— Я тебе сама дам семь юаней, спи давай!
Чжан Даминь всё никак не мог заснуть. С северной стороны перегородки было тихо. Слишком тихо. Как будто кто-то что-то замышляет… Он опять растолкал жену, тихонько сказал ей: послушай! Вид у него при этом был таинственный.
— Что слушать-то? Ничего не слышно!
— Вот именно! Юньфан, это значит, что деньги потрачены не напрасно, нет никакого убытка! И душа у меня уже не болит. Да пусть они бы за две лишние порции денег с меня взяли, всё равно я бы не расстроился. Никто не знает, что мы купили за деньги, только мы с тобой понимаем. Семь юаней — это ничего не значит. Юньфан, я правда не расстраиваюсь! Только у меня немного на сердце неспокойно. Здесь, да, здесь… Как будто что-то давит. Не кусочки почек, а огромная свиная почка, вот здесь давит.
Чжан Даминь указал на основание шеи. Ли Юньфан кое-как помассировала ему шею, она знала, что он пьян, знала, что он любит деньги, она и сердилась и смеялась одновременно, ей хотелось его вытолкать из кровати.
— Перестань ворчать без конца, засыпай скорее!
— Сейчас я буду спать. Не напрасно, не напрасно… можно и поспать.
К сожалению, заснуть ему не удалось.
А!
Чжан Даминь поспешно вскочил с кровати, в два прыжка добрался до дворика, на ощупь нашёл мусорное ведро, опустил голову, и его стошнило. Деньги были потрачены впустую. Его тошнило основательно, вытошнило все съеденные почки, а вместе с ними горечь и негодование. Ли Юньфан пришла следом за ним во дворик, погладила его по спине, слушая, как он, несмотря на то, что изо рта неприятно пахнет, безостановочно всё ещё бормочет что-то, будто нашёптывает ведру какие-то бесконечные секреты.
На следующее утро Чжан Даминь взобрался на стену и сидел там неподвижно полчаса. За стеной росло гранатовое дерево, на котором не было гранатов и которое было сплошь покрыто листьями. Стена была увита вьюнком с безвкусными розовыми цветочками. Некоторые цветочки были и на дереве. За деревом был проход, по которому сновали соседи, они поочерёдно задирали головы, разглядывая человека, сидевшего на заборе, никто не мог догадаться, с какой целью он туда залез. Чжан Даминь, обхватив руками плечи, прикрыв сонные глаза, не отрываясь смотрел в какую-то точку, находившуюся внизу впереди. Было ощущение, что он заснул навеки. Если бы к нему пришить два крыла, то он, взмахнув ими, возможно, в полусонном состоянии взлетел бы и улетел на бескрайнюю прекрасную равнину, подобно саранче! В общем, если он не собирался никуда лететь, то чего он застыл на стене в такой странной позе?
Спустя полчаса Чжан Даминь слез со стены, нашёл лопату и начал сносить стену их дворика. Полностью разобрав дверь, он обнаружил, что стена непрочная, толкнул её плечом, полстены с грохотом обрушилось наружу. Пыль покрыла дерево граната, как будто кто-то на небе прицелился и удачно кинул бомбу. Чжан Даминь и впрямь начал летать, он был уже не саранчой, он был бомбардировщиком. И откуда только взялось столько ненависти! Раздался грохот и звон, через пару ударов стена их дома была полностью уничтожена. Все домашние как сговорились, никто не удерживал его, но никто и не помогал. Как будто придерживались какого-то тайного плана. И действительно, как и предполагалось, на шум выскочил старший сын соседа.
— Ты чего это делаешь?
— Стену сношу. Лянцзы, ты что-то хотел?
— А зачем ты стену сносишь?
— Душно, воздух не пропускает.
— Да кто ж так сносит-то?
— Я боялся сносить медленно, так как ты прибежишь помогать. А если сносить быстро, то когда ты прибежишь, всё уже будет закончено, и ты ничем не сможешь помочь. Никаких других мыслей. Лянцзы, я не хочу тебя беспокоить. С таким пустяковым делом я и сам справлюсь! Возвращайся скорее домой отдыхать!
— Кто тут с тобой собирается языком трепать?
— Не хочешь отдыхать, ну тогда помоги собрать битые кирпичи.
— Да что ты всё-таки хочешь сделать-то?
— А, извини, я хочу построить небольшую комнату.
— Дерево срубить хочешь, так? Только сруби, я тут же в суд на тебя подам. Оштрафую на тысячу восемьсот юаней! Даминь, я не шучу, веришь?
— Верю, я тебя боюсь.
— Если боишься, не руби дерево!
— Не буду рубить.
— Если боишься, то не строй комнату в сторону нашего дома!
— Хотя я тебя боюсь, но строить всё равно придётся. От вашего дома не так близко. Дерево я рубить не буду. Оно будет стоять в центре комнаты, высовываясь через крышу. Я всё утро это обдумывал, никому плохо не будет, и тебе тоже не будет плохо. Скорее беги в суд и скажи, что этот хитроумный план, оберегающий дерево, ты сам придумал. Они растрогаются и, может быть, дадут тебе премию в тысячу восемьсот юаней! А мне ни фэня не надо. Мне кажется, мы с тобой одинаково мыслим. Я от имени этого дерева приглашаю тебя на пиво, я…