— Б…дь! Да я тебя замочу!
— Зачем?
— Да замочу и всё, веришь?
— Давай не будем кипятиться, давай сначала выкурим по сигарете!
Чжан Даминь протянул сигарету, но Лянцзы с силой оттолкнул его руку, сигарета упала. Чжан Даминь нагнулся, поднял сигарету, сдул с неё пыль, зажёг и радостно сделал одну затяжку, затем другую. Он дружелюбно улыбался, а про себя думал: сам ты б…дь! Если ты меня не изобьёшь, то будет сложно. Лянцзы был высокий и крупный, он работал литейщиком на сталепрокатном заводе и походил на башню. Когда они стояли рядом, то казалось, что рядом стоят ослик и слон, выглядело это некрасиво. Чжан Даминь немного беспокоился: если он меня побьёт, я вынесу это? А если зубы выбьет? А если нос свернёт? Пока он курил, пришёл к выводу, что даже если он это не сможет вынести, то всё равно вынести придётся. Изобьёт так изобьёт. Ради двуспальной кровати, ради спокойствия страдающих ушей — была не была! Он специально бросил окурок под ноги противнику, поднял глаза, посмотрел на лазурно-голубое небо, подобно герою, наслаждающемуся последними минутами.
Я… Я… Я должен сыграть ва-банк!
— Ты ведь хочешь меня избить? Ну, вот я стою здесь, бей! Бей как угодно, я буду не я, если пророню хоть один стон! Но сначала договоримся. Изобьёшь меня, и покончим на этом. Я повернусь и буду продолжать строить комнату, а ты больше не заикайся об этом. А если заикнёшься, то ты — не человек, а урод!
— Да я тебя сейчас кирпичом забью!
Литейщик всё-таки дошёл до белого каления, он и правда подобрал с земли половину кирпича. Чжан Даминь в душе испугался. Что, если он кирпичом ударит меня по голове? А если ударит, и я останусь идиотом? Взгляд литейщика тихонько скользнул в сторону. Чжан Даминь приободрился и опять, словно герой, поднял голову.
— Бей! Вот моя голова, бей скорее!
— …Я забью тебя до смерти!
— Изобьёшь меня, но комнату мне всё равно строить придётся. К югу от дерева дорожка два метра шириной. Я займу один метр, останется ещё больше метра. Две ноги и даже колёса пройдут. Чем ты недоволен? Дерево это посадил мой отец, помещу его в центре комнаты в память об отце, на каком основании ты тут ещё что-то говоришь?
— Чушь! Моя мать полная, не прикидывайся, что не знаешь!
— А какое отношение это имеет ко мне?
— Чушь! Мать полная, ей будет не пройти!
— Места будет больше одного метра, и твоя мать не пройдёт? Да даже бак бензина пройдёт, а твоя мать не пройдёт? Охват талии твоей матери четыре целых четыре десятых чи,[13] так ведь это охват талии! Если развернуть, то четыре и четыре чи, конечно, не пройдёт. Но если свернуть, то разве не пройдёт? Не надо делить на четыре, подели на два, сможет пройти? Да две твоих матери пройдут! Естественно, одна из них должна будет идти боком… Лянцзы, как тебе кажется, я верно говорю?
Литейщик стоял на развалинах, дрожа всем телом.
— Какой, говоришь, охват талии моей матери?
— Четыре и четыре чи. Так сказала портниха с нашей улицы.
— Ну-ка повтори!
— Разве не четыре и четыре чи? Четыре и шесть?
— Ты, мать твою, ещё смеешь повторять?
— Четыре и восемь чи?
— Мать твою!..
Бац!
Раздался приятный звук удара, не слишком сильный, как будто с задержкой — бац! В голове Чжан Даминя звон отдавался эхом. Он помнил, что пытался увернуться, но не смог, наткнулся на кирпич. Что-то липкое залило один глаз, другим глазом он жалобно осмотрелся и увидел множество рук и ног, осознав, что неизвестно как оказался в лежачем положении. Он и впрямь меня ударил! Как он мог меня ударить? Как будто бил свежий арбуз? Чжан Даминь услышал, как толстая мать Лянцзы кого-то ругает. Ругает не кого-то другого, а собственного сына, что он нелюдь, но ругала как-то по-доброму. Было непонятно, ругает ли она его, имея в виду другого человека. Кровь всё шла. Конец, он перебил мне основные кровеносные сосуды, я умру! Услышав, как кто-то сказал, что надо идти в отделение милиции, Чжан Даминь начал сопротивляться изо всех сил. Когда он раскрыл единственный глаз, показалось, что вкрутили лампочку, он смотрел туда-сюда.
— Кто хочет идти в милицию? Зачем в милицию? Кто пойдёт в милицию, с тем поругаюсь! Кто подаст заявление, будет иметь дело со мной…
Его подняли на руки. Эти руки собирались нести своего героя до приёмного покоя в больнице. Чжан Даминь услышал, как плакала его мать и всхлипывала Ли Юньфан. С высоты, на которую был поднят его взгляд одного залитого кровью глаза и другого — чистого, обратился к ним, Чжан Даминь махнул рукой, подобно революционеру, покидающему родной уезд.
— Ничего страшного! Мам, вынеси кирпичи и сложи их под деревом. Юньфан, принеси цемент из вашего дома, сходи к Сяо Шаню, одолжи две лопатки… Ждите меня! Со мной всё будет в порядке. Не тратьте зря время, подготовьте всё!
Не прошло и двух часов, как он вернулся домой. Голова была огромной, как баскетбольный мяч, полностью замотанная бинтами, лишь впереди был оставлен небольшой кусочек для глаз. Всё остальное было в бинтах, даже шея. В действительности рана была небольшая, врач не хотел накладывать швы, на чём настаивал Чжан Даминь, а врач никак не соглашался. Он не только не хотел накладывать швы, даже бинтами не собирался заматывать, а всего лишь планировал заклеить ранку лейкопластырем. Чжан Даминь требовал забинтовать, врач не соглашался. Чжан Даминь стоял на своём — обязательно надо забинтовать. Врач рассердился и свирепо забинтовал всю голову Чжан Даминя. А если бы Чжан Даминь не ушёл, то его забинтовали бы вообще целиком, включая задницу. Чжан Даминь был рад: войдя во дворик, он обменялся любезностями со всеми, сделав такой вид, будто вот-вот упадёт в обморок.
— Ничего страшного! Всего лишь восемнадцать швов наложили, пустяки. Не надо меня под руки поддерживать. Ничего, если упаду. Разобьюсь, опять восемнадцать швов наложат, кайф! Я с ним смелостью поделюсь, и пусть меня молотом ударит, сто восемь швов наложат, вот это будет настоящий кайф! Осмелится ли он? Ведь я кто? Моя фамилия Чжан, зовут Даминь!
Он головой толкнул дверь дома, где жил Лянцзы, демонстративно подняв белоснежную голову, чем до смерти напугал страшно толстую мать Лянцзы.
— Матушка, а где же Лянцзы?
— Ушёл в ночную смену.
— Вернётся?
— Нет, останется в заводском общежитии.
— Эх, а мне тут как раз не хватает рук смешивать цемент…
— Позвать его обратно?
— Да ладно, не пугайте уж его.
— Насчёт сегодняшнего…
— Матушка, мы всего лишь дурачились, вы разве не поняли?
— Даминь, ты сказал, что моя талия четыре и восемь чи, ведь ты же опозорил меня! Запомни, моя талия не четыре и восемь чи, а всего лишь три и восемь! И больше не надо говорить чушь.
— Вот и прекрасно! Значит, вы точно пролезете!
Так был построен дворец Чжан Даминя. Каркас кровати еле втиснули, а вот сетка кровати никак не влезала из-за гранатового дерева. Чжан Даминь выкурил полпачки сигарет и только тогда придумал способ. Он распилил сетку вдоль, затем в середине каждой половины вырезал полукруг, конструкция напоминала старинные колодки для наказаний преступников. Затем две половинки с треском соединились на каркасе, и шея преступника — то самое гранатовое дерево — оказалась в центре кровати. Чтобы остальное соответствовало это уникальной особенности, Ли Юньфан произвела необходимые изменения в матрасе, простынях и других постельных принадлежностях.
Она ещё и ствол дерева оклеила белой бумагой, чтобы он был одного цвета со стенами. В комнате оставался узкий проход, куда ничего невозможно было поставить. Сейчас там стоял тазик с зелёной редькой, из-за чего в комнате пахло весной. Когда соседи пришли посмотреть, Чжан Даминь стоял на коленях на кровати, вытянув ноги наружу. Его спросили: что это он? Он лишь молчал в ответ. Его опять спросили, чего это он там делает. Чжан Даминь тихонько вздохнул.
— Я дерево поливаю.
Чжан Даминь и его жена, лёжа на кровати, никак не могли заснуть, первый вечер стал праздником. Чжан Даминь лежал с внешней стороны кровати, а Ли Юньфан — с внутренней. Посередине возвышалось дерево. Они разговаривали, смеялись, когда заговорили о происшедшем, Ли Юньфан даже уронила пару слезинок. Они сели, потом легли, опять сели, опять легли, дерево было никак не обойти. Оно в оцепенении стояло между их телами, это было странное зрелище. И забавное. Ли Юньфан, поставив на него свои длинные ноги, пыталась кончиками пальцев нащупать рану Чжан Даминя, но так и не нашла её.
— А где же твои восемнадцать швов?
— Вот и я их пытался найти, где мои восемнадцать швов?
— Ужас! Только бы меня это дерево посреди ночи не напугало.
— Да уж, откроешь глаза, оп, а тут третий! Будь оно мужчиной, где уж мне с ним состязаться!
Так они смеялись до полуночи. Чжан Даминь положил руку на живот Ли Юньфан, он обнаружил, что тот стал ещё более крупным, — здоровяк растёт. Его рука, подобно лодочке под парусом, устремилась к прекрасному низовью реки, плыла, плыла…
А-а-а!
Что такое? Чжан Даминь спросил: Юньфан, у кого ты научилась? У тебя тоже проблемы? Они, обнявшись, беззвучно расхохотались. Чжан Даминь счастливо вздохнул, прикусив мочку уха Ли Юньфан.
— Юньфан, плохому легко научиться!
Они опять зажили счастливой жизнью.
Теперь у них был свой дом, в котором было ещё и дерево. Чжан Даминь и Ли Юньфан чувствовали, что у них всё замечательно, не хватает лишь малости. Будущему ребёнку они уже придумали имя — Чжан Шу,[14] а потом спокойно ждали, когда Чжан Шу в срок выберется наружу и увидит дерево, находящееся за пределами живота. Во время скучного ожидания у Чжан Даминя появился новый повод для беспокойства. Он осознал, что когда два человека зарабатывают деньги и тратят их вдвоём, и когда два человека зарабатывают деньги и тратят их втроём, — это совершенно разные ситуации, абсолютно разные. Он разложил на кровати выписку со срочного депозита, текущую сберегательную книжку, слева положил наличные, а справа — казначейские билеты. Он их перекладывал и так, и сяк, и чем бо