Самгтан ничего не ответил, направляясь к большим воротам. Геше просил его остановиться, но он молчал. Тогда геше решил, что раз в монастыре останется только один превознесённый Живой Будда, то нет иного выхода, кроме как взращивать и поддерживать его величие. К тому же надо было опередить Самгтана и заранее оповестить всех. Но Самгтан, вопреки ожиданиям, сразу направился к воротам монастыря.
Геше остановился у ворот главного храма и наблюдал, как лучи солнца играют среди цветов и дикие пчёлы необычайной красоты кружатся и жужжат над бутонами. Как раз тогда Самгтан и Живой Будда почти одновременно вышли из пустынного храма. И геше услышал, как Живой Будда, провожая приятеля, попросил того привезти сюда радио. И кроме того ещё пошутил:
— Твоим часам, Самгтан, неизвестно точное мирское пекинское время.
Сопровождавший их монашек, мелко засеменив, убежал. А Живой Будда, Самгтан и рабжамба-геше так и остались стоять под лучами высокого солнца, рассматривая облака диковинной формы. Маленький монашек вернулся к ним торопливыми мелкими шажками и заученным голосом радиодиктора чётко объявил:
— Согласно последним сообщениям точное пекинское время — шестнадцать часов ровно.
Этим он рассмешил всех троих.
Самгтан сверил часы, Живой Будда дружески прикоснулся к его плечу и, повернувшись, ушёл в сторону главного храма. Было слышно, как неподалёку в кипарисовой роще несколько монахов упражняются в декламации Канона. Только сейчас геше осознал, что Самгтану пора отправляться в путь. Это было понятно уже из того, что Самгтан, поправив на плече сумку, вздохнул:
— Какая же здесь всё-таки красота! — и обратился к геше: — Я бывал в твоих родных краях, там тоже очень красиво! И летом тоже повсюду гудят пчёлы.
За беседой они незаметно дошли до внешних ворот монастыря, где журчал кристальной прозрачности горный источник.
Самгтан с радостным возгласом вмиг разделся догола и ринулся к бегущему потоку. Этот человек глубоких познаний плескался теперь в мелких водах источника, пускал брызги и волны, фыркая, словно резвый скакун. Он нырнул, играя в воде, словно крупная рыбина. Наконец он стремительно встал на ноги, потряс как следует головой, так что капли серебристыми росинками разлетелись по сторонам. Несмотря на то что птицы по-прежнему продолжали петь, а лёгкий ветерок всё так же овевал берега, весь мир сейчас внезапно замер. Рабжамба-геше заметил, что дымка, появившаяся над водой и скрывшая Самгтана по самую макушку, в ослепительных лучах заходящего солнца чудесным образом превратилась в радужное сияние.
О, небо! Свет Будды!
Геше почувствовал слабость в ногах. И чуть было не распростёрся в земном поклоне перед тем, кто сейчас купался. В это мгновение радужное сияние пропало. Время снова потекло вперёд. Самгтан как ни в чём не бывало вышел на берег. И запрыгал по траве, чтобы скорее обсохнуть. С этого места было видно идущих по своим делам лам и монахов, у которых только что закончились занятия. Их солидные просторные пурпурные одеяния развевались на ветру, а над головами трепетали бесчисленные флаги.
Когда я дописал свой текст до этого места, какая-то тень заслонила яркую полосу света передо мной. Это был геше. Вместе мы подкрепились ячьим сыром и чаем. После чего я прочитал ему написанное. На что он сказал:
— Хорошо! Похоже, ты и вправду горазд описывать!
Не замеченные людьми, горный перевал перешли двое коней. На одном из них восседал человек, а второй, с блестящими гладкими атласными боками и спиной, шёл один. Никто даже и не видел, как они приблизились. Все следили, как Самгтан надевает модные одежды, принадлежащие другому миру, застёгивает часы, приспосабливает наушники, полностью преображаясь. А на противоположном берегу пара коней подошла уже совсем близко к узкому горному потоку.
Самгтан помахал рукой всаднику и сказал:
— Ты как раз вовремя!
Человек на лошади немного наклонился вперёд и проговорил:
— Прошу садиться, к десяти часам мы должны добраться туда, где вас ожидает машина.
— Ладно, нам надо будет при лунном свете перебраться через озеро на остров.
Самгтан вскочил на гнедого скакуна и, даже не обернувшись, ускакал.
Ветер раскрутил медные барабаны Канона, так что они, вращаясь, с ужасным шумом загремели. Отовсюду полился сверкающий свет. Рабжамба возвращался в монастырь прямо среди этого яркого сияния. Войдя в главный храм, он увидел на ступенях Живого Будду в ярко-жёлтом облачении, с нетерпением смотревшего на него. У геше вдруг родилась мысль, что данное Будде величие — уже в одном его имени, а не каких-то особых познаниях. Он протянул что-то Живому Будде со словами:
— Вот, это ряса и чётки, которые он вернул.
— Неужели Самгтан и правда ушёл?
Геше ничего не ответил. Он перевёл свой взгляд с макушки Живого Будды на сладкогласную небожительницу Янжиму,[44] музицирующую на пипе. В буддизме эта святая ведала гатхами[45] и другими гимнами. И пока геше пристально на неё смотрел, ему вспомнились слова гимна о радужном сиянии, или Свете Будды. И только он начал произносить их вслух, как раздались звуки, похожие на переборы струн. Это сладкогласная небожительница прикоснулась к пипе.[46] И осталась звучать лишь эта мелодия, такая изящная и гармоничная, лёгкая и протяжная, она словно приближала к просветлению и гармонии, словно слетала с крылышек пчёл, собирающих на лугах нектар.
Эти звуки ещё долго отзывались эхом внутри рабжамбы.
Пчёлы летают и кружатся
К осени Самгтан так и не вернулся, доходили вести, будто бы он получил докторскую степень.
Конечно же, эти сведения основывались на слухах, так что неизвестно, что там было на самом деле. Говорили ещё, что на защите своего диплома Самгтан не ответил ни на один вопрос учителей по философии. Самгтан выглядел тогда очень озадаченным. «Этот вопрос в одно и то же время и прост, и сложен. Если не верите, то позвольте мне, стоящему перед вами, задать несколько вопросов…»
Однако Самгтан написал работу с рассуждениями по религиозной философии, заполнив ещё одну лакуну, существовавшую в науке, и получил кандидатскую степень. Теперь ему предстоял сложный выбор: между монастырским институтом экзо- и эзотерических школ буддизма и мирским университетом, между степенью геше и доктора. Гэше подумал, что и у него самого была кандидатская степень, но получил он её только на склоне лет. И он радостно вздохнул:
— Да, он воистину одарён!
Живой Будда произнёс:
— Ташиванден.
Ташиванден — это может означать одновременно и имя человека, и название духа — покровителя и защитника. В некоторых книгах по тибетскому буддизму сказано: везде, где снежные горы преграждают путь, где есть ячмень и яки, обитает этот дух. По мере распространения буддизма на этих землях появлялось всё больше разных духов, множество разнообразной нечисти покорилось и перешло в разряд защитников учения. Ташиванден триста лет назад сам был геше, сам имел степень доктора. Но оттого что у него в избытке было и знаний, и сомнений, из-за того что он не всегда следовал праведному пути, после смерти Ташивандену так и не удалось перевоплотиться в Будду. Он стал злым духом. Тогда же могущественный Живой Будда той поры привлёк его обратно и сделал особым защитником Канона.
Живой Будда спросил:
— Что сказал Самгтан в тот день?
— В какой?
— В день своего ухода.
— Он спросил меня, правда ли в моих родных краях сейчас красивее, чем здесь.
— Ну а как по-твоему?
— Мне кажется, там цветы появляются раньше, да и пчёл больше.
— Хэ-хэ.
Когда семнадцатый за всё существование монастыря Живой Будда произносит «хэ-хэ», это означает некоторое недовольство. Геше решил ничего не рассказывать Живому Будде о радужном сиянии и Свете Будды. А теперь он окончательно убедился, что об этом следует вечно хранить тайну.
После этого жизнь потекла так же неспешно, как и прежде. Живой Будда тоже целиком обратился к учению, в отсутствие Самгтана он начал лучше понимать науки. И их общение с геше с каждым днём становилось более дружеским. Незаметно пролетела пора цветения, цветы стали опадать снежными хлопьями. Снег занёс эти золотистые поля — как тут могло возникнуть малейшее ощущение увядания!
Между монастырём и тем городом, где жил Самгтан, не было почтового сообщения. Но оттуда всегда кто-то приносил вести. Так стало известно, что сейчас Самгтан работает над чудесным языком транскрипции всех существующих в мире письменных знаков. Ещё поговаривали, что сейчас он занят написанием собственной книги, посвящённой буддийской философии «внутреннего учения» и трудам лам. Это, конечно, противоречило воле геше. И эта рождающаяся книга занимала теперь все мысли геше. Он размышлял: мне бы и самому не мешало написать подобную работу. Но его окружали многочисленные ученики. Даже во взгляде Живого Будды появились проблески, возникло некоторое понимание. И геше ничего не оставалось, кроме как наставлять его и дальше в декламации сутр из Канона.
Вскоре после того как опали цветы, пошёл настоящий снег, но тончайший цветочный аромат всё ещё разливался в воздухе. Ученики нараспев читали сутры, и сквозь мерный гул их голосов можно было различить какое-то слабое жужжание в воздухе, причём иногда оно заглушало декламацию учеников.
Ученики стали поднимать головы, пытаясь уловить источник этих приятных звуков. Обводили взглядом фрески с изображениями сладкогласных небожительниц. И только один геше приметил пчелу, залетевшую под опущенный занавес. На самом деле всем прекрасно знаком этот звук. Но это была особенная пчела. Она выросла на лугах, жила в земляном улье среди ячменя. Нынче же она не успела до снега вернуться к себе в улей, вот и летала здесь, что-то напевая.
У геше нечаянно вырвался сладкий вздох:
— До чего хорошо!