[296]; отсюда возможность говорить о "жестокой любовной горячке" (Метерлинк), о "смертельной ненависти полов", которая есть "основа любви, сокрытая или явная, но всегда присутствующая в ее проявлениях" (д'Аннунцио). Бодлер утверждал: жестокость и сладострастие суть одно и то же, как жар и холод[297]'. У некоторых видов животных инстинкт уничтожения и половой инстинкт неразделимы — они убивают свою жертву прямо во время совокупления — у людей такое тоже встречается — в случаях преступного патологического садизма. Стихи Лукреция в этом смысле очень показательны:
Osculaque adfigunt, qua non est pura voluptas,
Et stimuli subsunt, qui instigant laedere et ipsum
Quodeemque est, rabis unde illa germina surget[298].
Шпенглер, считавший истинную любовь между мужчиной и женщиной близкой к ненависти, пульсацией двух метафизических полюсов, добавляет, что "нет ни одной расы, которая бы не знала этой опасной любви"[299]'. В Китае тот или та, к кому некто испытывает непреодолимую любовь, именуется yuan-cia, что означает "предопределенный враг".
В психоанализе жажда уничтожить и поглотить любимое существо отождествляется с детским оральным комплексом или каннибалической фазой libido у взрослых, часто сокрытой в глубине бессознательного, но определяющей связь между libido и питанием (поглощением и перевариванием), присутствующей в любом сексуальном желании. Это не вымысел, но аналогия, связанная с реальным опытом. Вот слова Боссюе: "Что же до человеческой любви, то кто не знает, что она есть поедание, пожирание, вгрызание зубами в любимое существо, дабы питаться им, соединиться с ним, жить им"[300]. Новалис говорит о более высокой стороне любви, его мотивы иные, иные и цели его писания, но и он (хотя и на совершенно ином плане) говорит о тайне любви как о тайне неутолимой жажды, в чем-то подобной таинству Евхаристии[301]. Однако часто не замечают одного обстоятельства: поедание — всегда разрушение, а абсолютное желание разрушать и растворять есть всегда и желание быть разрушенным и растворенным. В женской сущности всегда присутствует "растворитель", который одновременно есть вода смерти; в алхимической символике она именуется "коррозивной водой" (об этом мы еще будем говорить в свое время). Здесь — связь безумия, оргазма и климакса — всего, что в индийской терминологии именуется sama rasa maithuna.
Мы вновь встречаемся с двойственностью, характерной для трансцендирующих свойств эроса в целом. В частности, паре "страдание-любовь" (наслаждение) соответствует связь садизма и мазохизма. Шренк-Нотцинг изобрел неологизм "алголагния"[302] (от греч. — αλγος — боль и λαγνος — половое возбуждение), обозначающий эротическое наслаждение страданием: активная алголагния — садизм, пассивная — мазохизм. Сексология же просто говорит о садомазохистском комплексе. Это вовсе не патология, он присутствует в самой обычной эротике. Во внешних проявлениях (не метафизически, ибо тайные метафизические смыслы часто противоположны видимым), женщины чаще склонны к мазохизму, у мужчин же господствуют садические предпосылки. Иногда бывает — если половое общение не просто удовлетворение похоти, мало отличающееся от мастурбации — "что двое преодолевают эту антитезу и, пройдя сложный путь, вступают в более сложные отношения. Но в садической эротике страдание другого воспринимается как что-то совсем постороннее. Воспринятое и растворенное, оно оказывается частью любовной экзальтации. А это уже мазохизм — удовлетворение скрытой жажды страдать и причинять страдание, как бы перемена субъекта и объекта. Очевидно, для мазохиста, как для женщины, боль, причиняемая партнером, в воображении переносится на него и порождает опьянение[303]. Многие формы наслаждения выступают как "замещающие" страдание. Садомазохизм может "служить приправой" к нормальным половым отношениям, "обменом фантазиями", который Шамфор считает главным определением любви: тогда эти тенденции становятся питательной почвой "самопревышения" влюбленных. В этих случаях уже не важно, является ли алголагния (садо-мазо) активной или пассивной. Боль-наслаждение — это уже не боль. Превращаясь в нечто позитивное, она становится элементом трансценденции. И все же надо понять — когда садомазохистский комплекс становится психопатологией или извращением, а когда нет. Полагаем, что патологическая ситуация — такая, при которой садистские или мазохистские ситуации заменяют нормальный процесс. Например, если мужчина не может достичь оргазма без того, чтобы высечь партнершу, или когда оба не способны завершить акт, не прибегая к таким дополнениям. Если же садизм или мазохизм используются для повышения чувствительности или "укрупнения" впечатлений в момент завершения для более глубокого переживания эроса — это не патология. Вообще нельзя считать патологией различные аберрации нормального инстинкта, точнее, дремлющие в глубине, латентные вариации, задавленные в режиме скованной, сниженной сексуальности. Поэтому можно говорить не о болезненной алголагнии, без которой кто-то не может обходиться, но о совершенно нормальных проявлениях продления, обострения или углубления экстатического состояния в пределах нормального секса. Кроме того, встречаются коллективные и ритуальные формы мистического эротизма, содержащие эти проявления.
С садомазохизмом часто связаны различные обстоятельства лишения девственности. Пусть бессознательная женская тревога-ожидание, или примитивная мужская телесная настойчивость часто исчезают из обычных половых отношений, они почти всегда еще присутствуют при дефлорации и содержат элементы алголагнии. Однако это подлинное "посвящение женщины", если оно совершено мужчиной брутально, может иметь отрицательные последствия и в дальнейшем повредить нормальным отношениям. И в то же время есть основания предположить, что пробужденное в такой острой форме состояние опьянения, содержащее в себе разрушительное начало, связанное с болью при дефлорации, среди прочих факторов может вывести на гиперфизический план, к крайним, экстатическим состояниям, хотя это и трудно. Травма сознания может открывать сверхчувственное.
Поиск исторических свидетельств вышесказанному труден. Дошедшее до нас позволяет все же сделать вывод, что кое-где в древности существовали практики ритуального "отворения" девственниц. Инициатический момент при сексуальном пробуждении женщины присутствовал когда-то в некоторых исламских кругах. Мужчина передавал женщине частицу своей сверхчувственной силы — в исламской терминологии, barakah со словами, похожими на приводимые Герресом[304]': "Узри и пребывай во свете, твори и действуй в высшей свободе, ибо духовный свет и свобода даны каждому человеку". Травма дефлорации, возможно, была наиболее удобной для такой трансцессии[305]. Состояние женщины здесь похоже на состояние бичуемой. Известно, что в некоторых кругах подобные ритуалы дожили до наших дней. Возможно именно поэтому античные сексуальные практики пользуются дурной репутацией[306].
24. Экстазы эротические и экстазы мистические
Мы уже упоминали разные формы садизма, не обязательно относящиеся к области пола. Следует вообще указать на часто встречающиеся превращения болевых ощущений в чувственные, что становится легко понятным. Из истории можно вспомнить о Елизавете Гентонской, которую бичевание "приводило в состояние опьяненной вакханки"[307]'. Изучение измененных состояний сознания в самом широком смысле позволяет легко нащупать сходство разных видов экстаза, как мистического, так и эротического. Психологи и психиатры занимались этими исследованиями, однако часто весьма недобросовестно, сводя проявления религиозного опыта к их эротико-истерическим искажениям. Объективно следует признать, что состояния экстаза, подобные тем, о которых мы говорим, не являются чистыми и за редкими исключениями имеют малое отношение к подлинной духовности (в свете которой — и это следует принять во внимание — указанные выше психопатологические объяснения оказываются не столь уж неверными). Такие состояния относятся к числу смешанных, промежуточных; отличительным признаком собственно извращения является преобладание чувственного над фундаментальным, или иначе — в этих состояниях мистицизм оказывается просто питательной почвой для экзальтации. В христианской мистике это не редкость. В той степени, в какой в ней присутствует очеловечение Божественного и обожествление человеческого, она приобретает черты сенсуализации[308] сакрального (с использованием брачной и эротической символики), в противоположность сакрализации пола, известной дионисийско-тантрическому и инициатическому опыту.
Вообще, встречаясь с экстатической мистикой любого происхождения, надо помнить феноменологию трансценденции профанического эроса, чтобы понять, где собственно "мистика", а где сильная экзальтация, причем "одно может быть следствием другого, или же все это рождается одновременно"[309].
Так можно объяснить появление эротических образов высокой интенсивности, и многие мистики рассматривают их как "соблазн": вообще это все одни и те же энергетические вибрации. Среди отшельников и строго постящихся также можно встретить такое — напомню высказывание святого Иеронима, ощущавшего горение духа и сильную жажду, жегшую его плоть, "как на костре"