одним из проявлений которого является профессиональная проститутка, чья жизнь связана, прежде всего, с социальными и экономическими обстоятельствами, накладывающимися, разумеется, на определенное внутреннее предрасположение. Впрочем, лучше говорить о типе античной и восточной гетеры или, еще лучше, о женщине "дионисийского" типа. Любой истинный мужчина всегда на отношении к самому себе ощущает противоположность двух женских типов "афродического" или материнского. С онтологической точки зрения они соответствуют двум основным состояниям "первоматерии": первое — чистое, динамически бесформенное, второе — состояние жизненной силы, привязанное к форме, ориентированное на форму, формой питающееся. С такой поясняющей поправкой характеристика Вейнингера становится точной: линией размежевания является отношение вообще к размножению и собственно к сыну. Типичная мать ищет мужчину, чтобы зачать и родить, любовница — ради эротического опыта самого по себе (грубо говоря, "для удовольствия"), не имеющего в виду размножение и желанного ради самих объятий. В то время как материнский тип целиком находится внутри природного порядка, — или, если принять биологический миф, подчинен законам и целям рода, — чистая "любовница" выходит из какого-либо порядка (характерный признак — бесплодие, часто встречающееся у любовниц или "проституток")[564].
В отличие от материнства, утверждающего земную, физическую жизнь, внутреннее устройство этих женщин есть ей потенциально враждебное — именно из-за присутствующей в них виртуальной способности к восхождению по мере абсолютного разворачивания эроса[565]. Отсюда ясно, как бы это ни было шокирующе и грязно с точки зрения буржуазной морали, но отнюдь не как мать, а именно как любовница, женщина — если брать не только этический критерий, но и критерий спонтанного пробуждения внутренней сущности, — способна приближаться к более высоким измерениям. С одной очень важной оговоркой: женщина материнского типа чувствует в половом акте приумножение, прирост бытия, "любовница", напротив, по натуре разрушительница, уничтожительница, губящая жизнь в своем безумии. И все же, сказать только это, будет неточным с двух точек зрения. Во-первых, как мы уже показали, "смертельная жажда любви" как экстатический порыв разрушения и саморазрушения на любой высокой и интенсивной стадии эротического опыта в равной степени предполагает и присутствие мужчины. Во-вторых, все описанные Вейнингером черты "любовницы" могут быть преобразованы на суперфизическом плане: тип "Девы" или "Дурги" близок типу "любовницы" и для афродической женщины есть самая глубокая возможность ее самоосуществления.
Но есть у обоих основных женских типов и черты их объединяющие, общие для женщин в целом — большая, чем у противоположного пола, экзистенциальная тоска, ужас одиночества, чувство тревоги, охватывающее женщину, если ею не владеет мужчина. Социальные и экономические условия, часто являющиеся видимой причиной этих чувств у женщин, являются внешними по отношению к причинам, действительно их связывающим. Но глубинный корень здесь иной — сущностный "гетеризм" (внеположность) женщины, самоощущение "матери", Пении, которая без "другого" (гр. — heteros), без формы есть небытие, ничто; вот почему, оставленная наедине с собой, она испытывает именно ужас небытия. В последний раз цитируя Вейнингера, имеет смысл придать смысл его замечанию о распространенном поведении женщин во время соития: "Высший момент жизни женщины, в который проявляется ее внутренняя суть, это момент, когда она чувствует в себе жар мужского семени — тогда она с диким восторгом обнимает мужчину и прижимает его к себе; это и есть высшее наслаждение пассивностью… ощущение матери и под воздействием формы, материи, стремящейся не к отделению от формы, но к слиянию с ней навеки"[566]'. По сути, такова же и женщина близкого типа, "Дурга", которая, хотя и не соприкасается с мужчиной физически, но, оставаясь неподвижной, выражает на лице черты двусмысленного экстаза, подобно неопределенным чертам какого-нибудь из будд или кхмерских божков. Это связано с тем, что она впитывает в себя нечто большее, чем мужское семя, — vîrya (мужской потенциал), магическую вирильность, "бытие" мужчины. Именно в этом и проявляется "сосущая смерть, приходящая вместе с женщиной", о которой мы говорили с Густавом Майринком, разбирая оккультную сторону любого вульгарно-телесного сношения: этот аспект должен найти символическое выражение во всех своих соматических и психологических проявлениях.
Так д'Аннунцио говорит об одной из своих героинь: "Все тело ее приобрело вид сосущего рта" (роман "Il Fuoco" ("Огонь")); на тонком уровне вся сущность женщины может быть выражена эротическим рисунком fellatio. В действительности еще древние признавали активную роль женщины в половом сношении, а Аристотель писал о ее ожидании семенного флюида[567]. Высказанную Фиштедом в середине прошлого столетия точку зрения до сих пор разделяет большинство авторов, писавших на эту тему; она состоит в следующем: существуют ритмические сжатия влагалища и матки, как при дыхании или всасывании, автоматически связанные с перистальтикой, идущие тоническими волнами в медленном ритме, результатом которых является поглощение. Такое соматическое поведение свидетельствует, что уровень сексуальности женщины очень высок, и древние не без основания считали это всеобщим явлением. Так, есть мнение, что за века люди забыли, скорее всего, по психологическим причинам, то обстоятельство, что женщина целиком сексуальна, и именно это приближает ее к положению "абсолютной женщины"[568]. К примеру, среди женщин Востока до сих пор сохранилась и считается нормальной древняя типология поведения во время половых сношений — она вполне совпадает с утраченными современными европеянками физиологическими возможностями, несомненно, имевшими место и на Западе в древние времена[569]. Речь идет также о "физическом символизме" или "отражении" внутреннего смысла. Каким образом, с точки зрения физиологии, оказывается, что женщина вбирает мужское семя всем своим телом, непонятно до сих пор, однако есть неоспоримое — запах, исходящий от всей женщины, а вовсе не только от ее гениталий, после полового сношения (итальянский поэт Артуро Онофри писал о "сперматической улыбке" женщин).
39. Жалостливость, сексуальность и жестокость у женщин
Согласно персидской легенде, при сотворении мира в основание женщины были положены "твердость алмаза и сладость меда, жестокость тигра, пылающее великолепие огня и холод снега". Все эти двойственности мы уже встречали в архетипе Божественной Женщины; они лежат в основе очень важной стороны женской психологии — сочетания жалости и жестокости. Еще Ломброзо[570] и Ферреро[571] отмечали, что женщины часто и более жалостливы, и более жестоки, — чем мужчины; если их "спустить с цепи", они необузданны как в любви-сострадании, так и в совершенно звериной, разрушительной жестокости. В истории эти черты порой обретали коллективные формы — во время революций, самосудов, судов Линча[572]. Легко, но и пошло объяснять, подобно цитируемым авторам, женскую жалостливость ее материнскими, то есть деметрическими чертами, а жестокость — глубинами женской сексуальности.
Даже в античной классике связь между жестокостью и сексуальностью, черта вакханок и менад, преувеличена. Конечно, она есть (не без отношения к уже упоминавшемуся "всасыванию"), однако только в профанической сексуальности как раз не очень-то и экзальтированной. Жестокость вытекает из женской холодности, воплощенной в архетипах "Девы", Дурги, и вообще yin (Инь); поняв это, легко отказаться от поверхностной сексуальной психологии. Просто следует различать две формы çakti в ее афродическом аспекте: внешняя — примитивной "самки" или "простонародно-дионисийской" женщины и внутренняя, более высокая, если конечно, здесь это слово применимо, — двусмысленно-порочная при кажущемся целомудрии. Это — та самая Долорес, которую Суинберн[573] называл "Госпожой Спазмов" и "дочерью Смерти и Приапа" и о которой писал: "С заднего хода проникаю я в свое святилище — это грех или моление? — что с того? — что с того, что этот ритуал несет смерть, о, Госпожа Спазмов? Что с того? Вино, которое я тебе наливаю, — твое, эту последнюю чашу мы выпьем вместе, о жестокая и роскошная Долорес, Госпожа Спазмов…" Скорее всего, это, конечно, чисто умозрительное литературное порождение декадентско- романтических "извращений"[574]'. Гораздо ближе к реальности описанное д'Аннунцио: "Да, сколько же жестокости в глубине ее любви, — думал он. — Сколько в ней всего разрушительного… от моих ласк ее оргазм сильнее… но ведь она становится устрашающей, похожей на зверя, на горгону, и такой она казалась мне множество раз, сквозь ее полузакрытые веки… такие спазмы, погружение в полное истощение…" (роман "Trionfo della Morte" ("Торжество смерти"))[575]. Здесь нет жестокости в отношении к женщинам, скорее — наоборот. Какой бы сладкой и любящей ни была женщина, в момент пробуждения желания она яростна, тверда и безжалостна: сквозь слащавость, нежность и "потерянность" проглядывают бесчувственность, тайный эгоизм и элементарная "дургическая" холодность любовницы. П. Вьяцци показал, что все эти черты не чужды юной "идеальной" девушке, этакой романтической Мими, описанной Мюрже