Коломенское и Царицыно
Ф. Я. Алексеев и ученики. Коломенское. 1800-е
Глава I. Отрицание
В Царицыне нетрудно убедиться, что небыль есть. В Коломенском – что быль была.
Карта Москвы И. Массы. 1618. Фрагмент. Слева вверху – стена Москвы в Замоскворечье. Справа – Москва-река. В правом нижнем углу – Коломенское с церковью Вознесения
Карта Москвы И. Массы. 1618
Вот карта Исаака Массы XVII века, представляющая Москву и местность к югу от нее. Видно, что путь в любимую усадьбу государей Коломенское лежит посуху – и Москвой-рекой. Помимо плана города, Масса изобразил сражение с Казы-Гиреем в полях между Коломенским и городом. Чудесно непохожая, в углу помещена коломенская церковь Вознесения Господня. Гуляй-город, крепость на колесах, удерживает всадников Гирея, предвосхищая коломенскую ледяную крепость – облитый водой на морозе обоз Ивана Болотникова. Рати теснят одна другую к реке, напоминая о еще не бывшем Медном бунте – о потоплении в Коломенском мятежных толп. Пренебрегая сражением, едут телеги с мужиками, фактическими, как у Брейгеля, из тех, что вечно чистят дымоход. Словом, то карта, то картина, свидетельство о бывшем, даже бывшем позже.
Коломенское – быль, как и Москва. Мы тоже кое-что видали. Мы здесь живем, а здесь бывает.
Царицыно так не изобразить. Хотя известны панорамы, и какие: Баженова, Бове… Первая панорама, еще проектная, кричаще необитаема. Необитаемость, замечено Натальей Энеевой, – начальная природа и, добавим, конечная судьба баженовской архитектуры. Вторая панорама осторожно заселяется пейзанами: ведь что-то же должно происходить.
Царицыно осталось небылым. В нем не было, однако намекалось готической архитектурой на прошлое Европы, Востока и Руси, как если бы оно и протекало здесь. Оно же протекало в Коломенском, у храма-столпа, чья готика неложна: вот Москва. Царицыно хотело означать чужое прошлое без своего: вот Петербург. На произвольном месте, не отягощенном исторически, разыгрывалась мировая, но нездешняя история. Двухвековое московское желание одушевить эти руины жизнью исторической способно порождать легенды (о повесившемся в парке после опалы Баженове, к примеру), но не жизнь. В Царицыне возможны привидения, но не жильцы. Так Петербург зовет к себе историю, чтобы наполнить ею декорации своих домов и улиц.
Две резиденции царей Коломенское и Царицыно соседствовали и боролись как Москва и Петербург. Или как Средние века и Новое время. Царицыно, едва возникнув, или даже в замысле возникновения, словно сосуд с сосудом сообщается с Коломенским. Как никогда не сообщалось с ним поместье Кантемиров Черная Грязь, ставшее императорским Царицыном. Сам выбор места новой резиденции, смежно со старой, в традиционной от столицы стороне, делал Царицыно новым Коломенским.
Черная Грязь была разведана Екатериной из Коломенского, в поисках альтернативы: «Ея Императорскому Величеству, – в письмах барону Гримму она выводила себя в третьем лице, – прискучило бродить по лугам и долам села Коломенского, где предоставляется на выбор или мочить ноги, или карабкаться на горы на подобие козы; и вот, в один прекрасный день, Ее Величество изволила выехать на большую дорогу…»
В. И. Баженов. Проектная панорама Царицына. 1776
Шутка с моцартианской легкостью подсказывает главное: Царицыно есть отрицание Коломенского.
Ф. Я. Алексеев. Дворец в Царицыне в окрестности Москвы. 1800-е
Снос деревянного дворца в Коломенском и стройка каменных дворцов в Царицыне подчинены закону сообщения. Как и тому печальному закону, по которому былое с легким сердцем отдают за небыль. Запустением Москвы средневековой платят за возможность сосредоточенного возведения Санкт-Петербурга. За разборкой деревянного дворца присматривал Баженов, подбирая дерево для своего Кремлевского дворца, этого воплощения принципа Петербурга. (Дворец сносился под предлогом ветхости, а материалы запасались в дело.)
Царицыно исторглось из Коломенского так, как Петербург исторгся из Москвы. Уберегая свою святость, Москва устроила площадку вне себя, на хлябях, для опытов Нового времени, духовных, умственных, градостроительных. Модель этой площадки устроилась вне древнего Коломенского, в бывшей Черной Грязи.
Царицыно яснее из программы Ходынского триумфа 1775 года. Ходынка – пра-Царицыно, его модель из дерева; Царицыно – окаменевшая Ходынка. Временная ходынская архитектура праздновала окончание турецкой войны и чествовала триумфатора Румянцева. Программу празднеств сочинила сама Екатерина:
Народный праздник, бывший на Ходынке в июле 1775 года. Гравюра
«Был составлен проект празднеств, и все одно и то же, как всегда: храм Януса, да храм Бахуса, храм еще, не весть какого дьявола… <…> Я рассердилась на все эти проекты и вот в одно прекрасное утро приказала позвать Баженова, моего архитектора, и сказала ему: «Любезный Баженов, за три версты от города есть луг, представьте, что этот луг Черное море, и что из города две дороги; ну вот одна из сих дорог будет Танаис, а другая Борисфен; на устье первого вы построите столовую и назовете Азовом; на устье второй – театр и назовете Кинбурном. Из песку сделаете Крымский полуостров, поместите тут Керчь и Еникале, которые будут служить бальными залами. Налево от Танаиса будет буфет с винами и угощением для народа, против Крыма устроится иллюминация, которая будет изображать радость обоих государств о заключении мира; по ту сторону Дуная пущен будет фейерверк, а на месте, имеющем изображать Черное море, будут разбросаны лодки и корабли…»
Ходынские павильоны с северной стороны. Рисунки М. Ф. Казакова. 1775
Ходынские павильоны с юго-западной стороны. Рисунок М. Ф. Казакова. 1775
И корабли нешуточные, судя по рисункам Казакова, сослужившего Баженову в строительстве Ходынки.
Царицыно наследовало императорской программе Ходынки в главном: в этом «как бы». А еще в отказе от Януса и Бахуса, синонимов античной классики.
Можно сказать, юг подступил к Коломенскому снова, как Царицыно, и, уже нестрашный, был приглашен остаться.
Коломенское исстари высматривало юг, татарский Крым, и сторожилось от него, и сторожило от него Москву. Храм Вознесения поэтому залазен: цепная лестница наброшена на грань шатра из подкрестовья, где, говорят, хранился вестовой огонь для сведения кремлевского Ивана, на равной тогдашнему Ивану высоте.
Великие столпы, кремлевский и коломенский, связаны многими невидимыми нитями, но прежде этой зримой, зрительной, хотя и гипотетической нитью: одной дистанцией огненного телеграфа.
Не потому ли, что Коломенское сберегало деревянную Москву, ему оставлены старейшие в Москве деревья? Сколько им лет, они расскажут только умерев. Тогда их календарные круги на спилах покажут время, от которого не уцелело на Москве стены.
Словно уберегая от соблазна спила, между древесных патриархов в XVII столетии поставлен столб для солнечных часов. Лишенный стрелки, а потом и циферблата (буквенного, без того неясного для большинства смотревших), столб хочет обернуться деревом, скрыть время, прорасти.
Взаимное уподобление живых и неживых коломенских вещей знает еще примеры. Здесь было дерево, любимое фотографами: в общем ракурсе с церковью Вознесения так изгибало стан, как будто повторяло композицию ее столпа с раскинутыми лестницами.
Камень и дерево в Коломенском живут одним законом, и это вряд ли объяснимо.
В Царицыне есть парк и лес деревьев, но нет темы дерева, как нет и в Петербурге. Тема огня есть, но это совсем иной огонь.
«Дневной иллюминацией» назвал какой-то созерцатель Петровский подъездной дворец Екатерины, возведенный на Ходынской карте черноморских «городов», окаменелостью их деревянных воплощений. Созерцатель знал, что говорил: он видел фейерверки века, может быть, ходынские победные иллюминации.
Петровский замок Казакова и Царицыно Баженова были частями одной программы умножения коронных резиденций; и то, что в украшениях Царицына считается только фигурами масонской, иллюминатской хитрости, суть также хитрости пиротехнической фигурности, иллюминации, окаменевшей и дневной. Царицыно – прирученный огонь, и тем нестрашно для Коломенского.
В коконе Петровского дворца, за миражом дневной иллюминации спасался от ночного, древнего, татарского огня Москвы Наполеон. За новой готикой, усвоившей себе приметы русской старины, – от старой «готики», московского Средневековья. Древность города прожгла покровы XVIII века с его хоть не игрушечными, но во многом игровыми войнами. За разогревшейся на стороне Москвы (в одной версте от города!) стеной дворца француз взывал о правилах. Герой хотел, чтоб длился век игры. Москва ответила герою, что есть быль и небыль; что на войне как на войне; что век окончен. Москва закрыла за Наполеоном век. Закрыла в поединке двух огней на раскаленной замковой стене. И Казаков, погибший от известия московского пожара, погиб на стороне Москвы, тело которой создавал, не пережив свой век.
Всю стилизованную готику Баженова и Казакова хочется назвать, как называют разновидность древней: пламенеющая.
Глава II. Кантемировская
В год отвержения Царицына (1785) императрица проживала между Петровским замком и Коломенским, определенно удовлетворяясь ими. В Петровском замке можно было жить: он только стилистически на стороне Царицына; успешность, завершенность замка противоположна царицынской фатальности.
Иносказание константинопольской Софии, Петровский замок памятник вполне ортодоксального, а не эзотерического символизма в архитектуре. Опыт внутренней, а не наружной только реставрации Средневековья, «готики», их символического языка. Опыт возвратного движения к сакральности традиционной.
Царицыно стало примером нововременского тайнознания, бредущего с туманной целью прочь от ортодоксии.
А впрочем, церковь Богородичной иконы Живоносного Источника, построенная Кантемирами в Царицыне, сохранена в ансамбле императорской усадьбы. Хотя едва ли стала центром новой композиции. Храмовое посвящение восходит к топографии Константинополя, его застенного предместья, откуда и канон иконы. У молдавских и валашских господарей, Кантемиров в их числе, мечта о византийской реставрации долго была живее, чем среди Романовых. Теперь это была мечта самой Екатерины. Только вместо знака или образа Святой Софии – знак пригородной церкви.
Цареградский монастырь Иконы Живоносного Источника был уничтожен турками в XV столетии. В его урочище осталось жить красивое предание. Монаху, чистившему рыбу, принесли сюда известие о взятии столицы турками. Скорее эта рыба оживет, сказал монах. И рыба ожила.
Два следствия екатерининской Ходынки, Петровский замок и Царицыно разведены в пространстве так, что первый словно вынут из второго. Как Петербург, знаком которого оно является, Царицыно можно назвать Царьградом без Софии.
В модельных парах подмосковных – Петровского дворца с Петровским-Разумовским, Царицына с Коломенским – возможна третья, проверочная комбинация: Петровского дворца с Царицыном. Второе есть предместье первого, его застенье.
В. И. Баженов. Проектная панорама Царицына. 1776. Фрагмент с кантемировской церковью Живоносного Источника
Так в императорском Царицыне действует память Черной Грязи и ее старинного владельца – князя Кантемира, господаря Молдавии времен царя Петра.
До бегства от турецкого султана в подданство России князь Дмитрий обладал дворцом в Константинополе. Свой юг он перенес в Черную Грязь, отстроив в подмосковной летние хоромы эксцентричной (в его случае китайской) архитектуры. Князь был поклонником архитектурного искусства, видел его как историческую сумму, отстраненно, ученым взглядом, предшествующим всякой стилизации.
Князь Кантемир есть первый гений места Царицына. Когда одну из ближних станций метрополитена назвали «Кантемировской», вольно же было думать, что только в честь гвардейской танковой дивизии.
Глава III. Коловращение
Когда Кваренги рисовал Коломенское, он запечатлел, кроме доныне видимых церквей и башен, невидимый, снесенный незадолго перед тем старый дворец царей, восьмое чудо света, деревянное же первое.
Чудо явления дворца на панораме может быть объяснено не прибегая к метафизике: использовались старые рисунки и обмеры, позволившие позже, в XIX столетии, исполнить и модель дворца. Но эти бескрылые позитивизмы мешают чувствовать и думать, что Коломенский дворец инакосуществует. Что может быть увиден, как свет звезды погасшей. Так чувствуют на протяжении двух с четвертью веков, прошедших с угасания звезды, все, кто сознал эту потерю как потерю. Мы могли бы захватить начальным краем жизни поздний край жизни дворца: дерево в срубе живо на московской широте лет триста.
Дж. Кваренги. Вид села Коломенского. 1795
Предположение, что, может быть, дворец снесен гораздо позже решения о сносе, приходится отставить. Дворец снесен, насколько можно истребить неистребимое. Погиб, как деревянная Москва, моделью коей послужил внутри коломенской модели города (в нем «множество жилищ градови равнится», – писал о дворце Симеон Полоцкий). Снесен, но, как казалось, может быть воссоздан с точностью до лемеха, и оживал в самом желании восстановления у разных поколений.
Царицыно же строится, бросается и снова строится третье столетие. Небыль и быль.
У Кваренги за коломенский дворец заходит солнце. В подписи к рисунку, сочиненной Николаем Львовым, эта подробность комментирована так: «Означенный терем восходящим солнцем есть тот самый, в котором родился Петр Великий. Московский лирик Сумароков зделал на оне достопамятное строение <…> следующую надпись: «Ко щастью Роскому в сем месте рок был щедр, Природа извела сокровище из недр, Дохнул от высоты к нему небесный ветр, Родился в доме сем великий россам Петр».»
Что терем обозначен восходящим солнцем, – оговорка, сделанная, может быть, навстречу зрению Кваренги, у которого на панораме солнце испускает невечерние лучи, либо навстречу Сумарокову. Но оговорка Львова выдает еще одну коломенскую тайну.
Можно сказать, что восхождением Петра попраны алтари, смотрящие, как ясно, на восток. Можно назвать восход Петра закатом, что справедливо не меньше чем наполовину. У того же Сумарокова находим:
Петр природу пременяет,
Новы души в нас влагает,
Строит войско, входит в Понт,
И во дни сея премены
Мещет пламень, рушит стены,
Рвет и движет горизонт.
Но дело не в Петре, дело в Коломенском. Восток и запад в нем способны сняться с мест; идет вращение. Недаром его церкви XVI века центричны. У Георгиевской церкви-колокольни алтарь не выделен, у Вознесенской спрятан в «рукаве» креста. У церкви Усекновения в Дьякове, составленной из нескольких столпов, только центральный осложнен апсидой, впрочем, заглубленной между угловыми придельными столпами.
Центричность храмов подтверждает формообразующую роль коловращения в Коломенском. Ему опасно было бы одно смешение верха и низа. Коломенские храмы укоренены в подвижном, путешествующем космосе и проявляют в нем незыблемые стержни вращения, таинственную тишину неподвижного центра.
Таков в Москве Иван Великий. Таков и храм Василия Блаженного, чудесный лес миродержавных стержней, имеющий в Коломенском прямой архитектурный аналог – Дьяковскую Предтеченскую церковь. Декоративные кирпичные спирали в сводах центральных башен обоих храмов обнаруживают коловерть Коломенского и Москвы, круглого города.
Дворец царя Алексея Михайловича в Коломенском. Гравюра с оригинала Ф. Гильфердинга. 1763
Многосоставность, невыявленность главного фасада, объемность, полнота трех измерений деревянного дворца в Коломенском – той же природы: «А дворец тут золотой, и стоит на одном столбе на серебряном, <…> – приводит Владимир Пропп фольклорное свидетельство о Тридевятом царстве. – Лишь только вошли они, застонал столб серебряный, расходилися лестницы, засверкали все кровельки, весь дворец стал повертываться, по местам передвигаться». Или: «Алмазный дворец словно мельница вертится, и с того дворца вся вселенная видна – все царства и земли, как на ладони».
Коломенское (как и «коломень», околица) – от «коло», круг. Коломенское всё вокруг себя. Да около Москвы.
Генеральный план села Царицына, утвержденный Екатериной II. 1776 (?). Между дворцами императрицы и цесаревича – оранжерея
В. И. Баженов. Генеральный план Царицына. 1781. Между дворцами императрицы и цесаревича – Внучий корпус
Смотревшему с дозорной высоты кремлевского Ивана Коломенское отмечало горизонт, границу космоса Москвы, а сверхвысокая, сопоставимая с одним Иваном вертикаль коломенского Вознесения не позволяла этой связи развалиться. Царицыно же помещается за горизонтом, непереходимым для вертикали тамошнего храма с его надставленной гораздо позже колокольней. Баженов не пытался укрупнить сам храм или надставить колокольню.
Зато он проектировал башню с часами на другом конце парадного двора. Баженовская часозвоня была мечтой о стержне для Царицына; ее непоявление свидетельствует о природе места как горизонтального.
Но и горизонтальное подвластно коловращению. Первоначальный баженовский проект не знал такого здания, длина которого настолько превзошла бы ширину, чтоб создавалось впечатление бездвижности или препятствия вращению. Вокруг дворца, разбитого на три равносторонние фигуры, были расставлены уступчатые, ограненные или круглящиеся павильоны с легкими сквозными коронами.
В шестой сезон строительства Баженов предложил соединить дворцы императрицы и наследника через особый корпус. Это было откликом на прибавление Фамилии – рождение двух первых Павловичей. Повелением Екатерины Внучий корпус будет встроен, чтобы по ее же повелению исчезнуть вместе с остальными корпусами собственно дворца.
Метафизически соединение предназначалось к торможению Царицына. Позднее Казаков, строя дворец вместо снесенного, воспользуется его протяженным планом.
Конечно, десять лет между началом и концом царицынского замысла отяжелили волю государыни. Однако эта воля была еще легка, а замысел Царицына лежал в начале, когда предпринималось торможение Коломенского: возводился новый дворец на новом месте, севернее Вознесенского столпа, на кромке берега. Дворец мало запомнившийся и запечатленный, недолго живший и вообще едва ли бывший в том сокрытом смысле, в котором мощно был дворец старых царей. Екатерина попыталась приметать к взлетающему, окрыленному коломенскому храму некий руль против горизонтального вращения. На площади перед коломенским столпом Екатерина чувствовала головокружение, как мы.
А. Н. Бакарев. Вид Коломенского. Рубеж XVIII–XIX веков. Фрагмент. Слева – церковь Вознесения и дворец Екатерины II
Е. Д. Тюрин. Фасад вновь выстроенного дворца в селе Коломенском. 1825
Летний дворец на том же месте, Александра I, и столь же мало памятный, прожил полвека в борьбе с самим собой: его длина была пронизана сквозными колоннадами и центровалась бельведером.
Николай I был последний, кто пытался остановить коломенское обращение. Придворный зодчий Штакеншнейдер нарисовал при церкви Вознесения дворцовый корпус, на другом конце которого копировалась та же церковь. Повторялось неповторимое. Всё было бы убито.
Только и эта небыль не сбылась. Коломенское осталось вращаться.
Вскоре потрясенный Берлиоз письмом Владимиру Одоевскому отворяет зрение на церковь Вознесения – шедевр, дотоле словно не замеченный, «забытый в шатре своей неповторимости».
А. И. Штакеншнейдер. Проект Коломенского дворца. Вариант. 1836
Н. А. Мартынов. Вознесенская церковь в Коломенском. Хромолитография. 1889
Перед Вознесенским храмом часто говорят пустое или умолкают, как перед несказуемым. Но, как и в случае со Львовым и Кваренги, проведать что-то позволяют оговорки. В этом смысле письмо Гектора Берлиоза не прочитано, хотя известно широко – в следующем переводе:
«Ничто меня так не поразило в жизни, как памятник древнерусского зодчества в селе Коломенском. Много я видел, многим любовался, многое поражало меня, но время, древнее время в России, оставившее свой памятник в этом селе, было для меня чудом из чудес. Я видел Страсбургский собор, который строился веками. Я стоял вблизи Миланского собора, но, кроме налепленных украшений, я ничего не нашел. А тут предо мной предстала красота целого. Во мне все дрогнуло. Это была таинственная тишина. Гармония красоты законченных форм. Я видел какой-то новый вид архитектуры. Я видел стремление ввысь, и я долго стоял ошеломленный».
О чем говорится в этом лестном для русского слуха письме? Поначалу, конечно, о храме. Но уже во втором предложении предмет подменен: «Многое я видел… но время… было для меня чудом из чудес». Миланский, Страсбургский соборы меряются с древним русским временем, а не с коломенским столпом. Таинственная тишина, гармония, законченная форма оказываются словами описания этого времени, оставившего памятник в Коломенском. Только в конце пассажа Берлиоз опоминается и говорит про новый вид архитектуры; или это время обладает у него архитектурой? Ее высотное стремление есть свойство порождающего времени, подобно как таинственная тишина, гармония, законченная форма, красота этого времени сделались свойствами архитектуры.
Берлиоз видел коломенское время. На письме проговорила себя тайна, о которой что-то знает круг коломенского часового пня.
Глава IV. Царицынский дворец
Распоряжение сносить баженовский дворец и строить новый Екатерина сделала не сразу и не в самом Царицыне. Лишь в следующем 1786 году явилось повеление «О разборке в селе Царицыне построенного главного корпуса до основания и о производстве потом по вновь конфирмованному, сочиненному архитектором Казаковым плану».
Самым популярным объяснением случившегося выставляют тайное масонство автора и его архитектуры. К этому ключу, хотя и неожиданно повернутому, прибегал уже один из современников событий, причем из самых информированных:
«…Сия архитектура оскорбительна, – писал тогдашний губернатор города граф Яков Александрович Брюс. – На оный предмет я много беседовал с людьми, имеющими отношение к зодчеству, но не причастными к масонству. Они поведали мне тайну. И дело даже не в том, что баженовские строения в Царицыне украшены множеством масонских символов. Сие малый грех. А великий – в другом. Господин Баженов в качестве композиции, построения царицынского ансамбля избрал не дворцовый принцип, а монастырский. Только вместо собора он означил увеселительный дворец, вместо часовен и церквей – беседки для кавалеров и дам, и так далее. Сдается мне, что это издевательство над святынями православия, что, видимо, является обязанностью масона…»
Конечно, это слишком. Так можно «разъяснить» любой дворцово-парковый ансамбль.
Баженов стал масоном только накануне завершения Царицына, после почти десятилетия работы, каждый шаг которой утверждался («конфирмован») государыней. Но верно и другое: связь Баженова с масонами ко времени его инициации насчитывала те же десять лет. Больше того, он сделался известным Новикову через управителя Царицына масона Карачинского. Тогда же архитектор предложил себя в посредники между московскими масонами и Павлом.
Баженовское уравнение дворцов императрицы и наследника престола, с ударением на веские права последнего, предполагается другой причиной екатерининского гнева.
В годы создания модельно петербургского Царицына сам Петербург испытывал двоение. Молодой двор наследника фрондировал против Двора. А воцарившись, Павел раздвоит дворец, укрывшись в замке.
Внучий корпус между корпусами Царицынских дворцов стал перекладиной весов, буквально взвесил два дворца, не устраняя равновесие.
В баженовский состав дворца входил еще один снесенный корпус – Кавалерский, равнявшийся дворцам императрицы и наследника, покуда те существовали врозь. Исходный замысел Царицына предназначал его, конечно же, Потемкину.
Екатерина и Потемкин провели в Москве весь 1775 год. Второй год их тайного брака, год Кайнарджийского (Ходынского) триумфа и основания Царицына. Последнее долженствовало стать семейной дачей. Чета жила в нем до начала капитальной стройки. Вечно дежурный генерал Потемкин состоял при временных покоях императрицы.
В. И. Баженов. Проектная панорама Царицына. 1776. Фрагмент с Большим Кавалерским корпусом (слева) и дворцами (справа)
О том, что Кавалерский корпус назначался для него, свидетельствует план другого знаменитого дворца, Пречистенского – городской монаршей резиденции того же года. Временный дворец составили из трех соединенных переходами домов, приобретенных или арендованных для проживания Екатерины, Павла и дежурных кавалеров, читай: Потемкина. Проект дворца возвысил Казакова, сделав его архитектором короны. В Пречистенском дворце Екатерина родила последнее дитя – Елизавету Темкину. Ее отец станет владельцем Дома кавалеров, бывшей усадьбы Лопухиных, на следующее десятилетие. (Владение будет записано на имя матери Потемкина.)
Пречистенский дворец. План. Чертеж 1774–1775. Фрагмент. Слева – Пречистенская улица (современная Волхонка). К овальному двору обращен дом Екатерины II (дом князя Голицына), правее него – дом дежурных кавалеров (дом Лопухиных), в правом верхнем углу – дом цесаревича Павла (дом князя Долгорукова)
В царицынском проекте Баженов пользовался актуальной казаковской схемой размещения Фамилии, двора и служб отдельными домами.
Строительство Большого Кавалерского по измененному проекту, с апартаментами для четверых дежурных кавалеров, отвечала кризису в семейных отношениях Екатерины и Потемкина.
Когда десятилетие прошло, в новый ее приезд, осуществленный Кавалерский корпус глядел надгробным памятником счастью с бывшим мужем.
Чтоб не стеснять себя в предположениях, обыкновенно опускают разъяснение самой Екатерины, сделанное для Европы, в письме барону Гримму:
«…Утверждают, что новые известия, пришедшие из Петербурга и полученные ее величеством при въезде в Царицыно, очень встревожили императрицу. Она не нашла нужным сообщить об этом кому-либо из лиц своей свиты и очень ловко придумала возражения против постройки дворца; своды ей показались слишком тяжелыми, комнаты слишком низкими, будуары слишком тесными, залы темными, лестницы узкими, и, так как деньги редки, а хлеб дорог, она пожалела о той сумме, которая была затрачена на постройку дворца. Потом она пустилась по окольным лесным дорогам, по направлению снова к Коломенскому и с большой поспешностью закончила свои дела для внезапного отъезда из Москвы».
Осталось разъяснить события, испортившие настроение императрицы.
Неясно и начало этого письма, в котором бегству из Царицына предшествует столь же паническое бегство из Коломенского, полного неназванной опасности. Бегство как раз в Царицыно, изображенное убежищем. Императрица убегает, «положив между собой и преследователями (! – Авт.) местность, удобную для защиты и трудную для атаки».
Юрий Герчук предполагает, что Екатерина мистифицировала своего корреспондента, пародируя конспиративный тон западной прессы о России. Разителен контраст между письмом Екатерины и свидетельством ее внимательного свитского, Николая Львова, что путешествие в Москву было благополучно и весело, что государыня была довольна своим московским пребыванием. Впрочем, эта запись Львова контрастирует со всеми прочими свидетельствами драмы Царицына.
И снова: легкой шуткой Екатерина проговаривает важное. Ее письмо еще раз сплачивает полюса Коломенского и Царицына в неразделимый напряженный контур. В котором и заключена разгадка драмы, предлагаемая ниже.
Глава V. Коломенский столп
Церковь – дом Божий и образ истины. Как дом, она следит за модой; как Божий, не спешит ее принять, ибо недвижна истина.
Первый шатровый храм Руси – первый по времени и по достоинству, коломенская церковь Вознесения есть вспышка формы, не подготовленная, кажется, ничем. Ничем, на что мы можем указать уверенно. Конечно, первороден шатер ротонды Гроба Господня в Иерусалиме, но он пологий. Даже подсказка летописца, потрясенного увиденным, о построении столпа «вверх на деревянное дело» не разъяснила тайну. Традиционный оборот кажется ясным, но и он скорее зашифрованная речь, нежели ключ к шифру.
Чудо Вознесенского столпа свидетельствовал летописец: «Бе же церковь та велми чудна высотою и красотою, такова не бывала прежде сего в Руси». Церковь Вознесения чудна, поскольку небывала. А небывалое не то? что небылое. Небывалое бывает – и называется чудом. Небывалое, как высший род былого, противоположно небылому.
Творение столпа – столпотворение. Нерв этой темы в том, что всякое столпотворение способно оказаться вавилонским. И в том, что после Вавилона решимость на столпотворение есть опыт снятия проклятья Вавилона.
«И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней… И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде нежели рассеемся по лицу всей земли» (Быт., 11: 3–4).
С Ивана III и Аристотеля Фиораванти московское строительство знает кирпич. Деланный камень, легкий, возбуждающий желание достать до неба и предоставляющий, как кажется, техническое средство к этому. На переходе зодчества от камня к кирпичу тот и другой должны были восприниматься как сакральный и профанный. Кирпич нуждался в оправдании; быть может, в освящении. И мог быть освящен парадоксально, в опыте столпотворения. В опасном испытании… нет, не строительного материала, но правды царства.
Церковь Вознесения в Коломенском до побелки. Фото 1963
Кремлевский и коломенский столпы кирпичные. Недаром реставратор Барановский возражал против побелки Вознесенского столпа, скрывающей кирпичную фактуру, «чистоту эксперимента». Звучали возражения и на побелку Ивана Великого. Эти великие столпы породнены трудом столпотворения.
Причины и последствия библейского крушения известны: строительство для «имени себе» влечет божественное разрушение, смешение языков и рассеяние по лицу земли. Так; но Иван Великий назван не во имя государя, и не им самим, а во имя Иоанна Лествичника, автора учения о восхождении духовном. Храм помещается на первом ярусе. Лестница в толще столпа может означить Лествицу святого Иоанна. Столпотворение в Кремле защищено ортодоксальным посвящением.
Коломенское посвящение прямее, прямо отсылает к вавилонской теме.
Во-первых, потому, что Вознесение Господне есть открытие пути на небо, которого не мог найти без Бога вавилонский человек. По Лествице духовной новый человек восходит к небу вслед за Богочеловеком.
М. Н. Воробьев. Церковь Вознесения на Елеонской горе. 1820
Во-вторых, на Елеоне перед Вознесением Христос повелевает апостолам ждать облечения «силою свыше» (Лука, 24: 49), крещения Духом Святым (Деян., 1: 5). Это обетование Святого Духа, возвещение Пятидесятницы, когда апостолам явились «…разделяющиеся языки, как-бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деян., 2: 3–4). Сошествие Святого Духа, разделяющиеся языки, преодолевает вавилонское смешение языков.
В-третьих, путь в небо и с небес – один: «И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде. И сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, приидет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Деян. 1: 10–11). Вознесением прообразуется Второе, славное Пришествие Христа. Как и в Сошествии Святого Духа, сошествие небес на землю. А Вавилон по букве собственного имени считался местом, где спускаются на землю боги.
Отсюда встреча восходящего и нисходящего движений в образе коломенского храма. Лестница в небо, в дымчатом облаке невесомого камня, подобном тому облаку, в которое был взят Возносящийся. И лестница на землю, немыслимая в Вавилоне.
Чудо Вознесения в Коломенском – от чуда Вознесения Господня, образный и понятийный строй которого стал чертежом строителя. А ведь не стал им даже в той часовне, что возведена при крестоносцах на вершине Елеона.
…Здравствуй, мой давний бред, —
Башни стрельчатой рост!
Кружевом, камень, будь
И паутиной стань,
Неба пустую грудь
Тонкой иглою рань!
– Мандельштам полагал готику преодолением пустоты неба. Небо и небыль одного корня. Коломенское Вознесение, вслед Вознесению Господню, преображает небо, которое теперь роднее небывалому, то есть чудесному.
В малых храмовых пространствах кремлевского Ивановского и коломенского Вознесенского столпов Василий III оставался в одиночестве или в кругу семьи и приближенных. Он мог уединяться и на внешней галерее, за алтарной гранью храма, где установлен обращенный к дальним панорамам царский трон. Василию было о чем подумать, о чем молиться: в кремлевском и коломенском столпотворениях правда царства прошла испытание истиной веры.
Высокий символизм коломенского храма – не море из песка. История, переживаемая в замысле и воплощении столпа, священна. А Священная история – быль былью. Небывалое, ставшее быть. В символическом сознании «древнего времени России» Вознесение имело место на крутизне Коломенского, как на Елеоне.
Что Кремль, по символическому смыслу знаменитых Шествий на осляти, сто лет, от появления на Красной площади Покровского собора, отождествлялся с загородным Елеоном, – удостоверяешься в Коломенском, где сцена центра города модельно воплощается без отставания во времени.
Где церковь Вознесения связью с Ивановским столпом относит Кремль на Елеон.
Где Государев двор, как Кремль, оказывается оградой загорода против храма-города – Дьяковской церкви.
Где эта церковь, парная Покровскому собору, парна Иерусалиму огражденному.
Неизвестный художник. Вид Коломенского. Последняя треть XVIII века. Слева, за Голосовым оврагом, – церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове. В центре – Водовзводная (Соколиная) башня, Георгиевская церковь-колокольня и церковь Вознесения. Правее – дворец Екатерины II
Церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове. Старое фото
А. А. Мартынов. Церковь Вознесения Господня в селе Коломенском. Середина XIX века. Слева Водовзводная (Соколиная) башня
Где Голосов ручей сополагается с Кедроном, а овраг ручья – с Иосафатовой долиной, урочищем восстания из мертвых в конце времен.
И где ворота Водовзводной (Соколиной) башни Государева двора, ведущие в Дьяково, сличаются со Спасскими воротами Кремля. Став на дворцовой стороне оврага, башня XVII века отвечает современному ей развороту Шествий на осляти, сделавшему Спасские ворота снова Золотыми. Воротами Входа Господня в огражденный Иерусалим Кремля.
Коломенское торжествует о конце истории, расставив на оси: холм с лестницей Пришествия, ворота Входа и, через долину воскресения из мертвых, – храм-город на холме.
Глава VI. Вавилон
Теперь, с небесной высоты Коломенского, с высоты его задачи, темы и решения, творение соседнего Царицына смотрится вавилонской тщетой, знаком порчи царства и обожения собственных имен.
По слову «Вавилон» бывает вызван образ башни; но Вавилон есть невозможность башни, вертикали. Вот почему в Царицыне не появилась часозвоня. В Царицыне есть небо – темы неба нет. Вращательность баженовских строений – мечта о башне, заемная в Коломенском.
Царицыну дозволена горизонтальность, и Баженов, а за ним и Казаков, с его умением работать под диктовку места, в итоге честно растянули Большой дворец в длину. Можно назвать его лежачей башней. Башни лежачего дворца противятся достройке.
Фатальный труд Царицына словно кодирован ошибкой посвящения. Вот где наделали кирпич, чтоб сделать себе имя. В Коломенском кирпич пресуществился в камень, а в Царицыне остался кирпичом. Огненной кладкой с белым швом.
Нет, не Баженов вызвал тему Вавилона в Царицыно; он только послужил ей, выросшей из императорского вызова и противостояния Коломенскому.
С той же темой архитектор приходил в Коломенское: разбирать крутящееся чудо деревянного дворца.
В Коломенском, однако, вертикаль настолько властна, что и разобранный дворец вновь проступает в воздухе и на картинах пейзажистов, а горизонтальные дворцы исчезли.
Метафизика, пожалуй, разъясняет снос дворца в Царицыне полнее, чем любая позитивная гипотеза. Не вместо всех гипотез, а кроме, на ином бытийном этаже. Драма Баженова в Царицыне есть драма отвержения Екатериной Коломенского. Заскучав своим московским Елеоном, отказавшись подниматься на него «подобием козы» или сойдя с него, она попала в Вавилон, о чем не знала. Создала его из Черной Грязи. И она же не дала его достроить, разгневалась, вернее – сочинила гнев, стилизовав Божественное разрушение. И снова по секрету от себя. Отсюда неспособность объясниться.
Коломенское и Царицыно относятся как Иерусалим и Вавилон.
Попытки реконструкции сознательного импульса императрицы дают картину сходную: в знаках масонской хитрости Екатерина видит знак того, что место строится не для нее, не в ее имя; что эта «говорящая архитектура» говорит иные имена.
Таинственный рассказ императрицы об отвержении Царицына окончен возвращением в Коломенское. Символически Екатерина возвращалась от горизонтального, новейшего мироустройства к вертикальному, иерархическому. Политически – бежала из вольтеров в консерваторы.
Екатерина и в Москве ставила опыт отторжения Кремля, синхронный отторжению Коломенского. Предпочтя Пречистенский дворец, ушла в Арбат, в опричнину.
Екатерина по природе власти не была беглянкой, наоборот: земской царицей, матушкой. Но женское желание приватности, усугубленное приватностью Потемкина, можно сказать: желание Царицына – совпало с принципом опричного Арбата.
Сам план компилятивного дворца – три собранные переходами постройки – совпадает с принципом Опричного дворца, как он описан Штаденом. Пречистенский дворец стал новым воплощением блуждавшей матрицы арбатского кремля, спустя десяток лет еще раз воплотившейся в Пашковом доме.
Происхождение Царицына с Пречистенки указывает на него как на модель Арбата, холма против Кремлевского холма, модельно воплощенного в Коломенском.
В полемике Царицына с Коломенским вдруг разверзается вся пропасть между радостной, открытой былью ортодоксии – и хитро подмигивающей, ложнозначительной небылью адептов.
Исследовательница Елена Рождественская полагает, что план усадьбы есть собрание фигур, начертанных для посвятительного ритуала на полу масонского собрания. Что планы павильонов и дворцов суть «барабаны», «шпаги», «пеликаны» и «весы» (запечатленные тем самым равновесием дворцов императрицы и наследника), словом, фигуры, переступая по которым в порядке, предлагаемом Баженовым, гуляющий невольно повторяет шаги адепта, посвящаемого в мудрость тайную.
И мнимую, как небылое.
Картина трапезы адептов, хитроумно воплощенная в расположении, рисунке и декоре окон и простенков Хлебного дома (где есть и тарелки, и рюмки, и даже хлеб-соль), превосходит образ Господня Вознесения в Коломенском разве что этим хитроумием.
Хлебный дом в Царицыне в период запустения. Старые фото
Царицыно – «Волшебная флейта» архитектуры. Разоблачение мистерии, влекущее суд братьев: яд, табу на творчество (не здесь ли корень скудости баженовского авторства?), веревку, наконец.
Царицыно – загадки, Коломенское – тайна.
Глава VII. Царское место
И все же перед нами «русская готика», а историческая готика любила долгострой, от вавилонского труда далекий. Кроме того, из-под готической наружности ходынских и царицынских построек вызывается барокко, не исчерпанное в эти годы. Декор Петровского дворца, к примеру, выполнен барочным лепщиком Иоганном Юстом.
Долгострой присущ барочному труду настолько, что можно дополнять определение этого стиля. Только во дворце на Петербургском тракте барочную или готическую незаконченность превозмогает классицистское усилие, не превозмогшее в Царицыне.
Не меньше двух веков оно было согласно с московским взглядом на Петербург как место, которому быть пусту. Но суд над пустотой Царицына тем осторожнее, чем осторожнее со временем наш суд о Петербурге. Пустота обоих может оказаться мнимой, может и священной. Имя «Царицыно» и царский статус места могут значить – или начать когда-то значить – посвящение высокое, барочным образом сокрытое и от земной царицы, и от ее супруга, и от зодчих. Определенно вавилонский, делающий имя человеку труд в Царицыне мерцательно преобразуется в готический или барочный, делающийся во имя Божье.
Н. А. Мартынов. Царское место при Вознесенской церкви в селе Коломенском. Литография. 1852
Державная икона Божией Матери, явленная в Коломенском
Предположения о тайном адресе Царицына рождаются в Коломенском.
В день отречения последнего царя крестьянка из Перервы Андрианова (Перервинский Никольский монастырь стоит в виду Коломенского за рекой) увидела во сне коломенскую церковь Вознесения, как место предстоявшего ей поиска. Вместе с коломенским священником стала искать в подклете храма. Так была обретена икона Богоматери, слывущая Державной: Владычица Небесная со знаками владычества земного, русского – с державой и скипетром в руках, в царских порфире и короне, на царском троне, как принявшая прямую власть над Русью, Своим домом, до возвращения законной власти.
Соседствуя с Коломенским, Царицыно соседствует с его невидимым дворцом и царским троном в галерее Вознесенского столпа, с его Державным образом действительной Царицы.
Две резиденции, разъединенные как две эпохи, два мировоззрения, объединяются в предчувствии конца мировоззрений и эпох.