На закате солнца спектакль, наконец, закончился. Бельгийский артист встал и покинул сцену гораздо быстрее, чем то позволяла традиция, по технической причине, ибо для японского тела часами стоять на коленях не представляло никакой проблемы, но отцовские ноги совершенно затекли. У него не оставалось другого выхода, как только бежать за кулисы и рухнуть там, невидимому для взглядов. В любом случае в «но» не принято, чтобы певец возвращался на сцену за аплодисментами, которые, впрочем, всегда довольно жидкие. Устраивать овацию артисту, который вышел с приветствием, считалось верхом вульгарности.
Вечером отец спросил меня, что я думала о представлении. Я ответила вопросом:
— Вот что значит быть консулом? Это значит петь?
Он засмеялся.
— Нет, это не то.
— Тогда, что такое консул?
— Это сложно объяснить. Я тебе расскажу, когда ты подрастёшь.
«За этим что-то скрывается» — подумала я. Должно быть, он занимался чем-то компрометирующим.
Когда я сидела с Тинтеном[13] на коленях, никто не знал, что я читаю. Полагали, что я довольствуюсь разглядыванием картинок. В тайне я читала библию. Ветхий завет невозможно было понять, но в Новом были вещи близкие мне.
Я обожала место, где Иисус прощает Марии-Магдалине, даже если я не понимала природу её грехов, но эта деталь меня не волновала; мне нравилось, что она бросалась на колени и вытирала ему ноги своими длинными волосами. Я хотела, чтобы со мной проделали то же самое.
Жара установилась очень быстро. В июле начался сезон дождей. Дождь шёл почти каждый день. Дождь, тёплый и прекрасный, очаровал меня сразу.
Я обожала оставаться по целым дням на террасе, наблюдая, как небо воевало с землёю. Я играла в судью этого космогонического матча, считая очки. Тучи впечатляли гораздо сильнее, чем земля и, однако, в конце концов она всегда поглощала их, потому что была великим чемпионом силы инертности. Завидев великолепные наполненные водой тучи, она вновь и вновь повторяла свой лейтмотив:
— Давай, полей меня, уноси мои припасы, поднажми, расплющь меня, я промолчу, не пророню ни стона, никто не способен терпеть так, как я, и, когда ты уже перестанешь существовать, потому что слишком много выплюнула на меня, я всё ещё буду здесь.
Иногда я покидала своё убежище, чтобы улечься на жертву и разделить её участь. Я выбирала самый восхитительный момент, когда дождь лил как из ведра — последняя кулачная схватка, та фаза битвы, когда убийца градом осыпает ударами, без остановки, с гулким треском ломающегося скелета.
Я пыталась держать глаза открытыми, чтобы смотреть врагу в лицо. Его красота была ошеломляющей. Грустно было думать, что рано или поздно он проиграет. В этой дуэли я выбрала сторону врага. Я обитала на земле, но болела за небеса: они были гораздо соблазнительнее. Ради них я готова была на измену.
Нишио-сан приходила, чтобы насильно вернуть меня под крышу террасы.
— Ты с ума сошла, ты заболеешь.
Пока она снимала с меня мокрую одежду и растирала меня полотенцем, я смотрела на водяной занавес, который продолжал своё плеонастическое творчество: борьбу с землёй. Мне казалось, что я живу в гигантской мойке для машин.
Можно быть унесённым дождём. Это временное превосходство называется наводнением.
Уровень воды в квартале поднялся. Этот феномен повторялся в Кансае каждое лето и не считался катастрофой, его предвидели и к нему готовились, оставляя, например, о-мизо (досточтимые водосточные трубы) открытыми на улице.
На машине нужно было ехать медленно, чтобы избежать слишком сильных брызг. Было похоже на корабль. Сезон дождей восхищал меня самим названием.
Маленькое Зелёное Озеро разлилось почти в два раза, поглотив прибрежные азалии. У меня было вдвое больше места для купания, и мне казалось восхитительным иногда чувствовать под ногами цветущий кустик.
Однажды, воспользовавшись временным затишьем, мой отец захотел прогуляться по кварталу.
— Ты пойдёшь со мной? — спросил он, протягивая мне руку.
От такого не отказываются.
И мы зашагали вдвоём по затопленным улицам. Я обожала гулять с отцом, который, отдавшись своим мыслям, позволял мне делать любые глупости, какие я хотела. Моя мать никогда не позволила бы мне прыгать в потоки воды у края тротуара, пачкая платье и отцовские брюки. А он этого даже не замечал.
Это был настоящий японский квартал, тихий и красивый, по краям которого тянулись стены с японской черепицей, в садах виднелись гинкго[14]. Чуть дальше улочка превращалась в дорогу, которая вилась по горе к Маленькому Зелёному Озеру. Это был мой мир: он был дан мне, единственный раз в жизни я чувствовала себя дома. Я протянула руку, чтобы взять руку отца. Всё было на месте, начиная с меня, когда я заметила, что моя рука была пуста.
Я посмотрела по сторонам: кругом никого. Секунду назад, я была в этом уверена, здесь был мой отец. Стоило мне отвернуться на мгновение, и он дематериализовался. Я даже не заметила, когда он выпустил мою руку.
Меня охватила страшная тревога: как мог человек так просто улетучиться? Люди так ненадёжны, что их можно потерять без всякой причины и объяснений? Не успеешь и глазом моргнуть, как такой внушительный человек может исчезнуть?
Вдруг я услышала отцовский голос, который звал меня, без сомнения раздававшийся с того света, так как я напрасно осматривалась вокруг, его нигде не было. Казалось, его голос преодолевал вселенную, пока доходил до меня.
— Папа, ты где?
— Я здесь, — ответил он спокойно.
— Где здесь?
— Не двигайся и особенно не наступай на то место, где я стоял.
— А где ты был?
— В метре от тебя, справа.
— Что случилось?
— Я под тобой. Одна сточная канава была открыта, и я туда упал.
Я посмотрела на место рядом со мной. В середине улицы, превратившейся в реку, не было видно никакого люка. Но, приглядевшись, можно было заметить что-то вроде водоворота, который должен был означать крышку стока.
— Ты в мизо, папа? — весело спросила я.
— Да, милая, — ответил он спокойно, чтобы не испугать меня.
Это было его ошибкой: лучше бы он заставил меня паниковать. Я совсем не испугалась. Напротив, это происшествие показалось мне жутко смешным и совсем не опасным. Я разглядывала водяную дыру, которая поглотила отца, и была очарована тем, что он может разговаривать со мной через водяной заслон: мне хотелось попасть к нему, чтобы посмотреть, какова была его водяная обитель.
— Тебе там хорошо, папа?
— Всё в порядке. Возвращайся домой и скажи маме, что я в сточной канаве, хорошо? — попросил он меня с таким хладнокровием, что я не поняла всей срочности этого поручения.
— Иду.
Я повернулась и стала резвиться.
По дороге я останавливалась, ошеломлённая очевидностью: так вот в чём заключалась работа моего отца? Ну да, конечно! Консул означало канализационный рабочий. Он не хотел мне этого объяснять, потому что стыдился своей профессии. Вот скрытный человек!
Мне было смешно: наконец-то я прояснила тайну отцовских занятий. Он уходил рано каждое утро и возвращался вечером, а я не знала, куда он ходил. Отныне, я была в курсе: он проводил свои дни в канализации.
Поразмыслив, я осталась довольна, что работа моего отца была связана с водой, потому что даже грязная вода всё равно была водой, то есть дружественным мне элементом, тем, который более всего походил на меня, в котором я чувствовала себя лучше всего, даже если однажды я чуть не утонула. Не было ли, впрочем, логичным, то, что я рисковала умереть в той стихии, которая больше всего подходила мне? Я ещё не знала, что друзья бывают самыми вероломными предателями, но я знала, что самые соблазнительные вещи были самыми опасными, такие, например, как высовываться слишком далеко из окна или лежать посреди улицы.
Размышляя таким образом, я совсем забыла о поручении отца. Я принялась играть на краю тротуара, прыгать, сложив ноги, в настоящие реки, напевая при этом песенки собственного сочинения. На одной стене я увидела кота, который не решался пересечь улицу из страха намокнуть. Я взяла его на руки и посадила на противоположную стену, не преминув при этом рассказать ему о прелестях плавания и удовольствии, которое он при этом испытал бы. Кот умчался, не поблагодарив меня.
Отец выбрал смешной способ рассказать мне о своём ремесле. Вместо того, чтобы все объяснить, он отвёл меня к месту своей работы, куда и провалился тайком, чтобы произвести наилучший эффект. Ох уж этот папа! Должно быть, здесь он и репетировал свои уроки «но», раз я никогда не слышала, как он пел.
Сидя на тротуаре, я сделала кораблик из листьев гинкго и, пустив его в ручеёк, семенила следом. Странные эти японцы, если для сточных канав им понадобился бельгиец! Наверное, только в Бельгии можно было найти хороших канализационных рабочих. В конце концов всё это не имело большого значения. В следующем месяце у меня день рождения, мне будет три года. Вот бы мне подарили плюшевого слона! Я приумножила намёки, чтобы родители поняли моё желание, но эти люди были иногда глухи.
Если бы не наводнение я бы сыграла в мою любимую игру, которую я называла «бросать вызов опасности»: она состояла в том, чтобы лечь посреди улицы и, мысленно напевая, остаться так, пока не допоёшь, не двигаясь, что бы ни случилось. Я часто задавала себе вопрос, что произошло бы, если бы проехала машина: хватило ли бы мне смелости не покидать мой пост? Моё сердце сильно колотилось при мысли об этом. Увы, когда мне представился редкий случай ускользнуть из-под присмотра взрослых, чтобы поиграть в «вызов», на улице не было ни одной машины.
После этих многочисленных мысленных, физических, подземных и мореходных приключений, я прибыла домой. Устроившись на террасе, я принялась усердно крутить юлу. Не знаю, сколько времени прошло таким образом.
Наконец мать увидела меня.
— А, вы вернулись, — сказала она.