I
Учение Декарта о том, что душа соединяется с телом в определённом пункте мозга, вытекло не только из общих взглядов на различие умственной и физической субстанций, но также и из физиологических воззрений философа. В мозге, как они думает, соединяются все нервы органов чувств и двигательных частей. В качестве движений тонкого заключённого, в нервах чувств вещества, нервных или жизненных духов, чувственные впечатления распространяются вплоть до мозговых впадин, наполненных до краёв этим веществом. С последними же стоит в непосредственной связи материальный носитель души, мозговая железа. Она по двум причинам необходимо является вместилищем души: во-первых, вследствие своей связи с мозговыми впадинами, сборными пунктами нервных духов, и, во-вторых, она единственное непарное образование мозга. Нервные духи в обратном движении спешат из мозговых впадин через двигательные нервы к мус- кулам. Душа господствует и регулирует эти течения: из впечатлений нервов ощущающих она образует свои представления, а посредством воли она оказывает обратное влияние на двигательные нервы и мускулы. Но иногда течение нервных духов может и без ведома души перескочить из одного рода нервов на другой и, т. обр., произвести те непроизвольные и часто бессознательные движения, которые мы называем теперь рефлекторными. Подобным же образом и другие проявления умственной деятельности сводятся к определенным мозговым процессам: из оставшихся в мозговых волокнах следов движений возникают фантастические картины, из движения нервов, соединяющих сердце с мозгом, — душевные волнения, из движения других нервов организма — страсть. Обращаясь, таким образом, для объяснения внутренних явлений к физическим процессам, происходящим вне души, эта психология как бы наводит на вопрос, не излишня ли во всём этом механизме сама душа? И действительно, Декарт даже животных считает уже бездушными машинами. Когда представители позднейшего французского материализма применили всё это и к человеку, они с некоторым правом могли ссылаться на отца нового спиритуализма, физиологические представления которого они себе усвоили.
Тем не менее дуалистическая гипотеза Декарта удерживала господствующую позицию в течение всего прошлого столетия. Даже споры физиологов касаются, главным образом, вопроса, на каком благоприятном для этого пункте душа приходит в соприкосновение с нервными духами. Длинный список таких мнений собирает Альбрехт Галлер в своих «Элементах физиологии». Об одной из наиболее ходячих, наиболее близкой к картезианскому мировоззрению и считавшей таким пунктом мозговые впадины, говорит ещё Кант под конец своей жизни, по поводу книги анатома Земмеринга — не без некоторой иронии. В своей маленькой статейке он благосклонно принимается за обсуждение гипотезы, старается отыскать в ней наилучшие стороны, но в конце концов остроумно сравнивает подобные попытки с попыткой математика, желающего прекратить воображаемые величины в реальные. Критический философ, разрушитель старой метафизики должен был относиться к своей критике этих картезианских привидений не многим иначе, чем в другом случае, когда ему пришлось снизойти до критики фантазий духовидца Сведенборга.
Однако, как в пределах науки, так и вне их, старая метафизика пережила критическую философию, и ещё в нашем столетии не прекратились споры о «вместилище души»; даже, странным образом, как раз убитая Кантом школьная философия приобрела прежде всего влияние на физиологические воззрения. Основатель этой школьной философии, Христиан Вольф, отпал от Лейбница в своих воззрениях на отношения души и тела и снова сделался картезианцем. Для него мир не является гармонической системой душеподобных простых существ; только душу считает он таковым, монадой, и потому она по существу отличается для него от протяженной до бесконечности делимой материи. Но возвращаясь, таким образом, к Декарту в метафизике, Вольф далеко удаляется от него в своих психологических предположениях. Психология Декарта, независимо от своих беспочвенных физиологических гипотез, все ещё удерживала единство и неделимость души: представления, чувствования, желания были здесь тесно между собой связанными явлениями, различными скорее с внешней стороны, чем по внутреннему существу своему. Вольф же, страстный классификатор во всех областях, чересчур часто считавший науку законченной, если она приводила свои понятия в стройную систему, Вольф обращался с внутренним опытом как с областью государства, где прежде всего важно знать деление на провинции, округа и участки. Но подобно тому, как при поверхностном географическом обучении это разделение становится главной темой, так и Вольфова психология почти целиком исчерпывалась различением между, так наз., способностями души, которые сначала делились на главные способности, например, познания и желания, а затем на массу второстепенных, составляющих виды главных: например, незнание делилось на чувствительность, силу воображения, память, разум и т. д. Как в Мольеровском «Мнимом больном», врач рассуждает: «Опиум приносит сон, потому что в нём есть virtus dormitiva», так и в психологических сочинениях Вольфовской школы можно найти немало рассуждений, смысл которых в существенном сводится к положению: человек мыслит, потому что имеет разум.
Однако, в физиологии влияние Вольфовской системы чувствуется почти что до нашего времени. Рядом с прежними попытками определить вместилище души стали проявляться теперь стремления указать определенные области отдельным способностям души. Изобретательность анатомов оказалась в этом отношении довольно плодовитой. Один помещает память в мозолистом веществе мозга, другой считает последнее более удобным помещением для фантазии, третий ищет фантазии в аммоновых рогах или отводит мозолистое вещество разуму и т. п.
Завершение это направление получило в начале нашего столетия в френологии, основанной Фридрихом Галлем. Последняя не была, как обыкновенно думают, совершенно новым изобретением или внезапным откровением родоначальника её; она естественным путем развилась из давно распространённых представлений об анатомии мозга, под одновременным влиянием психологии, родившейся на почве школьной философии прошлого века. Галль только сделал довольно близкое заключение, объявив, что о локализации души, как таковой, не может быть речи, но лишь о локализации её различных способностей. Точно так же можно было, в противоположность прежним совершенно безосновательным предположениям, смотреть как на прогресс на его требования, чтобы локализация душевных способностей была установлена путём наблюдения. Френология приобрела свой ненаучный характер лишь вследствие ложных предположений, из которых она исходила, и вследствие ложного метода наследования. Форма черепа должна быть определена исключительно ростом мозга, его поверхность должна быть верным отражением поверхности мозга. И то, и другое неверно: почти в такой же степени, в какой костный ящик зависит от изменения фигуры его содержимого, последнее в своём росте сообразуется с первым, и во многих местах утолщения и полости в кости мешают нам выводить заключения о форме подлежащих частей мозга. По учению Галля, которое должно ведь относиться и к близко родственным человеку животным, гориллы должны отличаться необыкновенным развитием органа богобоязни. К сожалению, этот орган — огромный костный гребень, образующийся на месте спаяния обеих теменных костей. Ясно, что дифференцирование и распределение способностей было насмешкой над всякой методой. Вместо того, чтобы исходить из сколько-нибудь разумного разделения духовных сил, последнего ожидали лишь от исследований черепа, от которых, понятно, тотчас шли к широчайшим обобщениям. Таким образом Галль и открыл двадцать семь духовных задатков, распределённых им по поверхности черепа. Чувство, место речи, цвета, стремление к самозащите, поэтический талант, память вещей, память слов, всё это мирно уживалось друг подле друга. Уродливая психологическая теория способностей соединилась с невероятно безрассудным способом естественно-научного наблюдения. При ненасытном желании человека проникнуть в тайники своего собственного сердца и своего будущего, можно легко понять, почему путешествующие френологи долгое время занимали пост средневековых астрологов — гороскопистов. Но что можно сказать, если никто иной, как философ Огюст Конт в френологии видит психологию будущего, и в одной истории философии, следующей по его стопам, Фридрих Галль чествуется рядом с Кантом? Возле критического философа самый некритический из всех современных не-философов — ирония, остроумнее которой трудно придумать, если желательно показать, как мало иногда философия имеет влияния на прочие науки.
Но знаменитая зигзагообразная линия исторического движения обнаруживается и в истории науки, и здесь может быть более, чем где бы то ни было. За поверхностными, оперирующими фальшивыми приёмами, наблюдениями Галля и его последователей, в физиологии следует период добросовестного и осторожного экспериментального исследования. Во втором и третьем десятилетии нашего столетия, в особенности во Франции, были тщательно выработаны методы вивисекции и применены ко многим до того ещё не разрешённым проблемам, прежде всего к исследованию нейтральной нервной системы. Так Флуранс, на основании своих опытов над животными, развил те представления о значении мозга, которые с того времени надолго должны были оставаться руководящими. Он твёрдо установил, что второстепенные части мозга, продолговатый мозг, мозжечок, мозговые холмики, стоят не в непосредственной связи с духовными процессами, но отчасти регулируют чисто физиологические процессы, как дыхание, движения сердца, отчасти приводят в надлежащий порядок произвольные телесные движения, не подвергающиеся в общем контролю сознания. Напротив, обе половины большого мозга он, по явлениям, которые удаление их производило у животных, рассматривал как органы собственно духовных функций, или, как он выражался, интеллекта и воли. Специальной же локализации отдельных духовных проявлений он, в резкой противоположности с френологической системой, не признавал. По совершенном удалении обоих мозговых полушарий, хотя и длятся дальше дыхание, движение сердца и непроизвольные двигательные рефлексы, но всякое произвольное движение и всякий след интеллектуальной деятельности уничтожен. По удалении сколько-нибудь значительной части большого мозга, интеллект и воля остаются в ослабленной степени, и ослабление их идёт рука об руку с количеством потерянной мозговой субстанции. Из этого Флуранс заключил, что большой мозг равномерно во всей массе совершает свои отправления, подобно тому, как любой кусок печени приготовляет и отделяет желчь.