Кирк вспоминал, как, в конце концов, Джеймс отправил им сообщение, через четыре месяца после того, как уехал на реабилитацию, «сказав, что ему нужно немного больше времени, чтобы решить свои проблемы, и он не знает, сколько еще это будет продолжаться», и тогда группа подумала, что это конец: «Это было очень долго. Мы не слышали о нем около шести недель или около того, и доводили с Ларсом друг друга до безумия, спекулируя на тему того, чем он занимался и почему мы от него не получали сообщений, и что происходило в его голове. В то же время к нам подходили друзья и говорили: «Я натолкнулся на Джеймса в торговом центре. Черт возьми, он хорошо выглядит». А мы такие: «Что это такое? Друзья группы видят Джеймса, а нас он держит в неведении». Это продолжилось весь сентябрь и октябрь, вплоть до третьей недели ноября. Жена приготовила мне вечеринку-сюрприз на день рождения, и я увидел этого парня, стоящего в углу, отбрасывающего знакомую тень, и это был Джеймс. Я был чертовски рад его видеть, и в его глазах я сразу увидел новую ясность; новое понимание и новую деликатность, которую я не замечал раньше. Это было удивительно, мы обменялись парой слов, и я смог убедиться, что с ним все в порядке и он находится в добром здравии. Но он сказал мне: «Ты знаешь, мне еще потребуется какое-то время». Таким образом, мы фактически не виделись до марта [2002 года], и только тогда мы начали воссоединение друг с другом. Это был период перестройки, через который нам пришлось пройти, чтобы приспособиться к новому Джеймсу Хэтфилду, и ему также пришлось перестроиться ради нас».
Для Джеймса его первое возвращение в группу «было очень страшным. В трезвом состоянии все страшно делать в первый раз, даже уйти с реабилитации было страшно. Пройти через очищающие переживания [и] затем выйти обратно в мир было страшно. Ты находился в милом маленьком коконе безопасности там, так что можно было разрушить и воссоздать себя снова. Но, боже, выйти оттуда было жутко. «Что мне следует делать? Чего не следует? Куда мне пойти? Уф, я не хочу уходить, потому что что-то может спровоцировать меня на то или иное действие». Понимаешь, какое-то время мне вообще было страшно жить. Поэтому я не мог просто вернуться в группу, это так не работало. И мне было сложно объяснить им, что еще не время. Мне оно требовалось, чтобы подстроиться под этот мир, я не мог просто прийти и подключиться, потому что каждый раз, как мы включались и начинали играть вместе, это было как одеяло безопасности: мир оставался позади, и все снова было отлично. Это была зона безопасности, а я не хотел забывать обо всем остальном, что хотел реализовать: например, объяснить им, что я хочу, что теперь для меня все по-другому, что динамика изменилась, что мы больше не будем уезжать в тур на два года. Что моя семья важна для меня и я не могу позволить, чтобы мои дети росли без меня, и еще были другие приоритеты, и как эти другие приоритеты выстраивались в моей жизни. И ты знаешь, это было заразительно, эти мысли распространились в группе, и мы все начали изучать себя и стали уважительнее относиться друг к другу и к нашим нуждам». Внезапно он почувствовал себя чужаком, сказал он: «Я должен был заново представить себя этим парням, а они не знали, что и думать… Им, моей жене, всем». Он говорит, что «даже себе самому: «Это я говорю? Парень, я даже не думаю о том, что я говорю, и обо всем этом дерьме, которое вылетает из моего рта, понимаешь, и чувствую, что это правильно и мне хорошо». И да, особенно моей жене, понимаешь: «Я знаю тебя, ты любишь манипулировать», – наркоманы очень хорошо это умеют и, «Ах, это просто поступок», и через два года это стало стилем жизни. Но да, в группе назрели серьезные динамические изменения. И некоторые вещи должны были измениться… Один человек меняется, и все, кто вокруг него, его отношения, друзья, все меняется».
Одно из новых условий, поставленных Джеймсом, заключалось в том, чтобы они работали над альбомом в студии строго между полуднем и 4 часами вечера. Это они приняли, выйдя из себя, только когда он настоял, чтобы никто не работал над альбомом в его отсутствие. В фильме запечатлена сцена, когда Ларс, возмущенный предложением Джеймса, чтобы никто даже не обсуждал музыку, когда его нет, говорит ему, расхаживая по комнате: «Я теперь понимаю, что едва ли знал тебя раньше», – за которой следовал кадр, на котором Джеймс уезжает на своем мотоцикле на урок балета своей маленькой дочери Марселлы.
Другой замечательной сценой в фильме была неловкая и болезненная встреча Ларса с Дэйвом Мастейном, которая состоялась, когда Джеймс был на реабилитации. В ней вечно обиженный гитарист рассказывает о том, как он все еще хочет, чтобы группа «разбудила меня и сказала: «Дэйв, тебе нужна психологическая помощь», а не просто вручила билет на автобус Greyhound в то холодное утро в Нью-Джерси в 1982 году. Также было несколько красноречивых сцен с Джейсоном, в которых он говорит, что нанять Таула было «чертовски неправильно», а также в которых Ларс, Кирк и Боб приходят на концерт Echobrain в Сан-Франциско только за тем, чтобы обнаружить, что Джейсон «уже покинул здание», когда они пришли за кулисы с пожеланиями ему всего наилучшего. Еще там были Клифф Бернштейн с белыми бакенбардами, украдкой поглядывающий на часы, пока слушал альбом; отец Ларса Торбен, похожий на Гэндальфа, который предложил «удалить» мрачный инструментальный кусок, которым они планировали открывать альбом; некоторые запоминающиеся моменты из прошлого группы, в частности, в одном из них гораздо более молодой Джеймс поднимает пиво, чтобы выпить за огромную аудиторию на открытом воздухе, рассказывая всем, как он пьян; откровенно разочарованный Кирк, напрасно пытающийся отвоевать хотя бы одно гитарное соло на новом альбоме. И так до самой кульминации, в которой новый альбом (довольно справедливо названный «Праведным гневом» St. Anger), наконец, выходит с разрушительно негативными рецензиями (которые не показывают в фильме), но все равно возглавляет американские чарты. Тем не менее возникает более искреннее чувство прозрения, когда ближе к концу группа демонстрирует видеосъемку в тюрьме Сан-Квентин, где Джеймс неуверенно, но трогательно принимает накидку покойного Джонни Кэша.
Быстро мелькали другие картины: как остепенившийся Кирк Хэмметт в ковбойской шляпе, покрывающей его вновь отросшие длинные волосы, пристально смотрит на купленное им ранчо или объясняет, как он недавно занялся серфингом (занятие, совершенно не соответствующее его прежнему имиджу человека, который выходил из дома только после наступления темноты); аукцион Christie’s в Нью-Йорке, на котором продали бо́льшую часть коллекции произведений искусства Ларса. «А здесь дают еще какие-нибудь коктейли?» – задорно спрашивает он, когда общая сумма аукциона превышает отметку в 40 миллионов долларов. Точно так же были зрелищные сцены того, как Ларс дает показания перед сенатским комитетом, утверждая, что Napster «похитил нашу музыку», а снаружи фанаты уничтожают диски Metallica; или Боб Рок, пытающийся выжать хоть какую-то музыку из нездоровой атмосферы, которая возникла после того, как Джеймс, наконец, вернулся к работе, не просто создавая и играя на басу, но добавляя идеи текстов и изо всех сил стараясь не вмешиваться в их многочисленные ссоры, вызванные терапией.
Самыми лучшими и самыми худшими из всех были частые неловкие сцены с доктором Таулом. В один момент он клеил в студии знаки с надписью «Зонируй это» или предлагал, чтобы группа входила в «медитативное состояние», когда репетирует вместе, и кто-то может подумать, что от него можно было легко отмахнуться, поскольку он мало что предлагал из того, что нельзя было найти в книге практических советов. Однако посредством сеансов с Таулом они, наконец, осознали тот факт, что так и не справились со смертью Клиффа Бертона и что подавление их страданий обернулось сначала против Джейсона, а затем против них самих. Как Таул рассказывал Classic Rock: «С Клиффом Бертоном нужно было провести исцеление, используя ролевую психодраматическую игру. Мы этого не делали, поскольку это было сделано в процессе реабилитации Джеймса. Группа никогда не прощалась и не скорбела так, как должна была. Они просто пахали, как всегда заметая мусор под ковер… Теперь они узнали, что незавершенные в прошлом дела отравляют их настоящее».
Одной из наименее душераздирающих сцен фильма было прослушивание бас-гитаристов. С самого начала они поклялись, что нового парня не постигнет судьба Джейсона. Следовательно, люди, которые пробовались, были из высокопрофессиональных самостоятельных групп, в том числе Пеппер Кинан из Corrosion of Conformity, Скотт Ридер из Kyuss, Крис Уайз из The Cult, Твигги Рамирес из A Perfect Circle, Эрик Эйвери из Jane’s Addiction и Дэнни Лонер из Nine Inch Nails. Каждому из них было что предложить. Но Ларс высокомерно заявляет: «Если бы сейчас появился Клифф Бертон, то, возможно, и он бы не подошел». В конце концов, выбор пал на Роба Трухильо, у которого было больше всего общего с Клиффом и в музыкальном плане (с его стилем игры пальцами) и в личном тоже – в его невозмутимой, почти стоической способности противостоять всему, что может на него свалиться.
Роберто Агустин Мигель Сантьяго Самуэль Трухильо Веракрус родился в Санта-Монике в Калифорнии 23 октября 1964 года и начал учиться игре на бас-гитаре в пятнадцать. Он рос, слушая ритмы Джеймса Брауна и Parliament, играя песни Black Sabbath и Van Halen на вечеринках на заднем дворе. Он изучал джаз в колледже, но бросил его, чтобы присоединиться к современникам Metallica – группе Suicidal Tendencies, на стыке панка и метала, которую поглотит сцена прото-трэша и которая будет выступать на разогреве у Metallica в туре 1993 года. Позже Трухильо играл в группе, поддерживающей Оззи Осборна, появляясь на альбомах панк-металистов Infectious Grooves, на сольном альбоме Alice In Chains гитариста Джерри Кантрелла и других сторонних проектах. Тридцативосьмилетний женатый парень с двумя детьми, массивный, практикующий серфер, он редко появлялся в чем-то, кроме шорт до середины голени и обрезанной футболке, и в отличие от членов Metallica никогда не отстригал свои волосы, достающие до талии. Уже тогда Роб Трухильо осознавал свою собственную ценность. Он был на каникулах на Гаити, когда ему позвонили. «Ну, приезжай в студию, потусуемся», – вспоминал он разговор с Кирком. Не имея «абсолютно никакого времени на то, чтобы выучить песни», он начал играть Battery, которую «вроде бы знал», за которой последовала Sad but True, Whiplash и For Whom the Bell Tolls: «Они не говорили, что там будет съемочная группа и они делают документальный фильм – я узнал об этом всего за двадцать минут. «Ты не против, да?» Забавно. Раньше я всегда старался скрыться от камер, которые преследовали Оззи на его телевизионном шоу. Определенно, здесь все будет по-другому».