– … больно? – прогудела Уна.
– Прошу прощения. Я не… о, я понимаю. Нет, не больно. Некоторые пациенты сначала жалуются на болезненность, но это потому, что они неосознанно пытаются использовать естественную гортань, вместо того чтобы позволить идиопластической делать свою работу.
– … звук? – спросила Уна.
На этот раз Скиннер оказался полностью сбит с толку. Джику пришлось поработать переводчиком.
– Думаю, что она хочет знать, как будет звучать ее голос, – сказал он с некоторым сомнением, – Если она не сможет петь очень хорошим голосом, нет смысла возиться с гортанью.
– Это будет зависеть только от нее, – ответил Боб Скиннер. – Всё зависит от того, насколько четко она сможет представить звук, который захочет издать. Если она подумает о качественном звуке, если она твердо будет в этом убеждена, то у нее получится именно такой звук. Большинство людей, которым была установлена идиопластическая гортань, отметили, что их голоса стали намного лучше, чем были раньше.
– Мой совет миссис Риттербуш – посвятить время между сегодняшним днем и концертом прослушиванию песен, которые она собирается спеть, в исполнении какой-нибудь хорошей певицы. А мы займемся поисками очень маленькой гортани для неё.
Уна вытерла слезы. Она пожалела, что так сильно плакала. Все должно было наладиться, а она теперь выглядела совершенно ужасно! Какой в этом смысл?
– … пою, – прохрипела она. – Всё-таки спою.
– Не сомневаюсь, что так и будет, милая, – сказал Джик. – Как жаворонок.
Четыре дня спустя Уна, одетая в ярко-зеленое, богато украшенное платье, стояла перед Бобом Скиннером. Идиопластическая гортань только-только привезли. МакГрегор не смог предоставить нужный размер, и им пришлось послать запрос в Сибирь, в Омскую Детскую Больницу.
Из-за занавеса до Уны доносился гул зрительного зала. Она старалась не думать о нём. Джойзель Кэбот-Кэбот все утро названивала ей по видео, чтобы выразить сожаление по поводу того, что у нее пропал голос и она не сможет петь.
Хотя Уна каждый раз говорила ей, что к началу концерта с ней все будет в порядке, она и сама до конца в это не верила. К этому моменту она уже так разнервничалась, что ее слегка подташнивало.
– Пожалуйста, откройте пошире, – попросил Скиннер.
Он размахивал гортанью перед ее носом. Это был маленький, розоватый, сморщенный предмет, похожий на детский носок, севший после стирки. Уна с опаской посмотрела на него, закрыла глаза и повиновалась.
На какой-то ужасный миг Уне показалось, что она вот-вот задохнется, но потом она снова смогла дышать.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался Скиннер.
Уна открыла глаза.
– Прекрасно, – ответила она звенящим, как колокольчик, голосом.
Скиннер посмотрел на нее почти с благоговением.
– Боже, как изменился ваш голос! – сказал он. – Что ж, удачи.
– Спасибо.
Аккомпаниатор взял несколько первых нот «Темных глаз». Занавес поднялся. С дрожью в коленях Уна вышла на сцену.
Джойзель Кэбот-Кэбот сидела во втором ряду, так близко, что Уна могла разглядеть сапфиры, оправлявшие её ногти. Она смотрела на программку сквозь альмандиновый лорнет, слегка приподняв брови. Что-то в этом зрелище так сильно разозлило Уну, что она забыла о своей нервозности. Она небрежно прислонилась к арфанино и ждала, пока аккомпаниатор подаст ей сигнал. Потом открыла рот.
То, что получилось, стало для самой Уны откровением. Ее голос звучал в точности как у Полы Австралис, только более искренне и чище. Даже если «Металлический жаворонок» работал так, как о нём говорилось в рекламе, она не смогла бы звучать лучше. О, боже. Она имела в виду, О, БОЖЕ!
Она закончила. На мгновение воцарилась полная тишина, и она пыталась понять, что случилось. Затем раздался грохот, гром аплодисментов. Люди нажимали третью кнопку на спинках кресел, ту, что обозначена как «Овации».
Уна стояла у арфанино, раскланиваясь во все стороны и любезно улыбаясь, как она и представляла в своих мечтах. Но приятнее аплодисментов, приятнее звучания ее голоса, приятнее, чем что-либо еще, был вид завистливого, бледно-зеленого выражения на лице Джойзель Кэбот-Кэбот.
Аплодисменты после следующей песни Уны – «Четыре генерала» были ещё более бурными, и Уна все еще принимала их, когда заметила, что Джойзель встала со своего места и, проталкиваясь между зрителями, направилась к проходу. Озадаченная Уна смотрела, как она удаляется в дальний конец зрительного зала.
«Барзун-Барзан» имел еще больший успех, чем «Четыре генерала». Зрители уже давно перестали нажимать на кнопки аплодисментов и яростно хлопали в ладоши, а кто-то в зале что-то кричал. После «Браво!» и «Бис!» Уна оглядела зал в поисках Джойзель, но не смогла ее найти, должно быть, та ушла домой.
Аккомпаниатор сыграл первые несколько тактов из последнего номера Уны «Ging Heut’ Morgen». Уна приоткрыла рот. Свет погас.
Зрители беспокойно зашевелились. Кто-то в первых рядах нервно кашлянул. Через мгновение сзади раздался высокий женский голос: «Свет!» Уна попыталась продолжить свою песню, но не смогла. Ее аккомпаниатор ушел за кулисы в поисках электрика, да и вообще, люди слишком расшумелись.
– Давай уйдём отсюда! – крикнула незнакомая женщина. – Я не собираюсь сидеть здесь в темноте!
Раздался грохот и стук, словно она решила последовать своему совету. Кто-то прокричал «Свет!» еще несколько раз, и затем грохот и стук стали слышны все отчетливее. Казалось, все, кто был в зале пытаются выбраться со своих мест в проход.
Уна стояла посреди погружённой во тьму сцены, борясь со слезами. Свет погас так неожиданно (или его погасили – но сейчас было не время вдаваться в подробности), и все произошло так быстро, что Уна растерялась.
Одно было ясно наверняка: ее выступление будет сорвано, если она что-нибудь не предпримет. Может даже начаться паника. Неужели она ничего не сможет сделать? Неужели она ничего не сможет спеть – что-нибудь хорошее и громкое, что заставило бы их остановиться, пока кто-нибудь не пострадал?
Уна глубоко вздохнула. Она сжала кулаки, шагнула к краю сцены, и ее флуоресцентный подол платья слабо блеснул в темноте. Конечно, она не тренировалась петь эту песню, но слышала её миллион раз. Она снова глубоко вздохнула.
– От полюса до полюса – могущественные нации, от полюса до полюса – человечество… – Уна начала петь «Боевой гимн Организации Объединенных Наций».
– О, у нее точно получилось, – мрачно сказал Джик.
Он так резко развернул коптер вокруг пилона, что дежурный авиационный офицер уставился на них.
– Это был самый грязный трюк на свете! Я не слез с этого электрика до тех пор, пока он не признался, что Джойзель дала ему тысячу пятьсот за то, что он выключит свет на десять минут. И это она начала кричать, требуя включить свет, и все такое прочее, типа давайте убираться отсюда. Ей и тому электрику следовало бы провести по году в тюрьме каждому! Кто-то мог и погибнуть.
– Но ты спасла положение, детка. Я никогда в жизни так не гордился тобой, малыш, как в тот момент, когда услышал, как ты начала петь «Боевой гимн». Ты – настоящая героиня.
– Ой, – сказала Уна, поморщившись.
– Настоящая героиня, – повторил Джик. – И зрители тоже это знали. Все эти венерианские цветы, которые они бросали на сцену, когда ты заканчивала петь! И аплодисменты! Это было похоже на последнюю четверть межполушарного футбольного финала в прошлый Новый год в Соя Боул – помнишь, там было семь-восемь в пользу восточного полушария.
– Мне кажется, я никогда не слышал столько шума. Они бы и дальше вызывали тебя на бис, если бы ты только захотела. Им понравился твой голос, и они решили, что и ты сама великолепна.
– Ну… – сказала Уна.
Тон Джика снова стал резким.
– Послушай, малыш, о чем ты разговаривала с этой гнидой Кэбот-Кэбот за кулисами после окончания выступления? После того, что она пыталась с тобой сделать, я бы ни за что не подумал, что ты захочешь прикоснуться к ней даже трехметровым шестом.
Уна искоса взглянула на профиль своего мужа. Джик был настоящим пушистым ангелочком, и она души в нем не чаяла. Тем не менее, он был мужчиной, а мужчины иногда не понимают того, как поступают девушки.
– Джойзель не знает, что я знаю, что она это сделала, – объяснила она. – Она считает всех вокруг глупыми. Кроме себя.
– Да. Так и есть. Но о чем вы с ней говорили?
– Ну, она спросила меня, кто мой учитель вокала. В следующем месяце она устраивает музыкальный вечер у себя дома и думает, что было бы неплохо, если бы она могла спеть на нём. И я сказал ей, что ты подарил мне «Металлического жаворонка».
– «Металлического жаворонка»? – в голосе Джика прозвучало удивление.
– Она спросила, можно ли ей одолжить его. Она из тех, кто всегда у всех что-нибудь одалживает. Я сказал ей, что он никуда не годится, но она мне не поверила. Завтра утром она пришлет за ним своего шофера.
Уна достала свой лаковый набор и начала приводить в порядок лицо. Они уже почти добрались до дома, и ей хотелось выглядеть прилично, когда в ангаре зажжётся яркий свет.
– Она все равно собирается его одолжить?
– Угу, – приглушенно ответила Уна.
Косметика высыхала, и она не хотела ее трогать, пока она не застынет.
– У меня от него так болело горло, что я вообще не могла говорить, а голос у Джойзель от природы писклявый и высокий. Как ты думаешь, Джик, как она будет звучать по завершению процесса?