Метамаг. Кодекс Изгоя. Том 1-2.
Глава 1
Дым сигарет застывал под потолком тягучим молоком, смешиваясь с запахом дешёвого виски и человеческого пота. Зелёная лампа над столом отбрасывала тени на карты — король червей, девятка треф, туз пик. Я, Денис Аркадьевич, прикусил нижнюю губу, чувствуя, как под манжетой рубашки выступает холодная испарина. «Математика не врет. Математика и теория вероятностей не могут врать», — повторял я про себя, перебирая в уме комбинации. Но колода уже трижды шла против теории.
— Давай, профессор, твой ход — голос слева прозвучал с издёвкой, как скрип ржавых ножниц. Мужчина в кожаном пиджаке с расплывшимися вытатуированными цифрами на костяшках пальцев постучал по столу золотым кольцом с рубином. Его звали Семёнычем, но только за глаза — здесь никто не рисковал называть его по имени и все обращались к нему просто Кабан.
Я потянулся за фишками. Рука дрожала — едва заметно, почти научно-объяснимая дрожь. Тремор при адреналиновом выбросе, — автоматически диагностировал я сам себе где-то в мыслях, словно читал лекцию студентам о физиологии стресса. Но сейчас это были не студенты. Вонючий подвал на окраине Петербурга, полтора миллиона долгов и три пары глаз, следящих за каждым движением его пальцев.
— Вскрываемся, — я выложил два валета.
Кожаный пиджак скрипнул особым мерзким звуком, когда Кабан дёрнулся и усмехнулся, показывая клык с золотой накладкой. Его карты легли на стол с театральной медлительностью: пара дам.
— Опять не туда теорию приложил, умник? — кто-то за столом фыркнул.
- Умник? - ответил тому кто-то. - Да он дебил последний, ха-ха!
Я вжался в спинку стула. Теперь я должен им ровно два миллиона триста тысяч. Сто сорок семь зарплат доцента. Три года аренды той конуры, в которой я жил, у чёрта на рогах. Двадцать тысяч чашек кофе из автомата. Цифры кружились в голове, складываясь в абсурдное уравнение без решения.
Я вышел на улицу, когда первые капли апрельского дождя начали стучать по жестяной вывеске «24/7 ломбард». В кармане звякнул телефон — СМС от Марины: «Дима заболел. Нужны деньги на антибиотики». Я зажмурился, прислонившись лбом к мокрому кирпичу. Два года назад я мог бы продать квартиру. Четыре года назад — взять кредит. Сейчас даже старые часы отца, те самые с механизмом Павла Буре, уже лежали под стеклом у ломбардщика.
Дождь бил по асфальту, превращая лужи в мириады круговых диаграмм. Я шёл, не замечая пути, пока не упёрся в решётку Екатерининского канала. Вода внизу была чёрной, как интеграл от нуля до бесконечности. «Всё, что у меня осталось — статистика несчастных случаев», — подумал я, глядя на волны. Где-то там, под мостом, год назад нашли тело бизнесмена с дырой в черепе и пустым кошельком. О, как сейчас я мечтал обменяться телами с тем счастливчиком, которому хватило смелости выбраться из этого мира. Однако, мозг отказывался соглашаться с таким исходом — нужно искать варианты.
Телефон завибрировал. Незнакомый номер.
— Аркадьич? — голос напоминал скрежет гравия по металлу. — Завтра в полдень. Если не будет бабла — узнаешь, как пахнет речка зимой.
Гудки. Я швырнул телефон в карман, сжав виски пальцами. «Варианты: 1) Бежать. 2) Украсть. 3) Умолять. 4)...»Четвёртый вариант всегда был моим козырем — расчёт. Но сегодня цифры предали.
Я брёл по мрачной и печальной улочке, полной извилистых троп. Фонари приветливо мигали, а некоторые даже устраивали что-то сродни рейву, когда я приближался — технологии. Сейчас у меня было лишь одно желание. Огонёк круглосуточного ларька маячил, как пустынный мираж, в конце улицы. Пиво закончилось, как сказал Фархад — грузный армянин или вроде того, который уже легко продавал мне всё после одиннадцати. Пришлось взять виски. Впрочем, как сказал бы Ерофеев — чисто математически это выгоднее.
Лифт в моей пятиэтажке скрипел, как повешенный на скрипучей верёвке, поэтому я решил пойти пешком. На лестничной клетке пахло кошачьей мочой и отчаянием. Я начал подниматься, считая ступени: «14, 15... Черт, опять забыл, на каком этаже живу?» Алкогольный туман, который настиг меня наконец, смешивался с усталостью.
На третьем пролёте меня остановил звук — металлический, отрывистый. «Нож? Или ключи?» Сердце забилось чаще. Я замер, прислушиваясь. Тишина. «Паранойя — естественная реакция на долговременный стресс», — мысль звучала утешительно-научно, но ноги всё равно двигались быстрее.
Дверь в квартиру 56 скрипнула, будто жалуясь на несправедливость. В прихожей валялись конверты с красными штрих-кодами — квитанции, которые я боялся открывать. На кухне пахло плесенью и одиночеством. Я налил в стакан тёплой воды из-под крана, смешал с виски, достал из тумбочки пузырёк с ксанаксом.«Одна таблетка — 0.5 мг алпразолама. Максимальная суточная доза — 4 мг», — прошептал он, глотая горькую пилюлю. Впрочем, сразу захотелось выпить ещё. Следующий день прошёл как в тумане. Наступила новая ночь.
4:02 ночи. Гостиная.
Окно в гостиной выходило на заброшенный двор-колодец. Где-то там, за ржавыми гаражами, текла Нева. Я прикурил, наблюдая, как дым смешивается с дождём за стеклом. В голове всплыли карты — не сегодняшние, а те, что раздавали десять лет назад в казино «Кристалл». Тогда я проиграл первый миллион. Тогда Марина ушла, прихватив Диму. Тогда жизнь начала напоминать бесконечный ряд Фибоначчи, где каждое следующее падение больше предыдущего.
Я потянулся к полке с книгами. Между томами «Теории катастроф» Рене Тома и «Нестандартного анализа» Лёвнера лежала фотография: Денис, Марина и пятилетний Дима в парке аттракционов. Мальчик смеялся, держа в руках огромную вату.«Если бы я тогда остановился...» Мысль оборвалась. Остановиться — значит признать, что теория вероятностей несовершенна. А это было равносильно признанию, что вся моя жизнь — ошибка. Впрочем, кажется, именно так и было
Грохот мусорного бака во дворе заставил вздрогнуть. Я потушил сигарету, резко дёрнув штору. В темноте мелькнула тень — или показалось? «Параноидальные идеи — частый спутник тревожного расстройства», — попытался успокоить себя. Но руки сами потянулись проверить замок.
5:17 утра. Лестничная клетка.
Я вышел в подъезд за сигаретами — или просто чтобы убедиться, что мир за дверью всё ещё существует. Лифт, кажется, застрял где-то между этажами, издавая жалобные щелчки. Я же пошёл по лестнице, бормоча:«Первый этаж — 20 ступеней, второй — 18, третий...» Счёт успокаивал.
На своём пятом этаже я замер. Дверь лифта была приоткрыта, а за ней — кожаные куртки. Две? Три? Тени шевельнулись, услышав мои шаги. Я резко развернулся, но сзади уже раздался скрип.
«Бежать? Казалось, бежать некуда. Остаётся самый абсурдный вариант — чудо». Но чудеса, как мы знаем, имеют вероятность 0.000003%.
Ступени под ногами превратились в размытую последовательность — вниз, только вниз. Я прыгал через две, три, цепляясь за перила, как маятник, сорвавшийся с оси. Сверху уже гремели голоса: «Давай, сука, беги! Всё равно дыру во лбу найдешь!»
Я врезался в дверь подъезда плечом, выскочив во двор. Дождь хлестал по лицу, превращая асфальт в чёрное зеркало. Справа — забор с колючей проволокой, слева — узкий проход между гаражами.«Проход — ловушка. Забор — шанс». Выбор был очевиден даже без формул.
Ржавая сетка впилась в ладони. Я карабкался, слыша за спиной хриплый смех. «Тарзан охреневший!» — крикнул кто-то, прежде чем я рухнул в грязь по ту сторону.
Стройплощадка. Краны замерли, как скелеты динозавров. Бетонные блоки, ямы, лужи с масляной плёнкой. Я нырнул под грузовик, прижимаясь животом к холодной земле. Фонарики засверкали вдалеке.
— Разделились, — прошептал Семёныч, и голос его эхом пополз по металлическим балкам. — Ты ж умный. Знаешь, как крысы в лабиринте дохнут?
Я пополз к штабелю кирпичей. В кармане звякнул телефон — СМС. «Дима…»— мелькнуло в голове, но достать его значило выдать себя. Я прижался к стене бытовки, считая шаги по ритму: два слева, тяжёлые и неторопливые, один справа — быстрый, с подволакиванием ноги.
Рывок через открытое пространство. Ноги скользили по глине, ветер свистел в ушах. За спиной грохнул выстрел — или хлопок лопнувшей шины? Не оглядываться.«До набережной — семь минут бега. Там люди, камеры, жизнь».
Но город спал. Мостовая блестела под редкими фонарями, как змеиная кожа. Я свернул в арку, вдохнув запах спирта и помоев. Бродяга у костра в бочке хрипло засмеялся, увидев меня
За углом ждал рынок. Павильоны с тентами колыхались на ветру, будто чёрные паруса. Я нырнул между лотками, опрокидывая ящики с гнилыми яблоками. Сзади рухнула палатка — кто-то влетел в неё, матерится.
— Я тебя, гада, на фарш пущу!
Я перепрыгнул через забор охраны, схватил велосипед у киоска с шаурмой, который кто-то забыл пристегнуть замком. Педали крутились быстрее мысли. «Они на машине. Значит, перекроют перекрёстки. Значит, только доки».
Проспект встретил меня тишиной. Красный светофор мигал, как циферблат сломанных часов. Я рванул налево, к старым докам — там лабиринт контейнеров, там можно…
Шина лопнула с хлопком. Велосипед кувыркнулся, швырнув меня в стену из покрышек. Я встал на колени, выплевывая кровь. «Ребра целы. Правая ключица… Нет, кажется, просто ушиб».
— Ну что, профессор, — Семёныч вышел из-за угла, вытирая нож о штанину. — Ты формулу побега выводил? Получилась?
Я рванул в сторону. Трущобы доков — ржавые цистерны, битые бутылки под ногами. Я влетел в пустой цех, где висели цепи с крючьями, как в бойне. Где-то капала вода.
— Мы же договорились на полдень, — голос эхом отразился от стен. — А ты как школьник сбежал. Неуважение.
Они загнали меня к воде. Волны Невы лизали бетонный парапет. Сзади — три фигуры. Спереди — чёрная пустота.
— Ну давай, прыгай! — Семёныч щёлкнул зажигалкой, осветив шрам на щеке. — Или ты плавать не умеешь?