Именно в этой атмосфере всеобщей подозрительности Варламов вызвал меня к себе. Его кабинет, обычно убежище чистого разума, сегодня казался особенно хрупким оазисом. Запах старой бумаги и озона от его приборов не мог перебить ощущения внешней угрозы.
«Грановский, – он встретил меня у стола, заваленного новыми чертежами – еще более сложными, чем прежде. На этот раз это была изящная конструкция из переплетенных кристаллических решеток и эфирных контуров. Его глаза, обычно погруженные в расчеты, сегодня светились особым, сдержанным возбуждением. – Ваши мысли по поводу нелокального резонанса… они навели меня на кое-что. Нечто более амбициозное.»
Он отодвинул папки, открыв доступ к схеме. «Проект «Кристалл». Попытка стабилизировать эфирный поток не через внешнее поле, а через внутреннюю структуру кристалла, заданную на квантовом уровне. Теория говорит, что это возможно, но требует невероятной точности в расчетах и… интуиции.» Он посмотрел на меня. «Я хочу, чтобы вы участвовали. Как мой основной ассистент на этом этапе.»
Это было больше, чем доверие. Это был ключ от сокровищницы. Он открыл тяжелый шкаф с массивными замками и вытащил несколько фолиантов в темно-синих переплетах с серебряными звездами на корешках. «Мои личные записи. И кое-что из закрытого фонда кафедры, что обычно… не выдается студентам.» Он положил их передо мной с осторожностью, словно это были не книги, а яйца дракона. «Изучайте. Особенно разделы по когерентности эфирных волн в анизотропных средах. Ваше понимание… оно уникально. Вам видны связи, которые другие пропускают.»
Я взял верхний том. Страницы пахли стариной и чем-то еще – электрической свежестью недавних записей Варламова на полях. Доступ к этим знаниям, к его неопубликованным работам… это был шанс погрузиться в самые глубины метамагии, недоступные другим студентам. Чувство благодарности смешалось с гнетущей тяжестью от происходящего за стенами кабинета. Охранка. Дуэль. «Спасибо, профессор. Это… огромная честь.»
«Честь – это ваш ум, Грановский, – отрезал он серьезно. – Не расплескайте его в суете. Помните, что я говорил. Держитесь подальше от… посторонних бурь.» Его взгляд стал проницательным, словно он видел не только схемы, но и тень вызова, спрятанного в моем кармане, и общий страх, сжимавший Академию. Он знал. Чувствовал. И снова предостерегал.
Встреча с Юлианой произошла случайно, в полутемном переходе между корпусами, где сквозняк гулял свободно, а тени были особенно глубоки. Она стояла у стрельчатого окна, глядя на мокрый двор, где одиноко шагал патруль охранки – еще один мрачный символ нового порядка. Ее профиль в тусклом свете был резок, напряжен.
«Грановский.» Она не повернулась, но узнала мои шаги. Голос был низким, без обычной резкости.
«Юлиана.» Я остановился рядом. Запах дождя смешивался с ее привычными цитрусом и дымом, но сегодня в нем чувствовалась горечь.
«Ты видел их? – Она кивнула в сторону двора. – Как пауков, выползших из щели. Из-за одного убийства… как будто мы все вдруг стали подозрительными.» Она сжала кулаки. «Идиотизм.»
«Страх, – тихо сказал я. – Они боятся идей больше, чем ножей.»
Она наконец повернулась ко мне. Зеленые глаза были темными, тревожными, но не от общей атмосферы. «А ты? Ты все еще идешь? Послезавтра?» Без названий. Без лишних слов. Она знала.
Я молча кивнул. Отступать было поздно. Меншиков не простил бы трусости, а его уязвленное самолюбие после Лабиринта было опаснее любого официального наказания. Да и что-то внутри – гордость Грановского, упрямство Дениса – не позволяло струсить.
Она шагнула ближе. Не для объятий. Для разговора глаза в глаза. «Это глупость, Григорий. Опасно и глупо. – Ее голос дрогнул, впервые за все время знакомства. – Он силен. И зол. Он будет играть грязно. Как в Лабиринте. Только там были правила. Там…» Она запнулась, ища слова. «Там я была рядом.»
«И здесь будешь, – вырвалось у меня, хотя я не планировал этого говорить. – Не на дуэли. Но… рядом.»
Она замерла, изучая мое лицо. В ее взгляде боролись ярость, страх и что-то еще – то самое доверие, рожденное в огне Лабиринта. Она резко выдохнула. «Идиот, – прошептала она, но в этом слове не было прежней колючести. Была боль. И принятие. Ее рука на мгновение легла мне на предплечье – быстро, сильно, как клятва или предостережение. – Не дай ему сломать тебя. Ни там, ни здесь.» Потом она резко развернулась и зашагала прочь, ее силуэт растворился в сумраке перехода, оставив после себя лишь эхо шагов и жар ее прикосновения на рукаве. Это было не объяснением в любви. Это было больше. Признанием в том, что я стал важен. Что мой риск – это и ее боль.
Артём нашел меня позже, в нашей привычной нише библиотеки, куда я притащил книги Варламова, пытаясь утопить тревогу в формулах когерентности. Он ворвался, как всегда, с шумом, но сегодня его энергия была нервной, заряженной.
«Слышал? – он плюхнулся на соседний стул, понизив голос до драматического шепота, хотя вокруг никого не было. Охота за крамолой делала стены ушастыми. – Охранник рыскает по архивам! Допрашивает старого библиотекаря Сидоровича про «подозрительные запросы»! Представляешь? Сидорович, который путает Галилея с Гауссом!» Он фыркнул, но в глазах читалась тревога. Потом его взгляд упал на меня, на мои руки, сжатые в кулаки на странице, которую я не видел уже десять минут. «Гриш… Ты же не передумал? Насчет… ну, того?»
Я покачал головой. «Нет.»
«Хорошо! – он хлопнул себя по колену, но слишком громко, и тут же осекся, оглянувшись. – То есть… понимаешь, он же гад! После того моста… – Артём сглотнул, его лицо стало серьезным, почти незнакомым. – Надо дать ему в рыло. Магически. Формульно. Как угодно! Я… я буду рядом. Не в саду, нет. Но… на страже. Если что. Если он подгадит еще раз.» Он неловко похлопал меня по плечу. «Ты справишься. Ты ж гений. А его лед… – Артём сделал презрительную гримасу, – он холодный, но хрупкий. Найди слабину и – бац!» Его поддержка была шумной, немного наивной, но искренней, как удар кулаком в грудь. Он не пытался отговорить, как Юлиана. Он принял мой выбор и встал на мою сторону. В этой зараженной страхом Академии его вера была глотком чистого воздуха.
Я закрыл книгу Варламова. Формулы когерентности подождут. Сейчас передо мной были другие уравнения: уравнение страха охранки, уравнение ненависти Меншикова, уравнение доверия Юлианы и веры Артёма. И мое собственное – уравнение воли. Завтра ночью в Западном саду мне предстояло решить его, не имея права на ошибку, под холодными звездами и гнетущим взглядом Империи, впившимся в спину. В кармане книга Варламова была тяжелой и обнадеживающей, а вызов Меншикова – холодным и неумолимым. А где-то в глубине души, вопреки всему, теплился странный, обжигающий след от поцелуя Алисы и терпкий запах орхидеи, напоминавший о другой, не менее опасной игре. Но это – потом. Сейчас был только мрак надвигающейся ночи и ледяная решимость встретить ее во всеоружии.
День дуэли выдался нервным и странно вытянутым, как нерешаемый интеграл. Воздух в Академии все еще гудел подавленным шепотом об охранке. Серый господин в мундире не уехал. Он обосновался в кабинете ректора, как безмолвный паук в центре паутины, и его присутствие ощущалось во всем: в слишком громких шагах патруля по ночным коридорам, в нервно приглушенных разговорах за столом в столовой, в том, как профессора избегали любых тем, кроме сугубо академических. Страх витал плотнее сырого петербургского тумана, окутавшего здания к полудню.
Я пытался укрыться в формулах. Тяжелые фолианты Варламова, пахнущие пылью веков и свежими чернильными пометками профессора, лежали раскрытыми на столе в дальнем углу библиотеки. «Когерентность эфирных волн в анизотропных кристаллических решетках». Сложные матрицы, тензорные преобразования. Мир чистых абстракций, где все подчинялось логике. Но сегодня цифры плясали перед глазами. Вместо элегантных доказательств я видел холодные глаза Меншикова, презрительную усмешку, с которой он бросил вызов. Слышал шипение льда в его руках. Чувствовал леденящий ветерок от пролетающей ледяной стрелы.
Стресс сжимал виски тугой повязкой, но под ним, глубже, клокотало что-то иное. Не страх поражения или наказания – азарт. Дикий, первобытный. Азарт игрока, поставившего все на кон. Азарт ученого, увидевшего уникальный эксперимент. Самый чистый тест воли и контроля, как написал Меншиков. Он хотел доказать превосходство грубой силы? Я докажу превосходство ума. Преимущество того, кто видит не только стихию, но и ее структуру. Я перебирал в голове возможные тактики, слабые места его льда – его хваленой дисциплины, которая могла треснуть под нестандартным давлением. Решимость закалялась, как сталь, холодная и острая. Я хотел этого поединка. Хотел стереть с его лица ту надменность. Пусть даже в темноте заброшенного сада.
Артём нашел меня за книгами. Он подсел молча, его обычно оживленное лицо было серьезным.«Они допрашивают второго библиотекаря, – сообщил он тихо, отводя глаза. – Просят списки всех, кто брал что-то политическое за последний год. Даже старые трактаты по магическому праву.» Он помолчал. «Ты уверен насчет… вечера?»Я встретил его взгляд. Не кивнул. Просто посмотрел. Уверенно. Решительно. В его глазах промелькнуло понимание, а потом – знакомый озорной огонек, смешанный с боевой яростью.«Ладно, – выдохнул он. – Тогда я знаю, где буду. Не в саду. На подстраховке. Если этот подлец вздумает подтянуть дружков…» Он сжал кулак. «Дай ему, Гриша. Дай так, чтобы запомнил. Формулой по морде.»
Юлиана пришла позже, когда библиотека начала пустеть. Она остановилась у моего стола, тень от высокого стеллажа падала на ее лицо, скрывая выражение. Я почувствовал запах дыма и цитруса – сильнее обычного.«Гриша. – Голос ее был низким, напряженным, без приветствия. – Последний шанс. Откажись. Скажи, что заболел. Свали на практику. Что угодно.»Я отложил перо. Чернильная клякса расплылась на полях. «Он не поверит. И будет считать правом топтать меня дальше. После Лабиринта… это единственный путь.»