спитывать ум и честь?
Ректор Корф, казалось, вот-вот взорвется. «Последнее предупреждение, Ливен! Именем Устава…»
Он не договорил. Из-за его спины, из сумрака зала, бесшумно выдвинулись две фигуры в строгих темно-серых мундирах. Охранка.Их лица были каменными, глаза – пустыми, как у рептилий. Они прошли мимо ректора и отца Игнатия, словно не замечая их, и направились прямо к Алисе.
Ректор и декан теологии замерли, будто столкнулись с невидимой стеной. На лице Корфа ярость сменилась на мгновение растерянностью и… тревогой? Он явно нехотела их вмешательства. Отец Игнатий ахнул, поднеся руку к губам.
- Гражданка Ливен Алиса Викторовна, – произнёс один из серых господ, его голос был безжизненным, как скрип пергамента. – Вам надлежит проследовать с нами для дачи объяснений по факту организации несанкционированного сборища и распространения материалов, содержащих признаки подрыва авторитета государственных институтов. Прошу вас.
Это было не приглашение. Это был приказ. Формулировки звучали как гвозди в крышку гроба.
Алиса лишь слегка приподняла подбородок. Ни тени страха. Только холодное презрение в её светлых глазах. «На основании чего? Я лишь задавала вопросы.»
- Обоснование будет предоставлено в ходе беседы, – парировал второй охранник. – Прошу вас, не заставляйте применять меры принуждения. - Его рука слегка двинулась к кобуре под полой мундира – не для оружия, но для наручников.
Ректор нашел голос, но он звучал уже не так грозно, а почти умоляюще: «Господа, это… это внутреннее дело Академии! Студентка будет строго наказана по Уставу! Нет необходимости…»
- Ваше превосходительство, – перебил его первый серый господин, не поворачивая головы, – расследование деятельности, имеющей признаки политической неблагонадёжности, находится в исключительной компетенции Отделения. Мы действуем в рамках своих полномочий. Прошу не препятствовать
Они взяли Алису под локти – не грубо, но с неоспоримой твёрдостью. Она не сопротивлялась, позволила себя развернуть. Перед тем как шагнуть к дверям, она бросила быстрый взгляд через толпу – прямо на меня. В нём не было страха. Было предупреждение. Вот цена игры, Григорий. Теперь твоя очередь не дрогнуть. И что-то ещё… почти нечитаемое. Вызов? Укор? Затем её увели внутрь здания. Ректор и отец Игнатий, обменявшись растерянными, почти испуганными взглядами, поспешили следом, явно пытаясь хоть как-то контролировать ситуацию, из которая выскользнула у них из рук.
Толпа замерла в шоке. Шум сменился гробовой, давящей тишиной. Митинг был мгновенно разогнан – не силой, а страхом. Страхом перед серыми мундирами, которые могли прийти за каждым.
Именно в этой тишине я почувствовал чей-то взгляд, жгучий, как раскалённое железо. Я обернулся. В нескольких шагах, тоже прижавшись к колонне, стояли Юлиана и Артём. Они видели всё. Артём был бледен, его глаза широко раскрыты от ужаса и непонимания. «Охранка… – прошептал он, глотая воздух. – Забрали… Забрали её? За что? Она же… она же за тебя!»
Но Юлиана не смотрела на уходящих охранников. Она смотрела на меня. Её зеленые глаза, обычно такие ясные и решительные, сейчас были темными, непроницаемыми. В них читалось слишком многое: шок от произошедшего, страх за Алису, как ни странно, осознание всей опасности ситуации… и что-то ещё. Что-то колючее и тяжелое. Подозрение. Глубокая, леденящая подозрительность.
Она видела, как Алиса смотрела на меня в последний момент. Видела мою реакцию – не просто шок или благодарность, а какую-то глубинную связь, понимание. И это её резануло.
Юлиана не сказала ни слова. Она просто смотрела на меня. Её губы были плотно сжаты в тонкую бледную линию. Ни упрека, ни вопроса. Только этот тяжелый, анализирующий взгляд, который, казалось, просверливал меня насквозь, ища ответ на вопрос: Что между вами? Почему она так рискует? Что ты ей пообещал?
Потом, не дождавшись ни слова от меня, она резко развернулась. Её движения были резкими, отрывистыми.
- Юль? – растерянно выдохнул Артём.
- Пошли, Артём, – её голос прозвучал непривычно глухо, без интонаций. – Здесь больше нечего смотреть.
И она зашагала прочь, не оглядываясь, оставив меня одного под тяжестью её немого, но красноречивого подозрения и гнетущей тишины, воцарившейся после вихря событий. Артём бросил на меня последний растерянный взгляд и бросился догонять её.
Я остался один. У стен Академии, только что оглашавшихся криками о справедливости, а теперь погрузившихся в мертвенное молчание страха. Серые мундиры увели Алису. Ректор и декан теологии пытались что-то спасти в кабинете. Юлиана ушла, унося с собой зарождающуюся бурю ревности и недоверия. А я… я стоял в эпицентре этого урагана, понимая лишь одно: Алиса бросила вызов не только ректору, но и охранке. И заплатила за это. Теперь ход был за мной. И цена ошибки стала неизмеримо выше.
Глава 15
Тишина, воцарившаяся после того, как серые мундиры увели Алису вглубь здания, была тяжелее любого шума. Она давила на уши, заполняла пространство между колонн ледяной, незримой тяжестью. Ректор и отец Игнатий, сраженные внезапностью и наглостью Охранки, поспешили следом, их лица застыли в масках беспомощной тревоги. Толпа студентов растворилась, как дым, унесенный порывом страха. Я остался стоять у стены, ощущая, как привычные контуры Академии – храма знаний, ставшего каменной ловушкой – сдвигаются, неумолимо сужая пространство для маневра.
Передышка от Алисы была куплена ценой её свободы, но это была не свобода. Это была отсрочка. Несколько драгоценных часов, может, дней, наполненных гулким ожиданием удара, который вот-вот должен был обрушиться. И удары эти посыпались незамедлительно.
Первым пришел Голубев. Вернее, пришло его уведомление – сухой, бездушный листок, врученный мне в дверях общежития старшекурсником. Канцелярский язык констатировал: "в связи с грубейшим нарушением Устава Академии (п. 7.3, 11.1, 15.4), выразившимся в участии в запрещенной дуэли с применением магии, повлекшей значительный материальный ущерб, и учитывая общую обстановку в учреждении", я отстраняюсь от занятий и обязан в течение 24 часов явиться для дачи объяснений в комиссию по дисциплине под председательством профессора Голубева. Каждое слово дышало формализованной злобой конъюнктурщика, почуявшего шанс раздавить неудобного ученика, того самого, который когда-то посмел решить его "нерешаемую" задачу сходу и опозорить этим перед всеми. Он торопился поставить жирную точку.
Охранка дала о себе знать почти сразу же. Через час после увода Алисы, когда я пытался собрать мысли в своей комнате, раздался резкий стук. На пороге стоял молодой человек в неброском костюме, но с тем же каменным, лишенным мысли выражением лица, что и у серых мундиров. Он не представился. Просто произнес ровным, лишенным интонаций голосом: "Гражданину Грановскому настоятельно рекомендуется воздержаться от любой общественной активности, провокационных высказываний и контактов с гражданкой Ливен А.В. до завершения проверки её деятельности. Любые попытки повторить инцидент у Главного зала будут расценены как соучастие в деятельности, направленной против общественного порядка, и повлекут задержание всех причастных лиц". Развернулся и ушел. Посыл был ясен: Алиса – заложница ситуации. Петля затягивалась, грозя удушьем не только мне, но и любому, кто посмеет пошевелиться.
Академия суетилась, пытаясь утихомирить бурю "своими" методами, которые лишь усиливали ощущение ловушки. По коридорам поползли тщательно сформулированные слухи, распространяемые, казалось, самими стенами: с Ливен "беседуют", ректор и отец Игнатий "прилагают все усилия" для её защиты, но для этого нужны "спокойствие и порядок". Студентам настоятельно "рекомендовали" сосредоточиться на учёбе и избегать "провокаций". Это была попытка замять скандал, выдавить проблему наружу под видом "заботы" о спокойствии учреждения. Но страх витал в воздухе – страх ректора перед всевидящим оком Охранки, страх деканов за свои факультеты, страх студентов перед серыми мундирами. На этом страхе играли.
Варламов. Найти силы пойти к нему было мучительно. Я застал его в лаборатории, но не за чертежами "Кристалла". Он сидел за столом, глядя куда-то поверх разложенных бумаг. Его лицо было пепельно-серым, руки лежали неподвижно. Когда он поднял на меня глаза, в них не было прежнего огня познания, лишь глубокая усталость и разочарование, тяжелее гнева.
- Григорий, – его голос звучал приглушенно, без прежней звонкости. – Уведомление от Голубева получил?
- Да, Михаил Осипович.
Он кивнул, медленно, будто каждое движение требовало усилий. "Я знаю." Пауза повисла тягостно. Он снял очки, протер линзы краем лабораторного халата. "Ты втянул не только себя. Ты втянул Ливен." Он посмотрел на меня поверх стекол. "Она там. А ты здесь. И Академия… Академия в опасности из-за этого вихря." Он вздохнул, и в этом вздохе звучала вся горечь ученого, чей упорядоченный мир рушится под натиском чужих страстей и политики. "Я… я не могу быть твоим щитом, Григорий. Не в этой буре. Проект "Кристалл"…" Он махнул рукой в сторону чертежей. "Заморожен. Доступ к моим записям и закрытым фондам… для тебя закрыт. Официально." Он произнес это без повышения тона, но каждое слово падало с весом гири. "Я снял с тебя свое покровительство. Прощай."
Он не стал слушать возможные возражения. Просто отвернулся к окну, его фигура выражала окончательную отстраненность. Это был не скандал. Это был приговор. Разрыв. Дверь лаборатории закрылась за мной с тихим, но безжалостно-финальным щелчком. Последняя твердая опора ушла из-под ног.
Юлиана же не просто избегала меня – она выстроила невидимую, но непреодолимую стену. Я видел её мельком в библиотеке – она сидела с подругой, низко склонившись над книгой, но чувствовалось, как напряжены её плечи. Наши взгляды встретились случайно в столовой – её зеленые глаза, обычно такие ясные, метнули в мою сторону холодную, отточенную как лезвие искру, прежде чем резко отвернуться. Она не отвечала на мои робкие попытки поймать её взгляд, на мои записки. Её молчание было громче крика.