Я смотрел на него, оценивая. Страх Чижова был слишком настоящим, слишком глубоким для предателя. Это был страх жертвы, вырвавшейся из пасти. Значит, его информация, возможно, чище. Не вымученная пытками.
– Соврал? – Я усмехнулся с горькой издевкой, не отпуская его. – И тебе поверили? Повезло. Мне тоже поверили. Чуть. – Я специально понизил голос, вкладывая в него ложное братство по несчастью. – Но они копают, Чиж. Копают глубоко. Им мало типографий. Им надо тех, кто стоял за Алисой. Кто ей свиток дал, кто ее направлял. – Он впился взглядом в запавшие глаза Чижова. – Ты что-нибудь видел? Слышал? Кто приходил к ней? Кто был… не из наших? Нам надо найти и предупредить их раньше, чем Охранка доберётся до низ.
Чижов заморгал, пытаясь сообразить. Страх передо мной смешивался с желанием доказать свою непричастность.
– Не из наших… – он бормотал, лихорадочно вспоминая. – Она… она редко кого приводила. Все больше сама… или с Шереметевым. Но… – он вдруг оживился. – Однажды! Да, перед самой… перед сходкой. Я пришел в типографию раньше всех, проверял чернила. А она пришла… не одна. С каким-то мужчиной. Я спрятался в подсобке, боялся, что наругают за ранний приход.
– Мужчиной? Каким? – Я наклонился ближе, сердце замерло.
– Не знаю… Не наш. Средних лет, вроде бы. Дорого одет – добротное пальто, котелок. Лицо… ну, обычное. Но усы! – Чижов сделал широкий жест руками перед своим лицом. – Пышные! Такие… темные, закрученные кверху, как у моржа! И голос… низкий, басистый. Они о чем-то говорили вполголоса, но я не разобрал. Потом он ушел. А она осталась. И выглядела… довольной. Как будто что-то получила.
Пышные усы. Дорогой костюм. Не студент. Ледяная игла надежды кольнула Григория в грудь. Это было что-то! Мало, ничтожно мало, нореальное. След. Первая ниточка в темном лабиринте лжи, которую он сам сплел.
– Усы… – Я медленно отпустил Чижова, делая вид, что обдумывает. – Запомнил что-нибудь еще? Может, имя? Как обращалась к нему?
Чижов отчаянно замотал головой.
– Нет! Клянусь! Только усы и котелок. Больше ничего. Я… я побежал, как только он ушел, чтобы меня не заметили.
Я смотрел на него еще мгновение, затем резко кивнул.
– Ладно. Заткнись об этом. Ни слова никому. Понял? Как будто мы не разговаривали. И… береги себя.
Он развернулся и заковылял прочь, не оглядываясь. В голове гудело от одной мысли: Пышные усы. Дорогой костюм. Кто ты?
Ниточка была тоньше паутины и холодна как лед. Но за нее уже можно было ухватиться. Теперь предстояло самое сложное: вытянуть себя, а заодно и свою лживую легенду, из трясины, держась только за этот призрачный образ усатого незнакомца. И времени оставалось уже не три дня. Два с половиной.
След Чижова – пышные усы и дорогой котелок – горел в моем мозгу, как раскаленная игла. Мало. Опасно мало. Но это былочто-то. Хотя бы точка отсчета в этом безумии. "Не наш", – сказал Чиж. Значит, не студент. Значит, кто-то со стороны. Кто-то с деньгами или связями, если мог раздобыть такой свиток. Кто?Мысль гоняла меня по коридорам Академии, не давая сосредоточиться ни на одной формуле Варламова, ни на тепле Юлианиной руки за обедом, ни на байках Артёма. Я чувствовал, как они косятся на меня, видя мою рассеянность, мой блуждающий взгляд, мои пальцы, нервно барабанящие по столу. Юлианна особенно – ее зеленые глаза ловили каждую мою гримасу напряжения.
– Гриш, с тобой точно все в порядке? – спросила она тихо, когда Артём отошел за еще одной порцией пирожков. – Ты весь день как на иголках. Не давит ли ребро? Или… или Охранка опять? – В ее голосе прозвучал страх. Настоящий, за меня.
Я заставил себя улыбнуться, потянулся через стол, коснулся ее пальцев.
– Нет-нет, Юль. Просто… "Кристалл". Варламов требует невозможного. А ребро – почти зажило, спасибо зельям. – Ложь давила на грудь тяжелее сломанного ребра.Охранка. Давит. Как гиря на шее. "Через три дня. Ровно в десять утра. Не опаздывайте". Слова Седова звенели в ушах громче колоколов. Прошли уже почти сутки. Осталось двое. Сорок восемь часов, чтобы изобрести демонолога из Берлина или… или найти настоящего усача.
После занятий я отмахнулся от ребят – сослался на срочные расчеты для Варламова. Видел, как Юлиана сжала губы, но промолчала. Артём пожал плечами: "Ну ладно, герой науки, варись в своих формулах!". Их забота, их нормальность были теперь словно за толстым стеклом. Я жил в другом мире – мире страха, лжи и вечных подозрений.
Мне нужно было действовать. Но куда идти? Усач Чижова был призраком. Надо было искать следы Алисы. То, что могла упустить Охранка в суете массовых зачисток. Конспиративные квартиры. Те, что знал я или о которых слышал краем уха.
Первая – крохотная комнатенка в доходном доме у Сенной. Хозяйка, вечно под хмельком баба Маня, даже не удивилась моему визиту. Ее квартиру уже обыскивали – нещадно. Дверь с выломанным замком, мебель перевернута, матрас распорот. Пахло пылью, затхлостью и отчаянием.
– Искали, искали, сволочи, – хрипела баба Маня, разливая мне мутный самогон. – Все перерыли. Унесли пару книжек да бумажки какие-то. Кто тут жил-то? Студентка рыжая? Хорошая девочка, тихая… Что с ней?
– Не знаю, – пробормотал я, окидывая взглядом разгром. Надежды найти что-то здесь – ноль. Охранка работала грубо, но тщательно. Я все же порылся в оставшемся хламе – старых газетах, пустых бутылках, обрывках ткани. Ничего. Только пыль въелась под ногти и в легкие.
Вторая квартира – на Васильевском, в доме с грифонами у Академии Художеств. Сдавал ее старый профессор-алхимик, вечно пропадавший в лаборатории. Его тоже, видимо, "потрясли". Дверь была заколочена досками. Я подождал, пока двор опустел, с трудом поддел доску тростью — больно дернуло в плече — и вполз внутрь. Здесь было еще хуже. Книги с полок сметены в кучу и, видимо, пролистаны до дыр. Шкафы вывернуты. Даже половицы кое-где приподняты. Отчаянная злоба подкатила к горлу. Они все забрали! Все! Я все равно полез в кучу книг, швыряя потрепанные томики по алхимии и истории искусств. Заглянул в печь. Обшарил нишу за отклеившимися обоями. Пустота. Только паутина да мышиный помет. Время текло, как песок в часах, отмеряя шаги к кабинету Седова. Паника, холодная и липкая, начала сжимать горло. Сибирь. Каторга. Или петля за "сопротивление".
Третья точка была дальше – на Петроградской стороне, в районе заводов. Маленький деревянный домик, снятый на имя какой-то вымышленной тетушки. Его я знал только по описаниям Алисы – "тихо, сыро, но никто не лезет". Подходя к нему, я уже почти не верил в успех. Забор покосился, ставни закрыты. Дверь – заперта. Я огляделся – переулок пуст, только где-то лаяла собака. Собрал последние силы и плечом рванул дряхлую дверь. Дерево треснуло, замок скрипнул и поддался.
Внутри пахло плесенью, пылью и холодом. Одна комната. Стол, табуретка, походная кровать. И тоже – следы грубого обыска. Тумбочка опрокинута, солома из матраса выворочена наружу, словно грязный снег, одеяло валялось в углу. Книг не было – видимо, все забрали. Отчаяние накрыло с головой. Я прислонился к косяку, закрыв глаза. Конец. Все кончено. Ниточка оборвалась. Мысль о холодных глазах Седова, о его "Пока вы нам потенциально полезны..." заставила содрогнуться.
Но сдаваться было рано. Я пнул ногой кучу соломы. Потом другую. Заглянул под опрокинутую тумбочку. Ничего. Подошел к кровати. Матрасный тик был разорван вдоль, серо-желтая солома вылезла наружу. Я машинально сунул руку в прореху, вороша колючую массу. Надежды нет. Надежды...
И тут пальцы наткнулись на что-то гладкое, плотное. Не солома. Бумага.
Сердце бешено заколотилось. Я рванул руку, вытаскивая находку. Конверт. Простой, пожелтевший, без марки. Адрес написан неровным, чуть дрожащим почерком: "Алисе Сергеевне Ливен. До востребования. Петербург. Главный почтамт." На обороте – печать почтового отделения и дата: 12 января 1899 г. Чуть больше месяца назад.
Руки дрожали, когда я вскрыл конверт. Внутри – один листок. Короткое, сухое письмо, напечатанное на машинке:
"Глубокоуважаемая Алиса Сергеевна,С прискорбием извещаем Вас о безвременной кончине Вашего брата, Павла Сергеевича Ливена, последовавшей сего 10 января от скоротечной чахотки. Прах покойного предан земле на Смоленском лютеранском кладбище. Примите наши искренние соболезнования.С уважением, Контора похоронных услуг "Вечный Покой". Г. Санкт-Петербург, ул. Гражданская, 17."
Я перечитал письмо. Еще раз. И еще. Сначала мозг отказывался понимать. Брат? У Алисы не было брата! Она была единственным ребенком у стареющих аристократов! Она сама как-то обмолвилась об этом с горькой усмешкой: "Наследница вырождающегося рода, вот и вся моя ценность".
Ледяное озарение ударило, как обухом. Фальшивка. А значит это шифр. Контора "Вечный Покой". Гробовщики...
Чижов видел усача... Алиса получила письма. Но почему не заметили? Охранка, захлебываясь от сотен арестов, тонн бумаг, обысков, просто не сопоставила факты! Не проверила биографию дотошно! Они искали революционеров, а не фальшивые соболезнования! А гробовщик... Гробовщик – идеальный связной. Кто обратит внимание на человека, приносящего скорбные вести? Кто запомнит его в толпе? Он вхож в дома, знает тайны, у него есть причины быть незаметным и... перевозить вещи. Вещи вроде свитков, спрятанных среди венков или гробовых принадлежностей?
Схватив письмо, я выскочил из разгромленной конспиративной квартиры, не обращая внимания на треснувшую дверь. В груди пылал костер азарта, смешанного с диким облегчением и новой, острой тревогой. Я нашел! Нашел зацепку! Реальную!
Но эйфория длилась мгновение. Тень от мрачного здания Охранки, казалось, настигала меня даже здесь, на Петроградской стороне. Я посмотрел на часы. Вечерело.До встречи с Седовым осталось всего сорок часов. Сорок часов, чтобы найти контору "Вечный Покой" на Гражданской, 17. Узнать, кто там работает. Узнать, что это за человек в котелке и с пышными усами. И понять, как подобраться к нему так, чтобы не спугнуть и не угодить самому в каменный гроб на Гороховой. Ниточка была найдена. Теперь предстояло карабкаться по ней вверх, над пропастью, где внизу ждали ледяные взгляды Седова и грохот тюремных замков. И времени