- Идиот! – мысль пронеслась молнией. - Конечно! Зачем везти пустой гроб? Его везут с... содержимым! Но где же тогда… - Взгляд упал на тело. На ткань под ним. Двойное дно?
Я глубоко вдохнул, глотая ком тошноты. Надо. Иначе Сибирь. Или петля. Заставил себя наклониться. Запах ударил сильнее. Я отвернулся, задержал дыхание. Руки дрожали, когда я осторожно, с отвращением, взял тело за плечи. Оно было холодным, твердым и невероятно тяжелым. Мертвый вес. Я сдвинул его чуть в сторону, обнажив дно ящика. Ткань подстилки была приколота мелкими гвоздиками к деревянному ложу. Я попробовал дёрнуть её. Ткань отошла. Под ней – не сплошное дно, а аккуратная деревянная панель, почти неотличимая от основного дна, но... с крошечной щелькой по краю.
Сердце забилось как бешеное. Я вновь применил заклятие. Панель поднялась беззвучно, на хорошо смазанных петлях. Под ней – не пустота, а книги. Несколько толстых фолиантов в темных, потрепанных кожаных переплетах. И пачка бумаг, перевязанных черной лентой.
Я выхватил верхнюю книгу, почти не глядя. Открыл наугад. Страницы – плотная желтоватая бумага. Текст – не кириллица, не латиница... сложные, угловатые символы, пояснения на немецком, перемежающиеся схемами пентаграмм, звезд, переплетенных змей. Знаки, от которых веяло ледяным, чуждым злом. Демонология. Запрещенная. Высшего уровня. Берлинский штемпель в моей лжи оказался пророческим. Это было оно! Доказательство! Связь! Возможно, даже учебник или справочник того самого "контакта"!
Радость, острая и пьянящая, ударила в голову. Я судорожно запихнул книгу и пачку бумаг под свой сюртук, затянул пояс. Остальное пришлось оставить – слишком много, слишком заметно. Главное – образцы. Доказательство для Седова. Ключ к своей свободе. Я уже торопливо опускал панель, поправлял ткань, готовясь с неимоверным облегчением сдвинуть тело обратно...
И замер. Ледяной иглой вонзился в спину. Шаги! Твердые, мерные шаги по каменным ступеням где-то снаружи. Не спеша. Сверху. Идущие сюда. В подвал.
Паника схватила за горло ледяной рукой. Рабочий? Сторож? Усач?! Неважно. Меня поймают. Здесь. С трупом. С крадеными запретными книгами под сюртуком. Мысль о Седове, о расправе была страшнее любого призрака.
Взор метнулся по подвалу. Уйти? Куда? Один выход – та дверь, к которой приближались шаги! Спрятаться? За стеллажами? Слишком очевидно! В пустом ящике? Но их обыскали... Взгляд упал на открытый гроб. На холодное, неподвижное лицо мужчины внутри. Нет. Нет, только не это!
Шаги стали громче. Кто-то уже спускался по лестнице. Скрипнула дверная ручка. Металл лязгнул.
Инстинкт самосохранения оказался сильнее отвращения. Я не думал. Я действовал. Рванул крышку гроба, которая стояла прислоненной рядом, сгреб в охапку трость. Прыгнул в ящик, впиваясь коленями в стружку рядом с мертвецом. Толкнул его холодное плечо, заваливая тело чуть на бок, чтобы освободить больше места для себя. Запах формалина и смерти ударил в лицо, вызвав рвотный спазм. Я сглотнул желчь. Руки дрожали, когда я натянул на себя темную ткань подстилки, стараясь слиться с ложем. И последнее, страшное усилие – я поднял крышку гроба изнутри и натянул ее на себя, опуская до щелчка старых, но крепких защелок по бокам ящика.
Абсолютная тьма. Абсолютная тишина, нарушаемая только бешеным стуком моего сердца, гулким, как барабан в этой деревянной могиле. И запах. Боже, этот жуткий запах! Сладковатый формалин, пыль, старая шерсть ткани и... холодная, необратимая плоть рядом. Я лежал плечом к плечу с мертвецом. Его локоть упирался мне в бок. Его восковое, неподвижное лицо было, казалось, в сантиметрах от моего. Я зажмурился, но от этого стало только страшнее. Я чувствовал его присутствие кожей, каждой порой. Дышать было нечем – спертый воздух наполнялся моим собственным горячим, частым выдохом и этим жутким химическим смрадом.
Снаружи громко щелкнул замок. Скрипнула дверь. Шаги – тяжелые, неторопливые – вошли в подвал. Замолчали. Смотрит? Чувствует? Лишь бы не заклинатель, который может обнаружить. Я вжался в стружку, стараясь не дышать. Книга под сюртуком давила на ребра. Трость, зажатая между ног, казалась нелепым свидетелем моего безумия.
Шаги двинулись. Не к выходу. Вглубь подвала. Прошли мимо моего стеллажа. Остановились где-то неподалеку. Послышался звук – скрежет дерева по дереву. Открывают ящик? Мое сердце готово было вырваться из груди. Потом – глухой стук. И еще один. Проверяют? Ищут?
Минуты растягивались в вечность. Я лежал, сливаясь с трупом в объятиях ужаса, каждый нерв натянут как струна. Шаги снова задвигались. Приближались. Прошли вплотную к моему гробу. Я замер, представив руку, которая вот-вот приподнимет крышку... Но шаги не остановились. Прошли мимо. Направляясь к выходу.
Облегчение было таким острым, что слезы выступили на глазах. Но рано. Шаги достигли двери. Остановились. Послышался звук… чирканья спички? Запах дешевого табака смешался с подвальной вонью. Курит? Он что, издевается?
Я лежал в своей деревянной могиле, плечом к плечу со смертью, слушая, как невидимый курильщик неторопливо докуривает папиросу где-то в двух шагах от меня. Книга давила. Запах мертвеца сводил с ума. А время, мой главный враг, текло сквозь пальцы, унося последние шансы успеть к Седову. И единственным моим утешением была мысль, что во внутреннем кармане лежала книга, обещающая подарить мне свободу.
Глава 30
Светало. Первые, жидкие лучи солнца, пробиваясь сквозь туман и грязные стекла подвальных окон, выхватили из мрака пыльные балки да бесконечные ряды ящиков. Но для меня рассвет наступил в тот момент, когда тяжелые шаги наконец удалились за скрипнувшей и захлопнувшейся дверью, а звук щелчка замка прозвучал райской музыкой.
Тишина. Густая, полная, после грохота собственного сердца в ушах. Я лежал неподвижно еще несколько вечностей, боясь пошевелиться, боясь, что это ловушка, что он вернется. Но снаружи было тихо. Только капало где-то в углу, да городской гул едва доносился сквозь толщу камня и земли.
Жив. Слово пронеслось эхом по моему измотанному сознанию. Жив! И у меня книга!
С трудом, будто разрывая невидимые путы, я поднял руку. Пальцы нащупали гладкую деревянную поверхность крышки изнутри, нашли металлические защелки. Дрожали так, что с трудом удалось отвести их с глухим щёлк-щёлк. Я толкнул крышку. Она поддалась тяжело, с пронзительным скрипом не смазанных петель. Свежий, хоть и туманный, воздух ударил в лицо, смешавшись с невыносимым, въевшимся запахом формалина и мертвой плоти. Я жадно вдохнул, закашлялся, сдерживая рвотный спазм.
Выбираться пришлось как крабу – неуклюже, с хрустом затекших суставов. Каждое движение отзывалось болью в ребре, в плече, в ноге и во всём теле. Я буквально вывалился из ящика, упав на колени в пыль подвала. Трость, зажатая между ног, грохнула о камень. Я не обращал внимания. Руки сами потянулись под сюртук – к книге. Твердый переплет, шероховатая кожа. Я вытащил ее, держа как новорожденного, как святыню. Потом – пачку бумаг, перевязанных лентой. Они были здесь. Реальные. Осязаемые. Мои билет на свободу.
Эйфория ударила в голову, горячая и пьянящая. Я засмелся, тихим, срывающимся смехом, который больше походил на рыдания.Получилось! Вытащил! Седов получит своего демонолога на блюдечке! Я прижал книгу к груди, чувствуя ее вес, ее обещание. Запах тлена от собственной одежды, от волос, пропитанных близостью мертвеца, казался теперь не отвратительным, а... победным. Знаком пройденного ада. Я победил страх, победил смерть в ее же логове. Я выжил и добыл доказательства.
Собрав костыль и погашенный фонарь, я выбрался из подвала через кошачий лаз с лихорадочной поспешностью, но уже без паники. Двор конторы был пуст, туман стелился по земле, скрывая следы. Я выбрался на улицу, в серый, влажный рассвет. Город просыпался, но переулок был еще пуст. Я заковылял прочь от «Вечного Покоя», не оглядываясь, но с нелепой улыбкой на лице. Каждый шаг, каждая боль – напоминание о победе. Книга и бумаги жгли грудь под сюртуком – щит и меч в одном флаконе.
Дорога до общежития казалась бесконечной, но летящей. Я почти не чувствовал усталости. Туман цеплялся за одежду, но не мог погасить внутреннего огня. Я представлял лицо Седова, когда он увидит книгу. Его холодные глаза, расширенные от изумления. Его вымученное «Хм. Полезно». Возможно, даже намек на уважение. А потом – свобода. Настоящая. Без дамоклова меча. Возвращение к Юлиане, к Артёму, к «Кристаллу» Варламова без этого леденящего страха в груди.
К своей каморке я двинулся с воодушевлением маньяка. Скинул вонючую, пропитанную запахом смерти одежду – прямо в печь, не глядя. Вода из кувшина, ледяная, стала бальзамом. Я тер кожу щеткой, мылил волосы дегтярным мылом до красноты, смывая не только грязь и запах, но и память о холодном прикосновении мертвого плеча. Надел чистое белье, свежий сюртук. Вычистил сапоги до блеска. Книгу и бумаги аккуратно завернул в чистую холстину и спрятал в прочный портфель.
Я выглядел почти респектабельно. Почти как студент, идущий на важную встречу с профессором. Только тени под глазами были глубже обычного, а в глубине взгляда, если приглядеться, могла мелькнуть дикая усталость. Но я чувствовал себя заново рожденным. Чистым. Готовым закрыть этот кошмарный эпизод.
Дорога к Гороховой, к зданию Охранки, началась как триумфальное шествие. Утро было свежим, туман рассеивался, открывая знакомые, почти милые очертания города. Я шел уверенно, крепко сжимая ручку портфеля. Внутри лежало спасение. Лежало оправдание моей лжи, моему риску. Лежало доказательство, что я не просто выжил, но и добылдля Империи важную нить. Я даже позволял себе мечтать о легком снисхождении Седова к Оболенскому, раз уж причина беспорядков нашлась вовне...
Но чем ближе я подходил к мрачной громадине из темного кирпича, тем сильнее сжималось что-то внутри. Триумф начал выцветать, как краска под дождем. Знакомые ощущения вернулись: запах дешевого табака и страха, витавший даже здесь, на подступах; гулкие, безрадостные шаги людей в штатском, входящих и выходящих; слепые, грязные окна с мелкой расстекловкой, словно прищурившиеся на мир.