Телега въехала в лес, и тени сосен легли на лицо, словно вуаль. Где-то впереди ждала академия, экзамены, новая жизнь. Но здесь, в кармане, лежал кусочек дома — крошка лепёшки, обёрнутая в платок, который пах полынью и её нерешительностью.
Дорога в Петербург напоминала уравнение с неизвестными: каждое утро приносило новые переменные, а вечер подводил черту, оставляя вопросы без ответов. После трёх дней тряски в телеге, которая скрипела, как кости старика, мы добрались до станции «Окунево» — деревянного сарая с табличкой, покосившейся от ветров. Здесь пахло дымом, конским потом и железом. На рельсах, уходящих в дымку, стоял поезд, больше похожий на мифического зверя: из трубы валил не угольный смрад, а сизый дым, а вместо топки - огонёк, запертый в решётчатой клетке. Искры из его древесной пасти рассыпались, как звёзды во время метели, пока рядом стояли сонные пассажиры.
Билетёр, мужчина с уставшим и осевшим лицом, выкрикивал цены, тыча костяшками пальцев в таблицу:— Третьего класса — два рубля, второго — пять, первого — десять с благодарностью машинисту!Мой кошелёк, спрятанный в потайной карман жилета, звякнул в ответ. Два рубля семьдесят копеек — остаток от продажи фамильного серебра. Достало бы лишь на третьеклассный вагон с деревянными лавками и толпой мужиков, пахнущих луком и пивом.
Поезд тронулся с рычанием. Я сидел у окна, прижимая сундук с книгами, и смотрел, как за стеклом мелькали избы, словно страницы календаря, который кто-то листал с безумной скоростью. Сосед, купец с селёдочными усами, до хрипоты спорил с попутчиком о ценах на артефакты:— В Питере нынче амулеты с Иркутска идут втридорога! Говорят, там шаманы заряжают…— Чушь! — фыркнул тот, поправляя котелок. — Настоящую силу только в Европе, да у нас дают.
- Ну скажешь тоже, а персы как же?
- Это другое — восток дело тонкое.
К вечеру поезд остановился посреди поля — поезд «устал», как объявил кондуктор. Пассажиры высыпали на насыпь, греясь у костров, разведённых из сушняка. Я пристроился рядом с семьёй ремесленников: отец чинил сапог шилом, мать кормила ребёнка лепёшкой, а девочка лет семи рисовала палкой на земле круги, похожие на магические руны.— Деканатский факультет, — вдруг сказала она, указывая на свои каракули. — Там учат камни в конфеты превращать!— Молчи, дура! — огрызнулся отец, но я рассмеялся:— Почему именно деканатский?— Потому что деканы — волшебники, — серьёзно ответила девочка. — У папы в мастерской один работал. Говорил, они формулы вместо хлеба жуют.
Ночью поезд словно ожил, и мы двинулись дальше. Под стук колёс я пытался спать, но в третьем классе сон был роскошью. Мужик в углу храпел, как медведь в берлоге, а подросток с гармошкой наигрывал частушки про попа и ведьму. Под утро, когда за окном заалели фабричные трубы окраин Петербурга, поезд вновь встал — на этот раз из-за сломавшегося вагона впереди.
—Час простоя! — пронеслось по вагонам.Я выбрался наружу. Туман висел над путями, как грязная марля, а вдали маячил станционный дом с вывеской «Волховская». Внутри пахло дёгтем и щами. У стойки, заваленной бутылками с огненной настойкой (этикетка гласила: «Для подпитки духа!»), толпились машинисты. Один из них, краснорожий, с нашивкой «Укротитель стихий—1898», спорил с начальником станции:— Не поеду, пока не дадите нового элементаля в поезд! Этот еле тлеет!— Да ты его плетью подстегни, заговор какой прочти — ты же учился! — начальник швырнул на стол кнут с медными шипами.
Я отвернулся, вспомнив учебник: элементали — низшие духи огня, порабощённые стихийными заклятьями. Их боль жгла воздух даже сквозь клетку.
На перроне торговка продавала пироги с вишней. Моё горло сжалось от голода, но, подсчитав мелочь в кармане, я выбрал чёрствый калач. Пока жевал, заметил мальчишку, крадущего кошелёк у задремавшего купца. Действовал он неумело — пальцы дрожали, взгляд метался.
—Эй! — крикнул я, неожиданно для себя.
Мальчишка вздрогнул, выронив кошелёк. Купец проснулся, схватил его за шиворот, но я вмешался:— Ваш кошелёк упал. Этот парень хотел вернуть.
Купец, бормоча, сунул мальчишке пятак. Тот посмотрел на меня с благодарностью и страхом, затем растворился в толпе.
К полудню поезд добрался до Николаевского вокзала. Петербург встретил рёвом паровых гудков, криками извозчиков и запахом дыма, смешанного с морской солью. На площади перед вокзалом возвышалась статуя Петра I с циркулем в одной руке и свитком с формулами — в другой. Надпись на постаменте гласила: «Математика — язык империи».
Извозчик, запряжённый в пролётку с магическим фонарём, запросил рубль до академии. Я покачал головой — пешком.
Улицы были лабиринтом из гранита и амбиций. Фасады домов украшали барельефы с алхимическими символами, водосточные трубы извивались, как змеи, изрыгающие дождевую воду в канавы. На перекрёстке патруль с артефактами-наручниками, те, по слухам, подавляли магию, гнал толпу прочь с пути кареты какого-то сановника.
Академия магических наук возникла внезапно — будто горный хребет, выросший посреди равнины. Её шпили, обвитые бронзовыми спиралями, упирались в облака. На вратах, отлитых из чёрного металла, сияла надпись: «Scientia et Arcana». У входа толпились абитуриенты: юноши в строгих сюртуках с гербами, девушки в платьях с вышитыми рунами. Некоторые лихорадочно листали конспекты, другие пытались зажечь свечи дрожащими пальцами.
Сердце ёкнуло. Здесь, среди этих стен, решалась моя судьба.
Я достал из кармана смятый конверт с документами, подтверждающими дворянство. Чернила расплылись от сырости, но печать всё ещё была различима.
—Держись, — прошептал я самому себе, ощущая под ногами вибрацию города, где даже камни дышали магией. — Это только начало уравнения.
А где-то далеко, в доме с пахнущим полынью платком, Даша, наверное, подметала пустые комнаты, слушая, как скрип половиц наполняет тишину вопросами, на которые у нас обоих не было ответов.
Академия магических наук нависала над мной, как каменный исполин, высеченный из самой идеи знания. Её шпили, обвитые бронзовыми спиралями с руническими надписями, пронзали низкие петербургские облака, а витражи главного фасада изображали не святых, а великих магосов: Ломоносова, держащего шар эфирных токов, Эйлера с лентой Мёбиуса в руках, Софью Ковалевскую, чьи пальцы касались звёздных орбит. Студенты стекались к вратам, словно ручьи в реку, их голоса сливались в гул, напоминающий жужжание гигантского трансформатора.
Обернувшись, увидел юношу в поношенном, но безупречно сшитом сюртуке. Его лицо, обрамлённое тёмными волнами волос, хранило следы былого благородства, как старый портрет — следы позолоты.
—Артём Лугин, — представился он, слегка склонив голову. — Из рода Лугиных. Да, тех самых. Тех, что теперь едва ли помнят.
—Григорий Грановский, — ответил я, пожимая его руку. Ладонь была шершавой, как у того, кто не боится работы. — Наши предки, кажется, выбрали один и тот же путь банкротства.
Он усмехнулся, и мы двинулись к регистрации, минуя толпу. Внутри академия оказалась ещё величественнее: мраморная лестница, ступени которой подсвечивались голубоватым пламенем, заключённым в хрустальные шары. На стенах висели портреты деканов прошлого — их глаза будто бы следили за каждым шагом, а под рамами мерцали таблички: «Magnus in mathematicis, major in magia» — Велик в математике, величествен в магии.
—Факультеты делятся по принципу «от абстрактного к прикладному», — Артём вёл меня, будто экскурсовод. — Вон, метамаги — те, что в мантиях с фракталами. Стихийщики носят эмблемы стихий на отворотах. А те… — он кивнул на группу у витража, — артефакторы. У них паяльники вместо перьев и карандашей, ха-ха.
У стола регистрации, украшенного моделью додекаэдра, уже выстроилась очередь. Здесь пахло пергаментом, чернилами и амбициями. Чиновник с седыми бакенбардами и орденом «За магические заслуги» на груди выкрикивал фамилии:— Волконский! Лопухина! Меншиков!
Из толпы вышел юноша в сюртуке, расшитом серебряными нитями. Его лицо, будто высеченное из мрамора тем же резцом, что и академические статуи, выражало пресыщенное превосходство.
—Потомок светлейшего князя, — шепнул Артём. — Дмитрий Меншиков. Говорят, его род один из сильнейших с петровской эпохи.
Меншиков бросил заявление на стол перед моим, даже не глядя:— Грановский? Слышал. Ваш отец провалил миссию в Монголии, верно? — Его голос звенел, как лезвие. — Надеюсь, вы хотя бы считать умеете.
—Лучше, чем вы умеете себя вести, — парировал я, забирая документ. Артём фыркнул, прикрыв рот ладонью.
Экзаменационный зал напоминал пантеон. Купол, расписанный зодиакальными созвездиями и дифференциальными уравнениями, парил над рядами дубовых парт. На каждом столе лежали: перо для черчения магических схем, свиток с задачами и мешочек с порошком голубого кристалла — «чернила для метамагов».
—Три часа на доказательство теоремы о эфирном потоке, — объявил седовласый профессор с жезлом в виде интегрирующей линейки. — Приступайте.
Я развернул свиток. Задача гласила:«Доказать, что скорость эфирного потока в замкнутом контуре обратно пропорциональна магическому сопротивлению и прямо — квадрату приложенного потенциала». По сути, закон Ома, переодетый в магические одежды.
Сердце забилось чаще. Пальцы сами потянулись к перу. Я начал выводить формулы, переводя знакомые физические законы на язык магии. «Если заменить напряжение на магический потенциал (Ψ), а сопротивление на коэффициент эфирной вязкости (η)…». Строки сплетались в изящное доказательство, как нити в ковре.
Рядом Артём бормотал формулы под нос. Меншиков, сидевший через ряд, щёлкал пальцами, заставляя меня отвлекаться от решения задачи.
—Время! — профессор ударил жезлом о пол. Свитки сами свернулись и улетели в корзину для проверки, кружась, как осенние листья.
Результаты объявили на закате. Мы стояли в колонном зале, где статуя Петра I держала не меч, а гигантский циркуль. Профессор зачитал список: