– Ну? – хрипло спросил он, не отрываясь от книги. Голос был сиплым, как скрип не смазанных ворот.
Я наклонился чуть ближе, стараясь говорить тихо, но четко. Адреналин все еще звенел в крови, смешиваясь с остатками тошноты.
– Мне нужен Игнат. – Пауза. Я почувствовал, как взгляд за стойкой замер, стал чуть внимательнее. – Для Грановского. Товар по списку.
Человек медленно отложил перо. Его мутные глаза скользнули по моему лицу, по сюртуку, оценивающе, как бы прикидывая, на какой гроб меня хватит. Ни тени удивления. Ни страха. Профессиональная оценка.
– Игнат… – пробормотал он, словно пробуя имя на вкус. Потом кивнул куда-то за спину, в темный проход. – Жди. Сейчас. – Он снова уткнулся в свою книгу, в колонки фамилий и дат смерти. Я перестал для него существовать.
Я отошел от стойки, прислонился к холодной, шершавой стене. Ожидание. Оно всегда было пыткой. Здесь же, в этом месте, пропитанном запахом вечного покоя и подпольных сделок, оно стало невыносимым. Глаза скользили по деталям, цепляясь за них, чтобы не сойти с ума. Пятна сырости на стене складывались в знакомые, кошмарные очертания – контур гроба, силуэт мертвеца… Я отвел взгляд. Напротив висела рекламная литография – нарядный гроб с бархатной обивкой, пышные венки, улыбающиеся ангелочки. Циничный фарс. На подоконнике у занавешенного окна стояла чахлая герань в глиняном горшке. Ее увядшие листья казались здесь кощунством, попыткой жизни пробиться сквозь царство смерти – жалкой и обреченной. Старик на скамейке зашевелился, застонал во сне. Его дыхание было хриплым, прерывистым. Казалось, он сам уже наполовину принадлежал тому миру, услуги которого здесь рекламировались.
Тишину разорвал скрип двери в глубине залы. Из темного проема вышел человек. Тот самый, кого я должен был спросить. Игнат.
Он был не похож на мое смутное ожидание конспиратора или фанатика. Высокий. Чересчур высокий и худой. Казалось, его фигура вытянулась и иссохла от постоянного соседства со смертью. Лицо – узкое, вытянутое, с резко выступающими скулами и впалыми щеками. Кожа – мертвенно-бледная, почти прозрачная, как у заспиртованного препарата, с синеватыми прожилками у висков. Глаза – глубоко посаженные, маленькие, черные и невероятно живые на этом мертвом фоне. Они блестели, как у ростовщика, оценивая, высчитывая. На нем был костюм. Очень хороший, дорогой, темно-серый, строгий, идеально сшитый по фигуре, но… как-то неестественно сидевший на нем. Как нарядили труп. Белоснежная сорочка, темный галстук с крупной, тусклой булавкой в виде жука. Руки – длинные, костлявые пальцы с безупречно чистыми, остро отточенными ногтями. Один такой палец мог, казалось, вскрыть вену без усилия.
Он подошел бесшумно, как тень. От него не пахло ни стружкой, ни формалином. Пахло дорогим одеколоном с холодным, чуть лекарственным ароматом. И деньгами. Деньгами пахло отчетливо.
– Грановский? – спросил он. Голос был неожиданно низким, бархатистым, но лишенным тепла. Как шелест дорогого шелка по мрамору. Черные глаза-бусинки изучали меня без тени смущения или интереса к делу. Только оценка товара. Или клиента.
– Да, – ответил я, стараясь держать взгляд. Внутри все сжалось. Этот человек не верил ни в какие идеи. Это было ясно с первого взгляда. Он был хищником другого рода. – От Забайкальского. – Я произнес кличку, наблюдая за реакцией. Ничего. Только легкое, почти незаметное движение бровей. – Пароль: «Покойник ждет венка из правды».
Игнат слегка наклонил голову. Будто кивнул самому себе. Удовлетворение? Или просто подтверждение пароля?
– «Правда» нынче дорога, молодой человек, – произнес он своим бархатным, холодным голосом. Черные глаза скользнули по моему карману, где лежали деньги. – Очень дорога. И… недолговечна. Как венок из свежих цветов. Завянет. Рассыплется. Останется лишь проволока. – Он тонко улыбнулся. Улыбка не коснулась глаз. – Вы готовы заплатить за мимолетность?
Цинизм его слов обжег. Это был не товарищ по борьбе. Это был торговец. Торговец смертью в прямом и переносном смысле. Он наживался на горе родных, хоронивших близких, и на отчаянии живых, желавших перевернуть мир. Для него и те, и другие были лишь источником дохода. «Правда» была для него товаром, как сосновый гроб или оцинкованная урна.
– Готов, – ответил я хрипло. – У меня список. И деньги. – Я полез в карман, чувствуя, как бумажка со списком литературы и жалкая пачка ассигнаций и монет жгут пальцы.
Игнат поднял длинную, бледную руку с безупречным маникюром. Изящный жест остановки.
– Не здесь. – Его черные глаза оглядели залу: дремавшего старика, клерка за стойкой, уткнувшегося в книгу. – Здесь ждут своего часа. Негоже смущать их покой… деловой суетой. – Он снова улыбнулся своей ледяной улыбкой. – Пройдемте. Вниз. Там… спокойнее. И товар осмотреть удобнее.
Слово «вниз» прозвучало, как приговор. Кровь отхлынула от лица. Вниз. Туда. В тот самый подвал. Где стояли гробы. Где я… Ноги стали ватными. Запах формалина, стружки и тления ударил в ноздри с новой силой, хотя здесь, в зале, его почти перебивал одеколон Игната. Я почувствовал холод дерева под спиной, жесткость савана на щеке, недвижную тяжесть мертвого тела рядом…
– Что с вами? – бархатный голос Игната прозвучал чуть громче. В его черных глазах мелькнуло нечто… любопытство? Как у ученого, наблюдающего реакцию подопытного? – Не по себе? Воздуха не хватает? В нашем деле… привыкают. Или уходят. – Он повернулся и сделал шаг к темному проему в стене, из которого вышел. – Идемте. Не задерживаем… процесс.
Он не ждал ответа. Шел бесшумно, его высокая, худая фигура в безупречном костюме скользила по полу, как призрак. Я заставил ноги двинуться следом. Каждый шаг давался усилием воли. Прошли мимо стойки. Клерк даже не поднял головы. Мимо дремавшего старика. Тот что-то пробормотал во сне. Темный проем поглотил нас. Короткий коридор. Сырость. Запах плесени и чего-то металлического. И – в конце – дверь. Массивная, деревянная, почерневшая от времени. Знакомая. Ужасно знакомая. Перед ней висел тусклый фонарь в железной клетке, бросавший неровные, прыгающие тени на стены.
Игнат достал из кармана жилета большой, старомодный ключ. Металл звякнул зловеще в тишине. Он вставил ключ в скрипящий замок. Щелчок. Громкий, как выстрел в тишине подземелья. Он потянул тяжелую дверь на себя. Скрип петель пронзил тишину, как крик.
Оттуда хлынул воздух. Холодный, сырой, пропитанный до тошноты знакомым, кошмарным коктейлем: сосновая стружка, лак, формалин… и та самая, сладковатая, невыносимая нота тления, смешанная с пылью веков. Запах могилы. Запах моего личного ада.
Игнат шагнул в черный провал двери, его силуэт растворился в темноте. Он обернулся, его бледное лицо, освещенное снизу тусклым светом фонаря в коридоре, казалось парящим в темноте. Черные глаза блеснули.
– Прошу, – сказал он своим бархатным, ледяным голосом. – Товар ждет. Не заставим покойников скучать. Они, знаете ли, терпеливы, но… время – деньги. И их, и ваше.
Я стоял на пороге. Ноги вросли в грязный каменный пол. Сердце бешено колотилось, глотая воздух, пропитанный смертью. Взгляд упал вниз, за порог. Там, в черноте, угадывался верх узкой, крутой каменной лестницы, ведущей в бездну. В подвал. Туда, где стояли гробы. Туда, где я лежал, прижавшись к мертвецу. Туда, где стружки впивались в спину, а сладкий запах тления заполнял легкие. Там, внизу, в этой сырой тьме, ждал мой прошлый кошмар. И новый – сделка с этим ходячим мертвецом в дорогом костюме за книги, которые, быть может, станут эпитафией моим друзьям.
Игнат ждал в темноте, его бледное лицо – безжизненная маска терпения ростовщика. Я сделал шаг. Шаг в черный зев двери. Холодная тьма подвала обняла меня, как старая знакомая могила. Запах ударил с нечеловеческой силой. Формалин. Стружка. Сладкая гниль. Тот самый запах. В ушах зазвенело. Ноги предательски дрогнули. Я схватился за холодный, влажный камень косяка, чтобы не рухнуть. В глазах помутилось. И в этой мгле, в этом хаосе запаха и паники, проступили воспоминания, яркие, как вспышки боли:
...Жесткие доски под спиной. Невыносимая теснота. Каждый сучок, каждая щель в древесине впиваются в тело. Холод. Леденящий, неземной холод от окоченевшего тела подо мной. Его рука – костлявая, тяжелая – лежит на моем животе, как каменная плита. Голова уткнута в грубый, накрахмаленный саван. Запах… Боже, этот запах! Сладкий, приторный, как испорченный мед, с удушающей ноткой разложения, которую не может перебить даже едкая химия формалина. Он въедается в ноздри, в глотку, заполняет легкие. Я задыхаюсь. Хочется кричать, рвать этот саван, вырваться из этого деревянного плена. Но сверху – голоса. Голоса охранников. Их тяжелые шаги по полу конторы. Смех. Звяканье шпор. Они рядом. Очень рядом. Любой звук – смерть. Я сжимаюсь в комок, впиваясь зубами в собственный кулак, чтобы не застонать, не закашляться. Горло сжимает спазм. Страх сковал сильнее льда. Я чувствую биение сердца мертвеца… Нет, это мое сердце! Оно колотится, как бешеное, о ребра гроба, гулко, слишком гулко! Они услышат! Они услышат! Я замер, не дыша. В ушах – шум крови. В ноздрях – сладкая вонь смерти. Подо мной – вечный холод небытия…
Я услышал собственный стон. Громкий, неконтролируемый. Рука, державшаяся за косяк, дрожала как в лихорадке. Темнота подвала плыла перед глазами. Запах душил. Игнат где-то там, внизу, в этой тьме. Его бледное лицо все еще висело в воздухе, как призрак. Черные глаза смотрели. Ждали. Оценивали степень моего страха. Товар ждет.
Тьма подвала была не абсолютной. Тусклый, желтоватый свет коптилки, висящей где-то в глубине, едва разгонял мрак, выхватывая из него жуткие очертания. Стеллажи, грубо сколоченные из сырого дерева. На них – гробы. Разные. Дорогие, полированные, с бархатной обивкой. Дешевые, сосновые, пахнущие смолой и смертью. И повсюду – запах. Тот самый. Удушающий, сладковато-гнилостный коктейль формалина, стружки, воска и… нечто глубинное, неистребимое – запах тления, въевшийся в самые камни. Он обволакивал, проникал под кожу, в мозг. Каждый вдох был пыткой, напоминанием о том ящике, о мертвом теле подо мной. Я стоял, прислонившись к холодной, влажной каменной стене у лестницы, стараясь не смотреть