Он знал. Конечно знал. Знает, где я был, что делал. Играл со мной, как кот с мышью. Я стоял по стойке смирно, чувствуя, как гул ламп сливается с гулом крови в висках. Энергия эгрегора клокотала внутри, черная и бесполезная здесь, перед этим воплощением холодной, системной жестокости.
– Контакт установлен, – выдавил я. Голос звучал хрипло. – С Забайкальским. Лично.
Пальцы Седова замерли. Темный предмет в них – я разглядел, это была маленькая, тщательно вырезанная деревянная куколка – замер. Папироса в мундштуке дымилась ровно.
– Лично? – повторил он, и в голосе появилась едва уловимая нотка… интереса? Или просто нового витка игры? – Ну-ну. Рассказывай. Где? Когда? Как милый Василий? Все еще нервный? Глаза бегают?
Я коротко, сухо, опуская детали церкви и баптистерия, но упомянув обыск и кольцо как «меры предосторожности», рассказал о встрече. О своем предложении. Об его испуганной, но жадной реакции. О том, что жду весточки с целью.
Седов слушал молча. Только пальцы снова начали водить по гладкому дереву куколки. Когда я закончил, в кабинете повисла пауза, заполненная только гудением лампы и моим собственным учащенным дыханием. Потом он тихо рассмеялся. Сухо, беззвучно, лишь плечи слегка вздрогнули.
– Инкассаторская карета? – произнес он наконец, и в его голосе звенела неподдельная, ледяная издевка. – Милый мой Грановский. Ты… ты решил поиграть в благородного разбойника? Или просто смертельно устал от нашей любезной компании и выбрал эффектный способ самоубийства? – Он покачал головой, тень от абажура качнулась по стене. – Солдаты. Маги-охранники. Сигнальные чары. Стальные рессоры, выдерживающие попадание снаряда. Ты хочешь атаковать это? С кем? С бандой восторженных недоучек и парочкой спившихся рабочих? Да тебя, голубчик, размажут по мостовой раньше, чем ты крикнешь «экспроприация»!
Его слова били, как плети. Каждое – подтверждение моей авантюры, каждое – удар по и без того шаткой уверенности. Но я стоял. Молчал. Зная, что отступать некуда. Зная, что в его издевке – проверка.
Он вдруг замолчал. Отложил куколку. Притушил папиросу о медную пепельницу в виде черепа. Поднял руки и сложил пальцы домиком перед собой, все еще скрытым в тени лицом. Гул лампы заполнил паузу, давя на барабанные перепонки.
– Хотя… – протянул он задумчиво. – Хотя… Идея, в своей безумной наглости… имеет некую… извращенную привлекательность. – Он медленно поднял голову, и свет от лампы наконец упал ему на глаза. Холодные. Серые. Как промерзший гранит. Без тени насмешки теперь. Только расчет. Хищный, беспощадный. – Большие деньги, говоришь? Чистые? Наличными?
– Да, – хрипло ответил я. – Значительная часть – им. На подполье. Но…
– Но львиная доля, – перебил он меня, тонкие губы растянулись в подобие улыбки, – могла бы… вернуться в казну. Восполнить… бюджетные дыры. Неплохо. Очень неплохо. – Он явно имел в виду свой карман. – Риск колоссальный. Провал будет громким. Очень громким. Но… – Он откинулся на спинку кресла, сливаясь с тенью, только бледные руки лежали на зеленом сукне стола. – Если все сделать чисто… Еслимоилюди будут контролировать процесс… Если цель будет выбрана… мудро… – Он сделал паузу, давая мне понять, кто будет выбирать жертву. – Тогда… почему бы и нет? Эксперимент. Стресс-тест для системы. И для тебя, звездочет. – Его голос снова стал медовым, ядовитым. – Ты же любишь эксперименты? Свои… эгрегорные игрушки?
Меня бросило в жар. Он знал. Черт возьми, онвсегдазнал больше, чем показывал. Эгрегор – моя тайная сила и моя смертельная уязвимость – была ему известна? Или просто догадывался? Играл наверняка?
– Я… я не понимаю, – пробормотал я, стараясь сделать голос максимально глупым и испуганным.
– Ах, не понимаешь? – Он мягко рассмеялся. – Ну и ладно. Главное, что ты понимаешь задачу. Ждешь наводку от своего… друга Забайкальского. Как получишь – немедленно ко мне. Не сюда. – Он вдруг резко сменил тон, стал деловым, колючим. – Сюда тебе больше ходить не стоит. Слишком рискованно. Теперь ты ценный агент, связанный с подпольем. Твое место – в тени. В грязи. Среди них. – В его голосе прозвучало отвращение. – Будешь получать указания на конспиративной квартире. Адрес и явку тебе передадут. Обычным каналом. Понятно?
– Понятно, – кивнул я.
– И, Грановский, – его голос снова стал мягким, как шелк, которым вытирают кинжал. – Не вздумай… поиграть в свою игру с этими деньгами. Или с информацией. Я буду следить. Очень внимательно. Малейшая твоя… самостоятельность… – Он не договорил. Просто провел указательным пальцем по горлу. Быстро. Элегантно. – Свободен.
Он снова взял в руки деревянную куколку, повертел ее в пальцах, явно потеряв ко мне интерес. Я повернулся и вышел. Гул электрических ламп обрушился на меня с новой силой, давя, оглушая. Шаги по коридору казались громче, свет – ослепительнее. Охранники у выхода проводили меня бесстрастными взглядами.
Я выбрался на Гороховую. Ночной воздух, пропитанный гарью и холодом, показался глотком свободы после гудящего каменного мешка. Но облегчения не было. Была тяжесть. Тяжесть двойной игры, ставшей теперь тройной. Я втянул Забайкальского. Он клюнул на деньги для подполья. Я втянул Седова. Он клюнул на деньги для себя, прикрываясь казной. Оба считали меня инструментом. Оба верили, что дергают за ниточки.
А я стоял посередине. С темной энергией эгрегора, бурлящей в жилах, как черное солнце. С адресом конспиративной квартиры, который мне еще предстояло получить. С ожиданием весточки от испуганного, жадного лысого человека. И с безумным планом ограбления инкассаторской кареты – планом, который должен был спасти меня, но который с каждым новым участником становился все сложнее, рискованнее, нелепее.
Как? Как провернуть то, на что я сумел подговорить и фанатика-подпольщика, и циничного палача из Охранки? Как заставить их слепые амбиции и алчность работать на мойсценарий? У меня не было людей. Не было средств. Только я. Моя сила. Моя ложь. И смертельный риск.
Я зашагал по темной улице, гул Охранки постепенно стихая в ушах, сменяясь навязчивым шепотом собственных мыслей. Ночь была еще темна. До весточки – часы, может, дни. Адрес конспиративной квартиры – тайна. А впереди – ограбление века, которое я затеял, не имея ни плана, ни команды, ни выхода. Только петля на шее и темная река эгрегора внутри, единственная моя опора в этом рушащемся мире. Я шел, ощущая, как грязь Петербурга прилипает к сапогам, а безумие моей авантюры – к самой душе. Игра началась по-крупному. Ставки – жизнь. А разменная монета – моя преданность, продаваемая всем сторонам и не принадлежащая ни одной.
Глава 50
Дни поползли, как улитки по стеклу, оставляя за собой липкие, почти невидимые следы времени. То самое время, что должно было быть кровью – по садистскому определению Седова – превратилось в густую, удушливую патоку. Каждое утро я просыпался в своей каморке академического общежития под мерный стук воды в батареях, сжимая кулаки до побеления костяшек. В ушах еще звенела тишина после гудящего ада Гороховой, 2, но ее быстро вытеснял назойливый шум пробуждающейся академии: топот сапог по коридорам, гул голосов за тонкой стенкой, звон посуды из общей кухни. Запах дешевой колбасы, пыли и студенческого пота.
Академия Магических Искусств в эти дни казалась не храмом знания, а гигантской, бессмысленно работающей машиной. Я втягивался в ее механизм, становясь винтиком. Лекции. Семинары. Практикумы. Все то же самое, но теперь окрашенное в ядовитые тона ожидания. Теория Магических Полей – профессор Лобода выводил на доске изящные дифференциальные уравнения, описывающие взаимодействие сил в эфирном континууме. Раньше это волновало, будило мысль. Теперь символы сливались в бессмысленные завитки. Я сидел, уставившись в конспект, но видел только черную воду баптистерия, дрожащий лунный серп и толстые стекла очков Забайкальского. Жди весточки. Слова жгли мозг. Сколько ждать? День? Два? Неделю? Каждый час безмолвия – это час доверия Седова, тающий, как весенний снег за окном.
После лекций – практикум по Стабилизации Потоков Энергии в подвальной лаборатории. Холодный камень стен, запах озона и горячего металла. Мы, студенты, по очереди подходили к кристаллическим резонаторам, пытаясь тонкими нитями собственной воли удержать в них бурлящий, искусственно созданный энергетический сгусток. Мои попытки были жалкими. Руки дрожали. Воля, рассеянная тревогой, не могла сфокусироваться. Кристалл дребезжал, светился неровно, ассистент хмурился, делая пометки в журнале. Энергия эгрегора, темная и мощная, бушевала внутри, но была бесполезна здесь. Ее нельзя было применить к этим лабораторным игрушкам. Она требовала другого выхода – действия, риска, а не этой мертвящей рутины. Ощущение собственной немощности, зажатости в тисках ожидания, было унизительно.
Столовая.Очередь. Запах дешевого жира, переваренной капусты, кислого хлеба. Тарелка серого супа с мутными кружками жира на поверхности, кусок жесткой говядины. Я ел автоматически, не чувствуя вкуса. Студенты вокруг спорили о последней лекции, о предстоящем экзамене, о девчонках. Их заботы казались мне смешными, нелепыми, как игры в песочнице. Я ловил на себе взгляды – любопытные, настороженные. Чижов? Он сидел за дальним столиком, не поднимая глаз от тарелки, но я чувствовал его внимание, как тонкую, колючую нить. Его молчаливое знание о моем предательстве, о моем искусственном эгрегоре, висело в воздухе между нами тяжелой, невысказанной угрозой. Он – тикающая бомба в самом сердце моей «легенды».
Вечера были хуже всего. Возвращение в каморку. Узкая койка. Стол, заваленный конспектами и книгами по Эфирной Динамике иИстории Прикладной Магии XVIII века. Я пытался читать, вникать в опыты Фарадея-Максвелла по гармонизации резонансных полей, но буквы плясали перед глазами. В голове крутились одни и те же мысли: Почему молчит? Узнали слежку? Передумал? Сдал меня Седову? Или просто тянет время, боится? Каждый скрип двери в коридоре, каждый шаг за стеной заставлял сердце колотиться чаще. Я ворочался на жестком матрасе, слушая, как где-то з