Столовая.Очередь казалась бесконечной. Запах пережаренного масла и тушеной капусты вызывал тошноту. Я взял поднос с мутной баландой и куском черствого хлеба, нашел свободное место у окна. Дождь стекал по грязному стеклу, искажая вид мокрых крыш и печных труб. Я ковырял ложкой в тарелке, не в силах заставить себя есть. Мысли кружили вороньим роем: Конспиративная квартира. Почему Седов не прислал адрес? Забыл? Или это знак? Знак того, что я уже отработанный материал? Что петля готова?Отчаяние поднималось комком в горле, горькое и удушливое. Рутина академии, ее чистота, ее надуманные проблемы – все это казалось фальшивым театром, декорациями, которые вот-вот рухнут и погребут меня под обломками. Я закрыл глаза, пытаясь заглушить гул голосов вокруг, гул собственной паники. Петля сдавила так, что потемнело в глазах. Конец. Это конец. Провал.
– Эй, господин студент!
Голос был хриплым, близким. Я вздрогнул, открыл глаза. Перед столом стоял человек. Вернее, тень человека. Оборванный, грязный, в пропитанной неизвестными жидкостями шинели не по размеру, с лицом, изъеденным морозом, грязью и, возможно, болезнью. Глаза, красные и мутные, смотрели на меня без особого интереса. Бездомный. Таких сотни валялись по подворотням Петербурга. Он протянул руку, зажатую в грязной варежке без пальцев. В ней был смятый, грязный клочок серой бумаги.
– Вам, – буркнул он. – Дали. Сказали – студенту Грановскому. Точь-в-точь описали. – Он шмыгнул носом, оглядываясь по сторонам с привычной опаской.
Сердце остановилось, потом рванулось в бешеной скачке, ударяя ребра изнутри. Кровь прилила к лицу, потом отхлынула, оставив ледяную пустоту. Я машинально сунул руку в карман, нащупал медяк, сунул его в грязную ладонь. Бездомный кивнул, не глядя на монету, и растворился в толпе у выхода так же внезапно, как появился. Я остался сидеть, сжимая в дрожащей руке злосчастный комок бумаги. Запах от нее ударил в нос – дешевый табак, грязь, пот, бродяжья вонь. Я огляделся. Никто, казалось, не заметил. Студенты ели, болтали. Чижов сидел в другом конце зала, уткнувшись в тарелку.
Руки дрожали, когда я разворачивал бумагу. Она была мятая, жирная, с отпечатками грязи. На ней – ни имени, ни подписи. Только три строчки, выведенные угловатым, торопливым почерком чернильным карандашом:
Завтра. Полночь.
Склад N17.
Охтинская верфь.
Завтра. Не послезавтра, а завтра. Всего один день. Одна ночь. Охтинская верфь. Промзона. Глушь. Шум. Идеальное место для встречи… или засады. Склад N17. Я представил его – темный, сырой, пахнущий гнилым деревом, дегтем и ржавчиной. Информация была. Цель была. Но плана… плана не было. Совсем. Пустота. Я сидел, уставившись на эти роковые строчки, чувствуя, как адреналин отчаяния сменяется холодной волной новой, еще более острой паники. Завтра. Как? С кем? Каким макаром? У меня был только я. Моя темная сила. И горы нерешенных проблем.
Остаток дня прошел в лихорадочном тумане. Семинар по Эфирной Динамике я прогулял. Спрятался в дальнем углу библиотеки, за горами непрочитанных фолиантов, пытаясь собрать мысли в кучу. Инкассаторская карета. Седов. Забайкальский. Склад. Завтра. Кусочки мозаики были, но картина не складывалась. Нужен был план. Хотя бы каркас. Хотя бы иллюзия контроля. И для этого нужны были люди. Моя "легенда". Мой кружок. Риск колоссальный – втягивать их в это безумие. Но иного выхода не было. Без них – я ноль. Без прикрытия группы, без их рук, их глаз – я был обречен.
Вечер.Квартира Оли. Тот же уют, тот же запах хлеба и воска. Та же напряженная тишина после ухода тети Марфы, на сей раз она ворчала особенно громко, уходя. Тот же состав: Оля, тревожно-внимательная; Николай, спокойно-настороженный; Семен, ерзающий от нетерпения; Анна, суровая и собранная; Чижов, сгорбившийся в углу, как нахохлившаяся серая птица, его взгляд скользил по полу, избегая встречи с моим.
– Друзья, – начал я, и голос звучал хрипло, но тверже, чем в прошлый раз. В руке я сжимал воображаемую записку, ощущая ее грязную шершавость. – Он ответил. Наводка есть. – Я сделал паузу, встречая их взгляды. У Оли – надежда, смешанная со страхом. У Семена – дикий восторг. У Николая – глубокая настороженность. У Анны – холодный расчет. Чижов не шевелился. – Цель. Место. Время. Все ясно. Завтра. Полночь. Охтинская верфь. Склад семнадцать.
Семен чуть не подпрыгнул на стуле. Николай тяжело вздохнул. Оля вцепилась в подол платья. Анна прищурилась.
– Значит… действуем? – спросил Семен, не в силах сдержать дрожь в голосе.
– Действовать придется, – подтвердил я. – Но вслепую – самоубийство. Нужен план. Точный. Детальный. Каждый шаг. Каждый участник. Каждый запасной выход. Надо продумать все. От подхода до отхода. От диверсии до дележа. Сейчас. Пока есть время. Пока… – Я не договорил. Пока Седов не вмешался со своими людьми и своими кровавыми корректурами.
Но прежде чем кто-то успел открыть рот – хоть Семен в порыве энтузиазма, хоть Николай с трезвым вопросом, – произошло нечто. Нечто тонкое, но леденящее. Все взгляды – Оли, Николая, Семена, Анны – почти синхронно скользнули в угол. На Чижова. Не на меня, не на предполагаемого лидера, а на него. На тихого, нервного Василия, с его дрожащими руками и знанием моей страшной тайны. Мгновение повисло в воздухе, густое, как смола. Николай смотрел на Чижова вопросительно, почти ища одобрения. Семен замер, его энтузиазм притушен ожиданием. Анна – оценивающе. Даже Оля, моя Оля, бросила на него быстрый, невольный взгляд. И только потом их глаза вернулись ко мне.
Чижов поднял голову. Медленно. Его бледное лицо было непроницаемым. Он посмотрел не на меня, а куда-то в пространство между нами. Потом, медленно, почти невесомо, кивнул. Один раз. Коротко. Как судья, выносящий приговор. Или разрешение.
Только после этого кивка Николай выдохнул и перевел взгляд на меня:
– Ладно, Артем. Говори. Что за склад? Что вокруг? Каковы входы-выходы?
Семен ожил:
– Да! План! Надо продумать отвлекающий маневр! Может, пожар? Или…
Анна перебила, практично:
– Оружие? Какое есть? Кто умеет стрелять? Нужны люди на улице, наблюдатели…
Обсуждение закрутилось, набирая обороты. Голоса смешались, предлагая, сомневаясь, уточняя. Но я уже почти не слышал. Я стоял среди них, кивая, вставляя короткие реплики, глядя на схему Охтинской верфи, которую Николай быстро набросал на обороте какой-то листовки. Но внутри бушевал ледяной ураган. Этот взгляд. Этот синхронный поворот голов к Чижову. Этот его кивок – не поддержка, а санкция. Разрешение свыше.
Василий Чижов. Тихий, нервный Василий. Он не просто знал. Он стал центром. Точкой опоры. Тайным арбитром кружка. Мои "доноры веры" теперь смотрели на него, ища подтверждения, прежде чем последовать за мной в авантюру. Он стал моим врагом. Не потенциальным. Не возможным. А реальным, здесь и сейчас. Врагом номер один. Опаснее Забайкальского. Опаснее Седова в эту минуту. Потому что он был внутри. В самом сердце моей "легенды". И он дергал ниточки.
Мысли о плане ограбления, о складе, о завтрашней ночи отступили на мгновение, затопленные этой леденящей реальностью. Убрать. Нейтрализовать. Сейчас же. – шептал темный голос эгрегора, подпитываемый яростью и страхом. Но холодный расчет брал верх. Не сейчас. Не перед самым прыжком. Убрать Чижова сейчас – значит взорвать кружок изнутри, посеять панику, подставить себя под удар. Седову доложат мгновенно. Нет. Чижов должен был подождать. Пережить завтрашнюю ночь. А потом… Потом мы разберемся.
Я впился взглядом в набросок Николая – причалы, сараи, проходные верфи, условный квадратик склада N17. Сосредоточился. Выкинул Чижова из головы. На время. Сейчас нужен был план. Хотя бы каркас. Хотя бы иллюзия, за которую можно было бы зацепиться перед прыжком в бездну завтрашней ночи.
– Хорошо, – перебил я общий гул, заставив всех замолчать. Голос звучал жестче, чем я чувствовал. – Начнем с главного: как незаметно подобраться к складу...
Глава 51
Карта Николая лежала перед нами как труп на секционном столе. Грубые линии, обозначавшие причалы Охтинской верфи, корпуса цехов, грязные ленты узких проездов между складами, напоминали вены на иссохшей коже. Квадратик с пометкой "N17" был чернильным пятном – центр будущего взрыва. Воздух в Олиной квартире, обычно пропитанный теплом печи и запахом хлеба, стал тяжелым, спертым, как перед грозой. Электрическое напряжение висело незримо, заставляя кожу покалывать. Дождь за окном усилился, стуча по стеклу мутными потоками, словно пытаясь смыть предстоящее.
– Завтра. Полночь. Склад семнадцать, – повторил я, пальцем вдавливая бумагу у злополучного квадрата. Голос звучал чужим, металлическим, лишенным колебаний, которых требовала ситуация. – Забайкальский дал точку. Теперь – наш ход. Как?
Семен рванулся вперед, его глаза горели лихорадочным блеском, пальцы нервно барабанили по краю стола.
– Окружить! – выпалил он. – Быстро, тихо! Снять часовых у ворот! Потом – вломиться внутрь! Навалом! У них там не солдаты, а сторожа, наверняка! Сонные! Мы справимся! Ножи, дубины… или! – он выдохнул, осененный идеей, – магия огня! Расплавить замки! Двери! Или… или саму карету, когда привезут! В лужицу! И деньги наши!
Его энтузиазм разбился о каменное выражение лица Николая. Тот медленно покачал головой, его тяжелый взгляд скользнул по карте.
– Расплавить карету? – спросил он тихо, но так, что Семен съежился. – Ты представляешь, сколько энергии на это нужно? Сколько времени? И что будет с деньгами внутри? Золотые монеты, может, и выдержат, а бумажки? А люди в карете? Это не сторожа на складе, Семен. Это инкассаторы. Вооруженные. С чарами защиты на карете, будь она неладна. Они успеют поднять тревогу на всю верфь, пока ты будешь ее плавить.
– Тогда лошадей! – не унимался Семен, отчаянно цепляясь за идею. – Очаровать! Напугать! Чтоб понесли! Устроили бы давку! Хаос! А мы в суматохе…
– И угробили бы кучу невинных, – холодно парировала Анна. Она сидела прямо, руки сложены на коленях, лицо – маска практичной жестокости. – Лошади понесут – сметут всех на пути. Рабоч