Антимаг не повернулся. Не вздрогнул. Его спина была к новой двери, к панике своих. Его серые глаза все так же смотрели сквозь туман, сквозь стены, в какую-то свою, непостижимую точку. Но его мертвая сфера… дрогнула. На долю секунды. Микроскопическую щель в его концентрации. Барьер против магии сверху – тот незримый щит, что гасил искры и иглы наших студентов – мигнул.
И в этот миг, словно прорвав плотину, из тумана над нашими головами рванул сноп не магии, а чистого, яростного пламени. Не Igniculus– полноценный Igni, выплеснутый кем-то из студентов на крыше N18, кто увидел момент, кто не струсил. Он пронесся вниз, ослепительно-белый, ревущий, мимо дрогнувшего барьера антимага, прямо туда, где у входа в проезд, у своей поднятой каменной пробки, стоял Николай, схватившись врукопашную со стражем.
Я видел. Сквозь рунную сетку, сквозь белизну тумана, сквозь внезапную брешь в магической немоте. Видел, как Николай, этот каменный исполин, только что сбивший стражника с ног ударом кулака, размером с кузнечный молот, вдруг замер. Как его массивная фигура, видимая как темный, могучий силуэт, осветилась изнутри. Не светом – огнем. Стрела пламени, белая и тонкая, как раскаленная проволока, прошила туман и вонзилась ему в плечо, в то место, где рука крепится к телу.
Не было звука взрыва. Был звук… хруста. Треснувшего льда? Ломаемой кости? Или просто ужасный звук плоти и кости, встречающей нечеловеческую температуру. Белый свет вспыхнул и погас.
Силуэт Николая дернулся. Не упал. Отшатнулся. И его левая рука… ее больше не было. Там, где секунду назад была мощная конечность, машущая, как дубина, теперь торчал обугленный, дымящийся обрубок. Темное пятно – кровь, гарь – расползлось по его груди и плечу. Его голова запрокинулась в немом крике, который не мог пробиться сквозь вой ветра и рев лошадей.
И рядом – движение. Маленький, юркий силуэт метнулся к нему из тумана у земли. Не для атаки. Для спасения. Они схватили его за уцелевшую руку, за одежду, потащили прочь, вглубь проезда, подальше от передка, от кареты, от стражей. Николай, потерявший половину своей мощи, свою руку, позволил тащить себя, шатаясь, как подкошенный дуб. Его силуэт, огромный и вдруг страшно хрупкий, растворился в белой мгле, увлекаемый спасителями.
Этот миг – миг дрогнувшего барьера, белой стрелы, оторванной руки, отступления гиганта – длился меньше трех секунд. Но для Чижова, стоявшего на коленях у корпуса кареты, с его всевидящим, всеслышащим, всеощущающим даром, это был удар под дых. Физический. Он не простоувиделэто сквозь туман и руны. Он почувствовалломку кости Николая, запах горелого мяса, волну паники от спасавших, абсолютную, животную ярость и боль самого Николая. Он услышалтот немой крик.
Он вскрикнул. Коротко, высоко, по-звериному. Не от страха за Николая. От перегрузки. От того, что его мозг, его нервы, его дар были залиты этим концентрированным адом. Его рука, только что разъедавшая броню кислотным заклятием, дернулась, как у парализованного. Зеленоватый дым погас. Он упал вперед, уткнувшись лицом в ледяную грязь, его плечи затряслись в беззвучных рыданиях, в истерике сенсорного коллапса. Мастер расчетов, холодный игрок, был раздавлен грубой реальностью боли и потери.
Антимаг повернул голову. Всего на градус. Его серые глаза скользнули по месту, где только что был Николай, по дымящемуся пятну на земле, по скрюченной фигуре Чижова. Ни тени эмоции. Просто констатация факта: один нейтрализован, другой вышел из строя. Его пузырь пустоты снова стал абсолютным, барьер над головой – незыблемым. Он сделал шаг. Не к Чижову. Ко мне. Его безразличный взгляд упал на меня, на мою руку, все еще прижатую к раскаленному пятну на карете. Моя слабая искра магии под его взглядом чуть не погасла от чистого, леденящего ужаса.
И тут я понял. Понял до костей. Время расчетов Чижова кончилось. Время страха – моего, его, всех нас – тоже. Оставалось только действие. Безумное, отчаянное, с окровавленными зубами. Иначе – смерть. Сейчас. Здесь. В этой вонючей, ледяной ловушке.
Я оторвал взгляд от приближающейся пустоты, от серых глаз антимага. Уставился на Чижова, на его трясущуюся спину, на его лицо, уткнутое в грязь. Голос, который вырвался из моего горла, не был моим. Он был низким, хриплым, как скрежет железа по камню, лишенным всякой человечности, только приказ, выкованный в горниле отчаяния:
– Чижов! Поднять морду! Или хочешь сдохнуть в луже как щенок?!
Мой приказ, вырвавшийся из глотки, пропитанной гарью и страхом, повис в ледяном воздухе, перерезанный очередной порцией свинца, просвистевшей над головой. Чижов вздрогнул всем телом, как под ударом плети. Его спина выгнулась, лицо, покрытое грязью и льдинками, оторвалось от земли. Глаза за заиндевевшими стеклами очков были дикими, безумными, полными животного ужаса и сенсорной боли. Но в них мелькнуло и что-то иное – искра ярости, зажженная моим презрением. Он не встал. Но его рука, дрожащая, неуверенная, снова шлепнулась на корпус кареты рядом с моим раскаленным пятном.
"Corrodere…"– прохрипел он, и зеленоватый едкий дым снова повалил из-под его ладони, слабее, прерывисто, но повалил.
Этот жалкий всплеск решимости длился мгновение. Потому что ад вокруг нас не стихал – он нарастал.
Сверху, сквозь редеющий в зоне антимага, но все еще бешеный туман «Дыхания Слепого Океана», доносились уже не только одиночные заклинания. Слышались крики. Панические, молодые. Нашикрики. Студенты сдавали позиции. Не от храбрости врага – от его выучки. Инкассаторы, эти серые крысы Охранки, слабые магически, но крепкие нервами, прижались к стенам проезда, используя малейшие укрытия – выступы кирпича, дренажные решетки. Они не метались. Они работали. Короткие, отрывистые команды, неслышимые в общем гуле, но читаемые по синхронности действий. Один – выстрел вверх, заставляющий пригнуться. Другой – моментальный бросок Glacies Acus – ледяных игл – туда, где мелькнул силуэт. Третий – прикрытие товарища короткой вспышкой Igni, ослепляющей и пугающей.
Их заклинания были просты, как кулак бродяги. Но точны. И смертельно опасны в этой свалке. Сквозь расплывающуюся сетку рунного зрения я видел, как еще один силуэт на крыше N16 дернулся и рухнул, сбитый не пулей, а снопом ледяных осколков, прошивших туман с убийственной точностью. Слышал не крик, а сдавленный стон, оборвавшийся на полуслове. Видел, как темные пятна на крышах умножаются. Они не убивали всех – они выбивалинас, как мишени на стрельбище. Дисциплина против студенческой отчаянной самодеятельности. Расчет против хаоса. И расчет выигрывал.
Антимаг стоял неподвижно, его островок тишины и пустоты – неприступная крепость. Он даже не смотрел на крыши. Его серые глаза были прикованы к карете. К нам. К Чижову и ко мне, разъедающим и плавящим броню. Он не атаковал. Он просто был. И его присутствие высасывало силу, вымораживало волю. Каждое заклинание, которое я пытался выдохнуть в раскаленный металл, требовало нечеловеческих усилий, будто воздух вокруг стал тягучим, как смола. Моя искра магии чадила, гасла. Чижов рядом хрипел, его кислота едва пузырилась, его тело тряслось от перенапряжения и страха.
Туман Анны и Семена… он редел. Не от силы антимага напрямую, а от их слабости. Я мельком видел их силуэты у дальней стены. Анна, скрюченная, одной рукой прижимала свиток ко лбу, другой – зажимала окровавленный бок. Пуля? Осколок? Семен лежал рядом, лицом вниз, не двигаясь. Лишь рука Анны, вцепившаяся в его одежду, говорила, что он, возможно, жив. Но свиток «Тумана Памяти» валялся в грязи рядом, его древняя кожа намокала, руны тускнели. «Дыхание Слепого Океана» еще бушевало, но это была уже агония стихии, лишенной направляющей воли. Белая стена становилась прозрачнее, превращалась в рваные, серые клочья. Сквозь них уже виднелись очертания стен, силуэты стреляющих стражей, черный корпус кареты.
Конец. Скоро конец.
Мысль была холодной и ясной, как лезвие бритвы. Сквозь рев лошадей - одна уже лежала, захлебываясь кровью, другая билась в агонии, - сквозь выстрелы и стоны, она пробилась с леденящей отчетливостью. Туман развеется. Барьер антимага станет не нужен. Инкассаторы переключатся на нас. Антимаг сделает шаг – и все закончится. Нас либо пристрелят, как бешеных собак, либо заберут в застенки Охранки, где смерть покажется милосердием.
– Внутрь! – заорал я, не узнавая собственного голоса. – Через дыру! Деньги! Быстро!
Там, где наши точки атаки – моя раскаленная и его разъеденная – сошлись, броня кареты прогнулась, почернела, пошла пузырями и трещинами. Свист пара, шипение кислоты, запах гари и горящего металла. Не дверь – брешь. Неровная, рваная, размером с таз. Внутри – темнота и запах кожи, металла и… бумаги. Денег.
Чижов понял мгновенно. Его страх перед антимагом, перед свинцом, перед всем этим адом перекрылся сиюминутной, звериной жаждой выжить, добраться до цели. Он рванулся к бреши первым, забыв о дрожи, о страхе, о перегрузке. Его худое тело протиснулось в черный зев с гибкостью змеи. Я – следом, обжигая руки о раскаленные края, чувствуя, как обрывки брони рвут кожу на плечах.
Внутри кареты было тесно, как в гробу. Темно, если не считать тусклого, мерцающего света нескольких закрепленных фонарей да синего отсвета еще работающих сигил на стенах. Воздух – спертый, пропитанный запахом пота, страха и… крови. Тела. Два трупа в форме Охранного Отделения. Кассиры? Конвоиры? Убитые не нами – паникой, обрушением, осколками? Неважно. Важны были ящики. Прочные, окованные железом, прикрученные к полу. Один уже был сорван с креплений, видимо, при панике или ударе. Его крышка откинута. Внутри – не аккуратные пачки. Хаос. Скомканные, перепачканные грязью и чем-то темным кредитные билеты. Золото? Серебро? Не было времени смотреть.
Чижов уже копошился у ящика, с жадностью голодной крысы сгребая деньги в мешок, который он, оказывается, прихватил с собой. Его движения были резкими, лихорадочными, глаза за очками горели лихорадочным блеском наживы и спасения. Он не смотрел на трупы. Не смотрел на меня. Только на деньги.