- Гм... как это... на лысине перхоть? - уже в свою очередь, отбросив маску радости, недоумённо скривил физиономию Уклейкин.
- А вот так... - развёл руками следователь, как фокусник пред обалдевшей от непонимания публикой, - экспертиза врать не будет - это научный факт и точка!
- И что это доказывает? Может, он сам себе по башке настучал телефоном, который у меня же и украл?! - возмутился от чистого сердца Уклейкин, казавшимся ему очевидной несуразице, которая выставляется следствием за стопроцентное доказательство.
- Теоретически возможно, но практически - не вижу смысла, тем более заявитель согласно документам к нам приехал в бессрочную командировку из-за границы, - легко отбил очередную контратаку подозреваемого майор.
- А я почём знаю, какой тут смысл - может он сумасшедший! вы его сами-то видели? И потом, иностранцы все сплошь святые что ли и из другого теста слеплены? - шиш с маслом - такие же как и мы, даже хуже - сплошь лицемеры и ханжи, повидал я их в редакции... пачками, - напирал Володя, едва сдерживаясь от более крепких выражений.
- Потерпевшего лично я не видел, так как заявление от него принимал дежурный следователь, - сказал Чугунов, тут же раздосадовавшись про себя за то, что непроизвольно ответил Уклейкину, когда как лишь пять минут назад строго предупредил его что: "вопросы здесь задаю я, и только я'.
- Вот-вот, вы, похоже, и свидетеля в глаза не видели, как его чёрта - Копытов, кажется, - во!.. и фамилия подходящая... отлично работаете нечего сказать... - начал всё-таки заводится Уклейкин.
- Даже не надейтесь, подследственный: не далее как позавчера свидетель Копытов сидел ровно на вашем месте и дал подробнейшие письменные показания, - также не удержался Чугунов и с горяча, опять нарушил только что данное себе слово больше ни под каким соусом не отвечать на вопросы наглого журналиста. - И прекратите, наконец, ёрничать - не в у себя в газете, - добавил он.
- Я и не собирался ёрничать, - тут Уклейкин вдруг неожиданно вспомнил угрозы давешнего фантомного чёрта и чуть сбавил обороты, - а просто иносказательно утверждаю, что всё это, так называемое, дело - чистой воды липа и чудовищная мистификация...
- Бросьте, Владимир Николаевич, - это всё ваши больные фантазии, поверьте мне как опытному следователю, - также притормозил воинственный напор майор, - в том, извините, непотребном состоянии вы могли совершить всё что угодно: улики налицо, а алиби у вас нет. - Лучше сознайтесь - может вами скидка будет.
- Да какая, блин, скидка - вы что же, уважаемый (он вновь, как и давеча участковому, нарочито вежливой интонацией выделил это слово, в результате чего оно приобрело крайне негативную окраску), всё это всерьёз говорите?! Совершенно же очевидно, что это чертовщина какая-то и ничего более. Все ваши улики притянуты зауши и любой нормальный суд разнесёт их в пух и прах. И я вам не подопытный кролик, что б сносить издевательства, а независимый человек и журналист, и не потерплю безосновательных обвинений в свой адрес! Я... - всё же сорвался на оскорбительно-возмущённый голос Уклейкин.
- Я очень не люблю говорить дважды одно и тоже! - в ту же секунду весьма грубо оборвал Чугунов Володю, - но в виде исключения, для особенно грамотных (он реверансом также выделил интонацией это слово, развернув его смысловое наполнение в противоположную сторону) повторю: не забывайтесь, гражданин, где, по какому поводу тут находитесь и с кем разговариваете! - У нас перед законом все равны, к..ккор...ре...спан..д...дент..., тьфу ты чёрт, ...журналист ты или ещё кто! Не хотите сотрудничать со следствием: скатертью дорога - ваше право... только себе хуже сделайте. Одним словом, ознакомьтесь с протоколом и распишитесь в подписке о не выезде из Москвы, ждите уведомление о суде или о дополнительном следствии! - продолжил он, уже откровенно прожигая Уклейкина пылающими зрачками, сквозь стиснутые, как у попавшего в суровую песчаную бурю китайца гуталиновые ресницы.
Володя, неимоверным усилием воли зажав вырывающиеся вовне эмоций в кулак, сумел таки удержаться и не проронить ни слова в ответ; он внимательнейшим образом ознакомился с протоколом, подписал его, и максимально неспешно чуть раскачиваясь, как переполненная негодованием баржа, направился к двери, подчёркнуто не оглянувшись на следователя, но спинным мозгом ощущая ласковый и тёплый, словно оторвавшийся от Солнца гигантский протуберанец, взгляд покрасневшего майора.
Напряжение достигло апогея! - и оно по закону физики требовало молниеносного разряжения, что и случилось мгновением спустя. Уклейкин, выходя из кабинета, так хлопнул дверью, что Чугунов невольно вздрогнул (хотя, надо отдать должное, майор был не из робкого десятка) и совершенно случайно локтём задел бюст железного Феликса, который приняв дополнительное ускорение помноженное на силу притяжения Земли со всей революционной массой, безжалостно рухнул на его большой палец левой ноги сильно ушибленного неделю назад при допросе, чем и воскресил неудержимую тягу к новой жизни, почти забытую дикую боль. 'Посажу... гада!' - вновь прошипел придавленной змеёй Прохор Захарыч, лихорадочно и безуспешно снимая яловый сапог, ибо моментально распухшая конечность уже успела превысить и без того не детский 45-й размер оного.
Глава 6
Покинув таким курьёзным образом, серые стены милицейского участка Уклейкин с облегчением выдохнул из себя в лучезарный зарождающийся июньский день все едва сдерживаемые у следователя эмоции и тут же, вдохнув полной грудью ещё не загаженную бесконечным транспортным коллапсом исчезающую навсегда в прошлое утреннюю свежесть Москвы, направился, куда глаза глядят. Ровно через десять минут он придавленный неопределённостью навалившегося бытия стоял перед центральным входом в Лефортовский парк, раздумывая, куда податься дальше, а главное - что совсем произошедшим с ним за последние дни делать.
И хотя настроение его несколько улучшилось (ему показалось, что во всяком случае сегодня он сумел доказать себе что 'не кишка тонка') на душе всё ровно занудно и в несуразном количестве, словно сбежавшиеся со всего района на запах валерьянки, скребли кошки. Ему не давало покоя неприятное ощущение некоторой не честности разового, нарочно приукрашенного зеркальными очками и дорогим костюмом спектакля, разыгранного им перед внешне простоватым, хотя и с твёрдым характером следователем. Кроме того, подспудный, обдающий зудящим холодком подсознание страх перед грядущим, временно отступивший под напором решительности Уклейкина, вновь медленно, но неуклонно возвращался и начинал тоскливо ныть, как зарождающаяся зубная боль, а, в и без того несвежей от эмоциональных перегрузок голове его опять воцарился хаос от новых вскрывшихся неприятных обстоятельств престранного дела, который требовал от Володи не малых интеллектуальных усилий по принуждению оного к хотя бы минимальному удобоваримому порядку, для которых, в свою очередь требовалось сосредоточенность, уединённость и время - тенистые аллеи парка оказались как нельзя кстати.
Однако не успел он сделать и шага, как невесть откуда появился пёстрая и шумная ватага цыганок, которая плотным кольцом окружила его, а одна из них - самая нарядная, ёмкая и говорливая, с учащённо колыхающимся, как упругая волна семи бального шторма невиданных размера бюстом достойного отдельного описания - ловко схватила ладонь Уклейкина и пронзительным ля диезом шестой октавы начала буднично заниматься своими профессиональным ремеслом, в совершенстве отточенным за тысячелетия её пращурами и блестяще унаследованным ею:
- Ай, молодой, красивый, позолоти ручку всю правду тебе скажу! Что было, что будет, куда дорога приведёт - всё поведаю! Где суженая ждёт, а где судьба побьёт - всё, яхонтовый, узнаешь!.. Денег не жалей, наживёшь барышей - позолоти ручку, брильянтовый! Не скупись - узнаешь всю свою жизнь!!!
От неожиданности Уклейкин оторопел и что называется - завис, как процессор от перегрева. В правом внутреннем кармане пиджака у него была заначка - триста рублей - и расставаться с ней таким за здорово живёшь способом в его планы совершенно не входило; более того - у него ещё с детства было сформировано чёткое, негативное мнение об этой публике и на всякий пожарный случай, не смотря на палящее солнце, он непроизвольно застегнулся на все пуговицы и, пытаясь высвободится из плотного круга цыган, медленно попятился спиной к парку растерянно и, невнятно бубня, нарушив тем самым главное правило, предохраняющее от потенциальных неприятностей в подобных ситуациях: никогда не вступать в разговоры с цыганами:
- С... спасибо... не стоит... мне идти нужно, да у меня и нет ничего...
- Ай, ладно, соколик! - тряхнула она выдающейся грудью и театрально всплеснула руками, - смотри в глаза да на ус мотай: гляжу - хороший ты человек, чистый как снег, - за так расскажу, а что мне надо - сама у тебя возьму... Вижу, попал ты в беду, - будь начеку: караулит тебя враг хитрый, невидимый, ждут тебя печаль да тревоги, кривые дороги, казённый дом, но любовь и слава - будут за муки наградой, терпи Володенька - и вернёт тебе, Боженька, как водится, - всё сторицей, верь и всё исполнится!..
У Уклейкина, как человека весьма образованного и в целом отрицающего всякое потусторонне, тем не менее, от таких слов на мгновение помутилось и, в без того, опухших очах. Когда же организм его вновь восстановил зрение и развёрз удивлённые уста чтобы спросить: "...а откуда... вы ...знаете как меня зовут?!" - оказалось, что он стоит в полном одиночестве, а цыган и след простыл, словно их и не было вовсе; для пущей проницательности он даже снял зеркально-чёрные очки, но, увы, и это не помогло: "Это всё нервы..." - поставил он сам себе неутешительный диагноз и задумчивый поковылял в парк.
Войдя, наконец, в цветущий исторический ансамбль, основанный самим Петром I Великим в честь своего друга, соратника, а по праздникам - и собутыльника - Франца Лефорта, и, проследовав в прохладную густую тень стройно посаженных лип, он уселся на первой же попавшейся скамейке перед небольшим, но симпатичным, вытянутым, как искусно зажаренная аппетитная сосиска, прудиком, что бы попытаться спокойно разобраться в навалившихся проблемах и выработать хоть какой-нибудь внятный план действий.