Наконец, у этой борьбы с полнотой есть характерная особенность, малоизученная в историческом плане и в то же время весьма знаменательная: желаемое похудение не всегда достижимо и порой невозможно. Нельзя сказать, что результат всегда оказывается призрачным. Благодаря достижениям науки удачных случаев становится больше, однако много и безуспешных попыток: лишний вес оказывается неизменным, несмотря на комплексное лечение. Если же похудение кем-то навязывается, становится обязательным, то возникающие на его пути препятствия могут вызывать озабоченность и нарастающую тревогу. Стигматизируется уже не тучность, а бессилие, неспособность измениться. Критика становится более психологической, более интимной: осуждается не обжорство или неуклюжесть, а неспособность взять себя в руки, овладеть собой, шельмуется «бесстрастное» отношение к уродливому телу, несмотря на то что «все» говорит о том, что это тело должно измениться. История ожирения — это также история «бездействия», «вялости»; на Западе тело всегда оказывается связанным с личностью человека, но оно ускользает от попыток, с виду простых, переделать и изменить его. Тут может появиться совершенно особая фигура тучного человека, которого царящие в обществе стандарты худобы и трудности в соблюдении этих стандартов обрекают на какие-то уникальные страдания[14]. Интересно отметить, что эти страдания легче демонстрируются в обществе, где психологическая обстановка позволяет людям вести доверительные беседы.
История ожирения — это в первую очередь история разных форм преследования толстых людей, со всеми культурными аспектами и социальным неприятием подобного явления. Также это история особых трудностей, переживаемых тучным человеком: его горести усиливались из-за навязываемых стандартов и растущего внимания к психологическим страданиям. Наконец, это история необычности тела, которую общество отказывалось принимать и которую нельзя изменить усилием воли.
Часть первая. Средневековое обжорство
«Полнота» наглядна с древнейших времен. Она впечатляет. Она соблазняет. Она воплощает изобилие, говорит о богатстве, символизирует здоровье. Это очень важно в ненадежном и шатком мире, где царит голод. Об этом рассказывается в первых фаблио: их герои жрут в три горла на бесконечных пирушках, описываются удовольствия «набить животы» и «есть и пить вдоволь»[15]. Тело не мыслится без насыщения плоти. Забота о теле, противостояние болезням возможны только при обильном питании: раненый Лис Ренар, герой «Романа о Лисе», например, вновь обретает силу, жадно поглощая еду и напитки[16]. Полнота защищает, она убедительна в своей силе, основанной на жире и плоти.
Полная фигура, однако, может вызывать беспокойство и даже отвращение, в особенности если ее размеры постоянно увеличиваются. Полнотелость уже неоднородна, предполагаются как ее мягкость и податливость, так и твердость. Полные люди чувствительны к разговорам о мере и сдержанности; полнота может вызывать глухое недовольство со стороны духовенства, врачей, придворной элиты. В Средние века зарождается сомнение в ее положительных качествах, даже возникает конфликт образов. При этом нельзя сказать, что престиж полноты и изобилия исчезает одним махом. Моралисты, в свою очередь, обращают больше внимания на опасность «излишеств». В весьма назидательной форме они осуждали обжор, жадин, вспыльчивых людей и в первую очередь критиковали их поведение, а не эстетическую сторону или болезненность.
Глава 1. Быть толстым престижно
Престиж полноты поначалу был связан со средой. В мире царил голод, удручающая нехватка продовольствия. В начале XIV века неурожаи случались как минимум каждые пять лет, что было вызвано истощением земель, проблемами с хранением запасов. Плохая дорожная сеть, медленность доставки и зависимость от погодных условий в Средние века порождали мечту о целой горе пищи.
Появляется образ Кокани — «страны изобилия»[17], выдуманного мира, описанного как рай на земле, в котором полно специй, жирного мяса и белого хлеба, где от рек пива и вина кружилась голова, где земли производили заячье рагу и жаркое, а с гор стекал сказочный нектар. На фоне неурожаев, дороговизны, смертности — этот «мир еды» умиротворял[18]. Накопление очаровывает воображение. Здоровье — это набитый живот. Крепкая плоть — залог силы. Чтобы иметь возможность лучше оценить будущую критику «толстых», надо осознать эти постулаты[19]. Для начала остановимся на престиже больших объемов и полноты.
Если в старинных фаблио речь заходит о красавицах, то все они описываются словами «жирная, белая и нежная»[20] или «жирная, мягкая и прекрасная»[21]. Например, в «Романе о Розе» героиня — «в меру полная прекрасная дева»[22]. Этими же словами описывается восстановленное здоровье: испытавшие много горя и мучений героини рассказа «Съеденное сердце» после освобождения живут в свое удовольствие, набираются «крови и плоти», становятся «пухленькими и жирненькими»[23] и выглядят лучше, чем когда-либо. В XIV веке в «Парижском домострое» (Le Ménagier de Paris) девушка сравнивается с лошадью — обеим следует иметь «красивую спину и полный зад»[24]. Надо сказать, что читать похвальбы женскому «жиру» надо с осторожностью, а полноту следует воспринимать просто как отсутствие худобы. Например, слово «жир» может означать «приятную полноту», а не говорить о том, что женщина «толстая». Таким образом, появляется неоднозначность не только суждений и восприятия, но и терминов.
То же касается и слов, сказанных о мужчинах, правда с меньшим количеством нюансов и большей уверенностью. Вот как в XIII веке описываются представители духовенства, соблазняющие некую буржуазную даму из Орлеана:
Рассмотрим лирическую поэму XIII века «Тибо, король Наваррский». В ней читаем грустные стихи о человеке, «восстанавливающем свою полноту»[26], возвращая любовь, а у трувера Фастуля Аррасского находим буквально стоны о голоде, который вызывает «хрупкость» (тела) и не дает «пополнеть»[27]. Еще более примечательно, что в середине XIII века крестьяне юга Европы не находят более подходящего выражения для описания «красоты» святого Фомы Аквинского, чем «Сицилианский бык»[28]: они бросают работу, чтобы полюбоваться им, их «тянет к себе» не столько его «святость», сколько «величественная осанка»[29].
О пышнотелых гигантах, постоянно что-то пожирающих, об их непревзойденной мощи читаем и в средневековых мифах. Вот, например, обладатель чудовищной силы Гургунт, «сын Белена», повелитель Британии до прихода Цезаря[30], описанный Гиральдом Камбрийским. Его патронимы очень символичны: все три имени этимологически связаны с «Гаргантюа»: Гургунтиус, Гургант, Гремагот. Примечательно, что во всех этих именах содержится звуковая группа [грг], которая во всех индоевропейских языках «выражает идею глотания»[31]. Это усиливает картину мощи (источник гигантских форм тела — постоянное поглощение еды), а также неразрывно связывает мышечную силу с количеством жира.
Средневековые путешественники рассказывают об этом по-своему, изображая жителей далеких стран, невероятно сильных благодаря огромному телу и безудержному аппетиту. Обитатели Занзибара, например, о которых в XIII веке писал Марко Поло, были «большие и толстые»[32] (лучше было бы сказать «толстые и большие»); каждый из них поглощал огромным ртом столько еды, сколько не смогли бы съесть несколько обычных людей вместе взятых. Отсюда свойственная им «непомерная» сила, стойкость в бою, способность выполнять в одиночку «работу за четверых»[33].
Пропаганду полноты продолжают разные благородные персоны. Рыцари, описанные в романах XII–XIII веков, не таясь предаются обжорству: Мониаж Реноар «в один присест сжирает пять мясных пирогов и пять каплунов, запивая все это двумя сетье[34] вина»[35], Ожье Датчанин в мгновение ока съедает четверть огромной бычьей туши[36]. Количество съеденного делает его мощным. В средневековых романах постоянно упоминаются трапезы знати, подаваемые блюда представляют собой символы власти: например, на пиру у Персиваля последовательно подаются пятнадцать блюд, начиная с «жирного оленя с острым перцем»[37], в поэме «Ами и Амиль» едят «дичь, свинину, мясо кабана»[38], а в средневековой жесте «Жербер де Метц» упоминается чрезвычайное разнообразие мяса: «оленина, речная птица, фаршированный специями медведь…»[39]. Сила здесь связывается с количеством съеденного, важнее не гурманство, а прожорливость.