Изобретаются новые практики, отдающие предпочтение возбуждающим средствам, повышающим мышечный тонус, холодным ваннам, а в некоторых случаях даже использованию электричества. В этих приемах видна уверенность в том, что благодаря повышению активности можно добиться успеха.
Глава 1. Появление нюансов
С наступлением эпохи Просвещения по-новому оцениваются контуры тела. То в одной, то в другой медицинской книге появляются обозначения веса в цифрах, на самых распространенных иллюстрациях изображаются фигуры разных объемов. Слов для определения некоторых понятий еще пока может не быть, объяснения иногда запаздывают, но в жанровых сценах, представленных на гравюрах, мы видим различную «плотность» фигур, порой иерархизированную. История полноты — это также история медленного осознания разнообразия форм и их возможных изменений, притом что стремление к стройности необязательно усиливается. Культура Просвещения внимательна к личности, что проявляется в индивидуализации восприятия жира.
В газете Le Spectateur, освещающей нравы, в 1711 году находим интересный пример взвешивания. Подробности приводятся в пространном письме читателя. Он пишет, что хотел преодолеть «болезненное состояние» при помощи старого приема, использованного падуанским врачом Санторио[488], а именно поддерживать баланс веса съеденного и отходов. Для лучшей регистрации всех колебаний веса он соорудил массивный инструмент: огромные весы с сиденьем и встроенным столом; конструкция была похожа на аппарат, изготовленный падуанским врачом столетием ранее. Автор письма регулярно использовал свои весы, взвешивался в течение трех лет, фиксировал все, что попадало в его желудок, все, что выходило из него, день за днем сравнивал эти цифры, боролся с излишками телесных соков, которые, как он полагал, вредили его внутренностям. Он сообщал о разочаровании: его физическое состояние не изменилось, его ум «волнуется», силы «на исходе»[489]. Более того, постоянные измерения его удручают. Газета с ним соглашается и иронически комментирует его вычисления: «управление своим здоровьем при помощи унций и скрупул»[490],[491] оказалось неэффективным.
Остается свидетельство, пусть и ограниченное лишь количественными аспектами пищи. Остаются расчеты, остаются весы, остается мысль о необходимости постоянных записей. Этот прием тем более показателен, что множество врачей в 1720–1730-х годах, в особенности в Англии, пытаются вести такие записи на долгосрочной основе[492]. В текстах Брайана Робинсона[493] и Джона Лининга[494], например, находим целые серии таблиц с записями, сколько весит тело человека, сколько весит съеденная пища, сколько — отходы. Лондонец Джон Флойер сравнивает массу своего неощутимого потоотделения с цифрами, приводимыми Санторио, и делает вывод о различиях между Англией и Италией[495]: под лондонским небом, более холодным и туманным, интенсивность неощутимого потоотделения меньше, чем в Италии. Подобные же расчеты проводили Томас Секер в Лейдене[496] и Джордж Рай в Дублине[497]. Цифры явно побеждают, и такая практика в медицинском мире представлена в достаточной мере для того, чтобы Якоб Лейпольд в 1726 году[498] смог заявить об обновлении весов Санторио и предложить свое устройство, так искусно уменьшенное, что его возможно транспортировать. Это изобретение получило более широкое распространение.
Однако нет сомнений в том, что в основе этой практики не лежат представления ни об ожирении, ни о стройности. В первую очередь речь идет о здоровье пациента: имеются в виду не жир как таковой, но потоотделение, не объем, но пары телесных соков и воды. К тому же это мужской взгляд, взгляд врачей, которых интересует прежде всего функционирование организма, его поддержание в форме на ежедневной основе: баланс между тем, что попало в организм, и тем, что из него вышло. Важны не контуры фигуры, но неощутимое испарение, которое считается необходимым, чтобы избежать любого внутреннего «нарушения». Очевидно, что предметом изучения не является потеря веса, как это будет позже. Не стоит забывать и об обескураживающе сложных инструментах.
При этом надо подчеркнуть появление цифр, пусть пока очень далеких от какой бы то ни было оценки полноты. Это важнейшая предпосылка: зарождается принцип взвешивания телесных «вещей», повторения движений, сравнивания результатов. Предпосылка тем более важная, что речь идет о поддержании уровня массы тела.
Осознание шло медленно. Это видно из короткого ответа генерал-лейтенанта парижской полиции на обращение некоего господина Деборда в 1725 году. Проситель предлагал установить в общественных местах инструмент собственного изобретения, при помощи которого можно было взвешивать публику: висящее сиденье, снабженное римским коромыслом. Деборд видел в этом «невинное развлечение», игру. Резкий ответ главы полиции весьма характерен: «Мы не видим никакой необходимости или пользы в установке весов для взвешивания людей…» Здесь не только отсутствие интереса к взвешиванию, но и боязнь беспорядочного скопления людей и волнений, которые могут быть вызваны «заключением сделок и пари»[499]. Власти в 1725 году остаются равнодушными к тому, кто сколько весит: взвешивание кажется всего лишь веселым времяпрепровождением, пустым любопытством.
В эпоху Просвещения начинают измерять окружность талии, и появляются новые цифры, новая точность. В 1752 году Вольтер указывает размеры своего Микромегаса[500]: рост 120 тысяч королевских футов, обхват 50 тысяч королевских футов[501], а Джонатан Свифт в 1722 году для своего Гулливера и странных народов, населяющих Лилипутию и острова Лапута, никаких подобных цифр не приводит[502]. Редакторы Journal de médecine в середине XVIII века описывают разные экстремальные случаи и указывают «данные» некоторых удивительных толстяков[503]: в 1757 году упоминается кюре из Сент-Эсеба, обхват талии которого составлял 6 футов (182,88 см), в 1760-м — судебный пристав из Санса с окружностью талии 8 футов (243,84 см), а в Эссексе семь человек на спор втиснулись в куртку некоего Эдуарда Брайта, не оторвав от нее пуговиц: его потрясающие объемы стали курьезом. Повторим, все эти исключительные цифры — лишь развлечение, но они порождают новые ориентиры.
Во второй половине XVIII века подтверждением этой чувствительности, ставшей более ярко выраженной, может служить свидетельство Жана-Батиста Эли де Бомона. Оно весьма показательно, так как содержит самооценку автора. Начиная с 1752 года тот работал адвокатом в Париже, выступал защитником в знаменитых делах[504]. В 1760 и 1770 годах[505]его консультировали Антуан Пети и Самюэль Тиссо по поводу нарушений, которые сам пациент расценил как «чрезвычайную полноту». Во всех его письмах сквозит замешательство. В каждом из них виден особый способ объяснения этого: взгляд на оценку форм тела и их изменения одновременно «современный» и «устаревший», значение по-прежнему имеет окружность талии, а не вес, чрезвычайная полнота, а не стадии полноты. Фигура измеряется при помощи «шнурка», который отправляют врачу, чтобы он мог лучше разобраться в «болезни»; с течением времени цифры изменились: в 1767 году окружность талии равнялась «3 футам», а в 1776-м — «3 футам 11 дюймам 8 линиям»[506] (то есть 97,45 см и 129,02 см), но эти цифры не сопоставляются с ростом, что говорит об их неточности[507]. Появляется новая забота: теперь внимание обращается на единицы измерения контуров тела, то есть на дюймы и линии, количество которых увеличивается ежегодно, а то и ежемесячно. Стремление к большей точности приводит Эли де Бомона к измерениям перед каждым приемом пищи: «утром натощак, после двукратного посещения уборной»[508], чтобы результат никогда не был «ложным». Последнее новшество — измерения впервые используются для консультации.
Измерения при помощи шнурка превратили объем в «объект» измерений, а взвешивание становится обычным явлением не так быстро. Случай Джорджа Чейна, сконцентрировавшегося на весе, долгое время был исключительным. В начале XVIII века, через несколько лет после того как он прервал диету, о соблюдении которой говорил с сожалением, английский врач указывает результат взвешивания. Вес составляет 32 стоуна (180 кг)[509], что оценивается им как «чудовищность». Чейн встревожился, снова сел на диету, строго соблюдал ее, но пренебрегал записью сброшенного или набранного веса. Это косвенным образом подтверждает, что подобные отметки не принимались всерьез.
В 1760–1770-х годах возникают редкие примеры более точных вычислений. В то время появился новый инструмент: в середине века Джон Уайетт изобрел аппарат на основе римского коромысла с широкой горизонтальной площадкой, которая могла выдержать человека или животное