[1186] со временем произносится все чаще, звучит все настойчивее, за словами следуют пищевые «ограничения», кофе, «сдобренный сульфатом магния» для усиления процесса сгорания. Напряжение сохраняется, и борьба начинается снова и снова: похудеть любой ценой, стать практически невидимой. В этом видны истоки современного явления: озабоченность тем, чего практически не видно. Похудение как постоянная битва, оно так важно для худеющего, что все время будет ему казаться «недостаточным».
Рассказы второго типа сложнее: это истории практикующих врачей, подробно описывающих свои сомнения и муки выбора, возникающие, когда они сталкиваются с настоящим ожирением. Речь идет о постоянно пересматриваемых расчетах, опытах и все более изощренных попытках совершить что-то новое, превращение процесса похудения в сменяющие друг друга эпизоды: разнообразные диеты, ванны, всевозможные массажи, сочетание физических упражнений и медикаментов. Врач находится внутри этой истории и может ее комментировать. Изменение графика веса вызывает у него самые разные реакции, он дает все новые рекомендации и подбирает новые методы лечения:
Надо всеми своими пациентами в ходе лечения я проводил разнообразные опыты <…>. Особое действие на вес оказывают нервные потрясения и сильные эмоции…[1187]
Врач рассказывает об этом как о приключении, в котором сталкиваются разнообразные и неожиданные факторы.
Наконец, третий тип рассказов — свидетельства мечтавших похудеть и потерпевших неудачу пациентов: в журналах описываются их горестные эксперименты над собой и, несмотря на все жертвы, никуда не уходящий жир: «Моя огромная грудь висит, во мне 170 см роста, и я никогда не отважусь появиться на людях в купальном костюме. Я в отчаянии»[1188]. Очень показательна в этом отношении книга Анри Беро «Страдания толстяка», в 1922 году получившая Гонкуровскую премию, в которой речь идет о настоящем, «непобедимом» ожирении.
На первый взгляд это зло не выглядит трагедией. «Толстяк» не страдает физически: он не «недееспособен» и не «утомлен». Он «огромен» в глазах окружающих, но, вероятно, в своих собственных — не так чтобы очень. Иначе говоря, умеренная полнота скорее оригинальна тем, что ее упоминает сам субъект.
Прежде всего дело в несбывшихся надеждах. Есть история о том, как один тучный мужчина долго добивался любви женщины, она же, отказывая ему, регулярно называла его «своим толстячком», «хорошим толстячком» и даже «несчастным толстячком», и это было для него мучительно[1189]. Когда же возникает чувство утраты идентичности, страдание внезапно обостряется: такие слова, как «простодушие», «наивность», «бесхитростность»[1190], сказанные о полном человеке, кажутся ему неприятным недоразумением, подобный «месседж» искажает его самооценку. Рассказчик стремится похудеть, отвергает диеты, делает массаж и гимнастику, принимает наркотики, ходит в турецкие бани — но все тщетно. Более того: весы внезапно и неотвратимо показывают 100 кг. Отсюда следует печальнейший парадокс: болезнь, на первый взгляд легкоустранимая, никак не поддается лечению.
Страдания обостряются и по более глубокой причине: тело не улучшилось, и человек вынужден расписаться в собственном бессилии и неспособности измениться, а в начале XX века приоритет очевиден: быть стройным и изящным необходимо. Пришедший наниматься на работу толстяк слышит от специалиста по персоналу вердикт: «Похудейте»[1191]. Это стигматизация не психической зависимости, а отсутствия работы над собой, пренебрежения своим телом: «Толстяк веселит мир, особенно тот, кому взбрело в голову похудеть»[1192]. Новая неудача влечет за собой новые насмешки, и возникает смутное ощущение неполноценности: невозможность взять себя в руки, отсутствие власти над собой. Потеря же лишнего веса считается показателем «адекватного» поведения.
Изменения в описаниях своей ситуации отныне заметны в долгосрочной перспективе. Жан-Батист Эли де Бомон, одним из первых в XVIII веке рассказавший о собственных страданиях, причиняемых «жиром», упоминал проблемы с телом, импотенцию, отсутствие чувствительности[1193]. Его беда заключалась в физических страданиях, слабости, невозможности гордиться потомством. Гранвиль в середине XIX века жаловался в первую очередь на страдания, связанные с межличностными отношениями: социальным унижением, одиночеством, ощущением «неуклюжести»[1194]. Его несчастье было вызвано отвращением, которое он вызывал у окружающих, постоянными обидами, которые он вынужден был сносить. В то же время в описании своей тучности, сделанном Анри Беро в начале XX века, сквозит отчаяние, вызванное проблемами более интимного свойства, невозможностью удовлетворить вполне законное желание, а также трудностями с признанием собственной идентичности. Речь идет уже не просто об отторжении, но о пренебрежении, внутреннем отрицании. Причина его горя в том, что он не может никого соблазнить, не способен наслаждаться жизнью, а также в том, что в том виде, в каком он есть, окружающие его не воспринимают. Это уже образ современного человека, в котором утверждается его неповторимость. Он чувствует себя еще более несчастным из-за того, что все видят: ему не похудеть; несмотря на то что все говорит о такой возможности, он оказывается жертвой своего неменяющегося тела. Между свидетельствами Эли де Бомона и Беро — полтора века, и совершенно очевидно, что с течением времени у человека возникает все больше вопросов о себе самом.
Ощущение «не своей тарелки» у толстяка принимает новый оборот, становится назойливее и уходит вглубь. Обреченный казаться не таким, каков он на самом деле, он сталкивается с новой бедой — невозможностью сократить разрыв между действительным и желаемым. Страдалец восстает против «бесполезных» диет, протест ослабляет чувство вины, но муки нарастают. Возникает ощущение «неслыханной» несправедливости, вызванное унизительной необходимостью жить в ожиревшем и абсолютно чужом ему теле.
Это ключевой момент, который не только выявляет возникновение новых страданий, но и указывает на то, что об ожирении мало-помалу стали говорить сами его жертвы, в дискурсе о нем стали преобладать их личные истории и интимный анализ ситуации. Помимо наблюдавшейся прежде стигматизации, оскорблений и унижения, культура ожирения становится культурой обсуждаемых неудач и боли. Чем большее место занимает эта тема в западном обществе, тем большее внимание обращается на жертву и унижение.
Как говорят об ожирении сегодня? Зло явное, зло скрытое
Сегодня на ожирение смотрят совершенно иначе: болезнь приобретает эпидемический характер, делается обычной, весьма распространенной и общепризнанной проблемой. Это ползучее наступление, с которым трудно совладать, приписывается перееданию и образу жизни: в центре внимания оказывается страдающий ожирением человек, чья болезнь способна «всколыхнуть» общество. Болезнь воспринимается как социальная проблема, дорогостоящая напасть или безволие конкретного пациента. К этому следует добавить неоднозначность лечения, которое интуитивно воспринимается несложным, несмотря на то что все говорит об обратном.
Изменился и взгляд больного на самого себя. В современном обществе индивид все чаще идентифицирует себя с собственным телом, что подчеркивает у толстяка непреодолимый глубинный диссонанс: ему приходится жить с «разбитой вдребезги» идентичностью, сознавая всю невозможность справиться с этим. Более того, он живет в теле, в котором чувствует себя преданным, в теле, одновременно чужом и его собственном. Возникает новая трудность: такому человеку приходится отказываться от того, что все же является его идентичностью. В конечном счете невероятно обостряется современная проблема телесного состояния: возникает отношение к своей идентичности как к абсолюту и, следовательно, чувство дискомфорта, возникающее при непонимании со стороны окружающих. В отношении к ожирению произошли изменения: критика со стороны окружающих превратилась в самообвинение, а стигматизация — в виктимизацию.
Констатация эпидемии[1195]
Неоспоримым инструментом оценки стали цифры. Мера ожирения, которая долго определялась субъективно и приблизительно, сегодня стандартизирована: теперь точно известно, какими должны быть вес и объемы, нормы стали «универсальными». Из цифр Кетле, к которым вновь и вновь возвращались, был выведен единственный и простой показатель — индекс массы тела, представляющий собой отношение веса (в килограммах) к квадрату роста (в квадратных метрах). Установлены диапазоны: показатели «лишнего веса» находятся в пределах 25–29,9, затем, начиная с показателя 30, следуют три степени «ожирения»: «умеренное», «значительное» (начиная с 35), «очень сильное» (более 40)[1196].
Эта шкала — итог прежней статистики. Она подробно описывает пороги, сокращает горизонтальные отрезки на графике веса, создает свой собственный лексикон, куда входит термин «избыточный вес», ставший сегодня тривиальностью и выражающийся исключительно при помощи цифр. Неудивительно, что на первой же странице своей книги «Толстая и тонкая», написанной в 1994 году, Кристиан Колланж и Клер Галлуа жонглируют понятиями «толстый» и «тонкий», созданными на основе их собственных измерений[1197].
Однако оригинальность расчета заключается в другом и связана с новой статистикой, которая оценивает наличие «болезни». Опросы подтверждают усугубление проблемы: в 2005 году в мире 1,2 миллиарда человек имеют избыточный вес, 400 миллионов страдают ожирением