[129],[130]. Женское тело описывается как более уязвимое, более тонкое, и в то же время подчеркивается его мягкость, изящество нежной плоти, сочетание хрупкости и полноты: «Во Франции лишь к концу XIII столетия тонкая талия и умеренная полнота груди начинают считаться признаками красоты»[131]. Возлюбленная Иньоре в поэме XIII века обладает «длинной и округлой» шеей, «чуть широковатыми бедрами», «тонкой талией» и «крепкой маленькой грудью»[132]. Туго зашнурованный корсаж на талии Фортем из «Романа о Розе» (XIII век) поддерживает грудь[133], а под платьем Николетты, напротив, угадываются тугая грудь и талия столь тонкая, что «обнять его можно было двумя ладонями»[134],[135]. Иными словами, стройность становится обязательным критерием красоты.
Глава 4. XV век и спорная изысканность
В XV веке утвердилось критическое отношение к «обычным» толстякам. На фресках и миниатюрах конца Средневековья стали различимы объемы — и это знак того, что внимание к контурам фигур медленно росло. Это говорит о попытках выявить и стигматизировать излишнюю полноту; ее появление в книжных иллюстрациях, по всей вероятности, свидетельствует о новом взгляде на нее.
Дело в том, что на протяжении долгого времени в средневековом мире изображений полных людей практически не было. По-видимому, эта тема присутствовала в трактатах, но не в рисунках. На знаменитом гобелене из Байё, созданном в XI веке в память о захвате Англии, изображено огромное количество всадников, кораблей, батальных сцен, пиров, но фигуры людей не отличаются одна от другой. Вильгельм Завоеватель, о чрезвычайной полноте которого прекрасно известно, на гобелене изображен похожим на более стройных соратников. Кольчуги плотно облегают одинаковые фигуры воинов[136]. Что это — безразличие, невнимание к полноте?
Напротив, в рисунках, дошедших до нас из XV века, то есть из позднего Средневековья, начинает доминировать реализм: в изобразительном искусстве теперь используют перспективу, что добавляет телам округлость и плотность. Многие живописные сцены представляют весьма упитанных персонажей. Люди меньше походят друг на друга, появляется больше различий при изображении того, как герои картин держатся, каковы их фигуры. Кажется, что телесный объем, изображенный по-другому, и существует по-другому, иначе выглядят его недостатки, его избыток.
Однако сопротивление остается. Нельзя просто навязать сдержанность и утонченность. Сила интуитивно связывается с количеством съеденного, положение в обществе — с массой тела, и эти представления не сразу отступают перед натиском скучных наставлений и внушений. На заре Нового времени в этом вопросе не обходится без конфликтов. Обостренное восприятие форм тела не сопровождается единодушным отрицанием полноты.
Иконография XV века внезапно делает зримыми эти контрасты. Живот может изображаться объемным, а общая форма — «отягощать» контуры. На миниатюре 1460 года «Царь Вавилонский, раздающий земли двум своим сыновьям» царя сопровождает персонаж, чья фигура обладает несоразмерной передней частью[137]. Тем не менее эта пухлая фигура, церемонно сопровождающая властителя, очень значима. Лицо короля Рене на картине Никола Фромана «Неопалимая купина» (1476) изображено с двойным подбородком[138]. Здесь нет ни иронии, ни отрицания полноты — массивность по-прежнему говорит о родовитости и власти. В то же время заметен контраст между фигурами: излишняя полнота изображена весьма реалистично.
Внимание к контурам фигуры сопровождается обстоятельной критикой полноты, что подтверждает, например, образ «счастливчика», изображенного на миниатюре «Обручение Девы Марии» в «Часослове Этьена Шевалье»[139] (середина XV века). Пухлое лицо, закрытые глаза, короткая шея, круглые плечи, выставленный вперед живот — это всего лишь комичный свидетель сцены, туповатый буржуа, которого обручение Девы Марии с Господом исключает из числа претендентов на ее руку. В этом вся суть картины: тому, кто стремился к браку, не удастся вступить в него, исключительность таинства обесценивает претендента. Массивная фигура усиливает обесценивающий эффект: она выражает тупость незадачливого «жениха», его неотесанность, нелепость притязаний. То же самое можно сказать о фигурах «священнослужителей» на миниатюре «Иисус перед Пилатом» из того же «Часослова»: раздутые лица, головы, вросшие в слабые плечи; все черты выражают отсутствие интеллекта и проницательности. Еще ярче критика обжорства в «Параде пороков» (XV век). Излишняя полнота занимает здесь центральное место. Ее символом служат медведь и едущий на нем верхом буржуа, изображенные на одной из миниатюр «Исторического зерцала» (1463)[140]. Вялость и одутловатость явно сближают медведя и обжору.
Иными словами, миниатюра в XV веке становится живописнее, а изображенные на ней предметы дифференцируются. Что касается критики полноты, то она остается морализаторской: высмеивается поведение, критикуется в первую очередь грех, а не эстетическая сторона (хотя и она учитывается). Быть толстым грешно.
Критика совмещается со случаями из жизни: например, Филипп де Коммин в конце XV века высмеивает Эдуарда Английского за «чрезмерное обжорство». В 1483 году король, «задушенный» своей массой, умирает:
Он больше, чем когда-либо, без оглядки на кого бы то ни было, предавался удовольствиям, наедался и толстел, и излишества его сгубили: в расцвете лет он умер от апоплексического удара[141].
Таким образом, излишняя полнота — это грех и опасность.
У всего этого есть социальная подоплека. Например, на миниатюре XV века, иллюстрирующей пир из «Книги об охоте» Гастона Феба[142], изображены два типа персонажей: во-первых, оживленно жестикулирующая «прислуга», люди из народа — лакеи, конюхи, прочие слуги, одетые в сукно, во-вторых, сеньор и его окружение в меховых и бархатных одеждах, жесты их неторопливы и степенны. Повадки и «линии» первых, часто плечистых, круглолицых, пузатых, противопоставляются манерам и внешности вторых, сидящих за отдельным столом: у сеньора и его свиты стройные фигуры, затянутые пояса, удлиненные лица. Что это — тяжеловесность людей из народа и изысканное изящество знати? Это подтверждают их манеры: слуги и лакеи «прожорливы», сидят прямо на полу, отрывают куски мяса руками, едят с одной тарелки, пьют из бочонка, закидывая голову. Это, вероятно, говорит о богатстве хозяина, но и о народной простоте и невоспитанности. В их жестах сквозит жадность, как и во всем облике — тяжесть. А сеньор, сидящий за высоким столом, пользуется столовыми приборами, берет пищу сдержанно, отправляет в рот маленькие порции и как будто отодвигает от себя блюдо, чтобы не съесть лишнего. Справа от него другой персонаж делает запрещающий жест — возможно, это врач, дающий советы и проповедующий воздержание.
Иллюстрации XV века показывают специфическую народную культуру, изображая представителей определенных профессий, которым полагается быть толстыми, — поваров, пекарей, мясников. Все они на этих миниатюрах обладают в высшей степени объемными телами — например, на иллюстрациях к «Декамерону» Боккаччо. Среди прочих — повар, служащий у Гвильельмо Россильоне: у него мясистое лицо, переваливающийся через пояс живот; он очень тяжел[143]. Или хлебник Чисти, «умный и всеми любимый»[144], прогуливающий по улицам Флоренции свой огромный живот. Такая полнота всеми очень ценится.
В культуре нет ничего важнее этого противопоставления простонародного и изысканного. Все здесь говорит о стремлении сохранять дистанцию, о социальных кодах, о телесных ориентирах. Впрочем, аллюзии на эти различия иногда встречались в фаблио, где клеймились «толстые грубияны»[145] или «мерзкие обжоры»[146]. Устанавливается социальный критерий, согласно которому низы общества ассоциируются с полнотой, а изысканные верхи — с легкостью и изяществом. Итак, стигматизирующий взгляд имеет социальную направленность. Многие ориентиры изменились.
Впрочем, напряжение сохраняется — даже в привилегированных кругах. Полным быть по-прежнему престижно, несмотря на мнение духовенства, врачей или придворных. Противоречия не исчезают ни в конце XIV, ни в XV веке. Общественную и культурную борьбу можно увидеть в письмах флорентийского торговца Франческо ди Марко Датини и его врача Лоренцо Сассоли ди Прато, которыми они обменивались приблизительно в 1380 году. Крупный торговец, чье сукно продается далеко за морями, практикует народную традицию. Он полагает, что здоров тот, кто много ест, заботится о том, чтобы окружающие ели мясо, отправляет заболевшему слуге «три пары» цесарок, чтобы тот поскорее выздоравливал, и настоятельно рекомендует: «Обязательно съешь их, потому что ты не найдешь ничего лучшего и более здорового. Я буду тебе их присылать»[147]. Богатый Франческо верит в эффективность неумеренной еды: «прекрасны