й бульон», «жирный сыр», «свежие яйца», «мясо», «хорошая рыба», «спелый инжир в изобилии». По его мнению, залог здоровья — обильная и качественная пища. Старая традиция никуда не ушла.
Врач, в свою очередь, пытается направить его в правильное русло, привить ему сдержанность, установить ассоциацию между понятиями «стыд» и «обжорство» и даже пытается читать торговцу нотации: «Разве похвально говорить пожилому человеку, что тот стал жертвой собственного чревоугодия?»[148] Поэтому в письмах врача содержатся правила жизни, отсылки к «моралистам и теологам», упоминание «смертного греха» — как моральная оценка, так и медицинский взгляд на тело: надо бережно обращаться с циркулирующими в нем жидкостями. Мнение торговца не совпадает с мнением врача. Переписка между ними становится очень оживленной.
Такой же накал страстей имел место в 1457 году, когда Лодовико Сфорца вызвал врача, лечившего миланскую знать. Принц желал «прописать голодание» своему сыну Джанфранческо, который казался ему слишком толстым. Это подтверждает, что отец уже стал приверженцем принципов умеренности в еде. Врач соглашается, начинает лечение, получает согласие сына, но обстоятельства делают затею невозможной: лечение нельзя довести до конца по чисто социальным причинам. Врач излагает свою мысль достаточно просто:
Когда я дал ему понять, приведя множество аргументов, как вредно и ненужно разнообразие и избыточное количество еды, Его Превосходительство пообещал мне отказаться от излишеств за своим собственным столом, но сказал, что не хочет, чтобы я навязывал ему диету, когда он находится за столом с людьми благородного происхождения[149].
Врач четко сформулировал свою позицию. Ему почти удалось убедить пациента, но внезапно он столкнулся с препятствием: в XV веке для многих обильная еда по-прежнему ассоциируется с силой. «Стол благородных людей» служит социальным целям: изобилие позволяет добиться власти и занять высокое положение в обществе.
Есть и другие признаки того, что в XV веке все еще жива мечта о неуемном потреблении пищи: «потоки» напитков, горы огромных блюд на праздниках, устраиваемых знатью, — например, на свадьбе Филиппа Доброго и Изабеллы Португальской, состоявшейся в Брюгге в 1430 году, где вино «день и ночь» лилось фонтанами, где из пирогов и паштетов были сделаны монументальные архитектурные сооружения, в которых прятались и внезапно появлялись из укрытий люди и животные, где «горки, на которые ставились блюда» состояли из пяти этажей, «каждый из которых был два с половиной фута в высоту»[150]. Это показное изобилие говорило о жизни — полной чаше, прекрасной родословной и здоровье[151].
Есть и примеры согласия на лечение от ожирения. Примерно в 1430 году Конрад Хайнгартер разрабатывает лечебную диету для Жана де ла Гута, родственника герцога Бурбона. Его полнота имеет четкое определение (homo pinguis[152]) и становится поводом для медицинских манипуляций. Конрад Хайнгартер смягчает ситуацию и называет своего пациента «толстым» (pinguis), а не «очень толстым» (praepinguis). Цель предложенных мер весьма специфическая: освободить тело от излишних жидкостей. Нельзя ни слишком много пить, ни слишком много есть, во избежание застоя жидкостей не следует спать на спине, а летом в обуви, чтобы лишние газы не задерживались в теле, зимой надо мыть лицо и руки горячей водой, чтобы облегчить удаление лишнего через поры, начинать трапезу было предписано с нежной, а то и с жирной пищи, чтобы облегчить переваривание продуктов, которые поступят в организм позже, и избежать непроходимости… К этому следует добавить прием слабительного и кровопускания, чтобы лучше «разгружать» внутренности (medicine laxative frequenter).
По-прежнему преобладают теории о жидкостях. Само предписание снимать на ночь обувь летом говорит и об образе жизни (чего стоит сон в обуви), и об убежденности в пользе любого испарения, пусть частичного и локализованного. Предполагалось, что выходящие газы и пары очищают плоть, поэтому советовались самые разные приемы, основанные на распространенном мнении о необходимости удаления из организма лишней влаги.
Однако по-прежнему остается спорным вопрос о том, что считается «просто полнотой», а что — недопустимой полнотой. Где проходит грань? Эта неоднозначность заметнее всего, когда речь заходит об «импозантной» мужской фигуре — внушительные размеры могут быть весьма убедительными. Несть числа картинам XV века, где полное лицо, круглые щеки и намечающийся второй подбородок, в особенности на мужских портретах, говорят в первую очередь о благородстве, а не о склонности к обжорству: таковы, например, Николас Ролен на картине Яна ван Эйка, написанной в середине XV века[153], или сановники, сопровождающие Лоренцо Великолепного на фреске Беноццо Гоццоли «Шествие волхвов», находящейся в палаццо Медичи во Флоренции (1459)[154], или Перуджино на автопортрете из Колледжо дель Камбио в Перудже, с его напряженным взглядом, волевыми сжатыми губами, тяжелой массивной шеей[155].
Надо сказать, что в стремлении «уменьшить» полноту нет никакой эстетической задачи. Единственные известные цели этого — мораль и здоровье. Так, в самом конце XV века в «Календаре пастухов» «здоровый человек» определяется так: «не слишком жирный, но и не слишком худой»[156]. В средневековых трактатах о красоте не рассматривается вопрос возможного утончения телесной оболочки. В «Книге манер» Этьена де Фужера, написанной около 1175 года[157], речь идет о четырех практиках: нанесении румян, уходе за глазами, депиляции, уходе за кожей — и никаких упоминаний о формах тела.
В «Амирии» Леона Баттисты Альберти (1470)[158] и в «Экспериментах» Катерины Сфорцы, опубликованных в 1490-м, говорится об уходе за лицом и за кожей[159]. Забота о формах тела с эстетическими целями не упоминается.
Тем не менее подобная практика, безусловно, существовала, но в весьма ограниченной и скрытой форме. Например, снадобья Изабеллы Баварской содержали золото — предполагалось, что оно «облагораживает», так что врачи заботились о «здоровье королевы»[160]. Совершенно очевидно, что у них были и эстетические задачи — как известно, королева страдала излишней полнотой, а употребляя эти напитки, она должна была похудеть. Но эта цель не называлась вслух: лечение проводилось в домашних условиях и не обсуждалось. Упорная работа по созданию «телесной элегантности» еще не была общепризнанной. Все взвары и золотые настойки Изабеллы, как представляется, применялись лишь для «здоровья».
Чтобы понять, когда в XV веке началась осознанная, более простая и непосредственная работа по «похудению», нам потребуются косвенные примеры, в частности ношение очень узкой одежды, поддерживающей телеса. Анна Французская в 1490 году рассказывала об одной молодой женщине «в таком узком платье, что ее чуть не рвало»[161]. К ним же относятся широкие пояса, перехватывающие талию, которые носили знатные дамы в конце XV века, двойные держащие форму пояса, описанные в «Турнирной книге» Рене Анжуйского примерно в 1460 году[162], похожие пояса просительниц из манускрипта эпической поэмы Боккаччо «Тезеида», хранящегося в Национальной австрийской библиотеке в Вене; миниатюры датируются примерно 1480 годом[163]. Это не что иное, как «футляр»: попытка скрыть полноту при помощи прямого физического стеснения. В первую очередь, это касалось женских фигур, а не мужских: здесь норма пока еще не сформулирована, но уже применяется.
Необходимо, впрочем, напомнить об относительной неопределенности различий между «нормальным» и «очень толстым». Конечно, в первую очередь это касается мужчин, одежды которых оставляют место их «трясущимся» жирам и создают впечатление нормальности «скрываемых» ими форм[164]. Это можно увидеть в сцене передачи манускрипта Жану де Малеструа[165] из «Истории Бретани» конца XV века. Круглолицые мужчины одеты, в отличие от затянутых тугими поясами женщин, в широкие платья, что может говорить об их знатном происхождении.
Часть вторая. Толстяки Нового времени
Отношение к излишней полноте меняется с наступлением эпохи Возрождения — теперь критикуются леность, праздность, недостаток интеллекта. Проявления «заботы» о полноте также становятся острее — это различные диеты и физическое принуждение, пояса и корсеты, надеваемые прямо на тело.
Наступает время новых культурных представлений. Физическая полнота превращается в общую тяжеловесность. Быть толстым значит «отставать», не иметь возможности адаптироваться к миру, в котором все выше ценится активность. При этом нельзя утверждать, что до сих пор на слабость не обращали внимания и пренебрегали ленью, но в Средние века в первую очередь критиковались чревоугодие, обжорство. Внимание концентрировалось на смертных грехах. Современность же в основном ассоциируется с гибкостью и эффективностью. Ласка из басни Лафонтена, как следует наевшись в амбаре, так «растолстела и распухла»