Трилогия о Бальзаминове — это вариации на тему «богатой невесты» (т. е. здесь архетипом являются «Свои люди — сочтемся!», чей сюжет переводится, однако, в комический регистр, лишенный каких‑либо проблемных осложнений). Единственным отличительным признаком Бальзаминова является глупость, а единственным привлекательным качеством в глазах купеческих дочек (скажем, в первой пьесе трилогии, «Праздничный сон — до обеда») — принадлежность к более «культурной» социальной среде, чиновничеству.
То есть для Капочки он выступает в роли «благородного жениха» (знакомой нам по внесценическим фантомам из «Свои люди — сочтемся!»). Удачливыми его соперниками во время трех постигших его разочарований оказываются в «Праздничном сне» купец (на сцену не выведенный), более развязный и менее убогий товарищ по службе («Свои собаки грызутся, чужая не приставай») и в «За чем пойдешь, то и найдешь» — отставной офицер (успешно осуществивший план Вихорева из «Не в свои сани не садись»). Успех венчает титанические усилия Бальзаминова только, когда он преодолевает единственный, кроме имущественного, барьер, закрывавший ему путь в мир вожделенного богатства, — находит невесту, превосходящую его в глупости.
«Не сошлись характерами» — это вновь, как «Свои люди — сочтемся!» и бальзаминовская эпопея, тема «богатой невесты» (с последней картиной, подобно последнему действию «Свои люди — сочтемся!» дающей к ней послесвадебную иллюстрацию). Серафима Карповна, однако, в отличие от Липочки, в выборе своем свободна и потому без помех реализует ее мечту: выходит замуж за «благородного» (Поль Прежнее, ее избранник, — это тип разорившегося дворянина в поисках приданого, соответствующий Вихореву из «Не в свои сани не садись»). Помимо богатства/бедности брачующихся разделяет и барьер, так сказать, мировоззренческий: разное отношение к деньгам. У Поля отношение к ним «дворянское»: деньги — это то, что тратят. У Серафимы отношение «купеческое»: деньги — это то, что хранят. Столкновение, даже просто соприкосновение на этой почве, мгновенно приводит к разрыву с явно выраженной (хотя и в облегченно комическом регистре) идеей возмездия.
«Воспитанница» переносит темы и мотивы «бедной невесты» в дворянско–помещичий антураж. Надя, подобно Марье Андреевне из пьесы–архетипа, любит человека, ее нравственно недостойного: Леонид, сын Надиной «воспитательницы», напоминает Мерича из той же «Бедной невесты» — своим легкомыслием, пустотой, полным отсутствием ответственности за свои поступки и за судьбу окружающих. Принуждение, которое испытывает Надя со стороны Уланбековой (принимающей на себя функции «матери»), еще более сильное — это не совет, не просьба, а приказ. И жених, которого ей навязывают, — спившийся вконец приказный — воплощает еще более беспросветную перспективу, чем брак Марьи Андреевны с Беневоленским.
«Гроза» — одна из самых сложных пьес Островского и одна из немногих, которые, несмотря на соответствие типажам, обстоятельствам и отношениям основного его драматического корпуса, не укладываются в рамки «метасюжета». Ближе всего ее напоминает такая стоящая также несколько особняком пьеса, как «Не так живи, как хочется»: в обеих сюжет ограничен послесвадебным периодом, в обеих имеется нарушение супружеской верности, а тоску по воле Катерины допустимо рассматривать как своеобразное трагическое углубление и преображение масленичного разгула Петра. Однако если причины конфликта в «Не так живи, как хочется» обозначены вполне определенно (нарушение патриархальной этики), то в «Грозе» они никакой простой формулировкой не охватываются. Неясно, что разделяет Тихона и Катерину — они как будто равны по всем существенным для организации конфликта показаниям (характерно, что о прошлом Даши как «бедной невесты» нам известно, здесь же нет ни малейшего намека на то, имелось ли между будущими супругами какое‑либо имущественное неравенство). Их несовместимость— не экономическая, не сословная, не культурная, даже не нравственная, поскольку в основе стремления Катерины к свободе лежат причины религиозно–метафизического характера. Это ее стремление как бы безосновно и потому неутолимо. Все другие главные персонажи пьесы представляют характеры и типы, либо уже известные, либо возвращающиеся в будущих пьесах: Борис напоминает «слабых» героев Островского (они встретятся нам в «Шутниках» и в «Не было ни гроша, да вдруг алтын», уже встречались в лице, скажем, Жадова), пара Кабаниха—Тихон будет повторена матерью и сыном Барабошевыми из «Правда — хорошо, а счастье лучше», но в Катерине ее внешнее сходство с куда более бледной и понятной Парашей из «Горячего сердца» ничего не объясняет. В «Грозе» Островский первый и единственный раз вышел за пределы однозначных и рациональных мотивировок действия и, соответственно, вывел свою пьесу из рамок жанра — из комедии в трагедию.
«Старый друг лучше новых двух» возвращает нас к «бедной невесте». Жених — это всё тот же бессмертный Беневоленский, но на сей раз он от брака отлынивает (у него появилась альтернатива в лице невесты «образованной и с крестьянами»), и его приходится принуждать с помощью довольно элементарной интриги. Женская половина, как в «Бедной невесте», состоит из матери и дочери, но Оленька, в отличие от Марьи Андреевны, существует в том же культурном и нравственном пространстве, что и ее потенциальный жених, и потому активно и целеустремленно за него борется, достигая в финале своих целей.
«Грех да беда на кого не живет» легко прочитывается как продолжение во времени брака «Воспитанницы» с сохранением диспозиции персонажей, но с изменением некоторых их характеристик. Татьяна в прошлом, как и Надя, воспитанница богатой барыни, с сыном ее покровительницы, опять же как у Нади, у нее намечался роман (Бабаев — это совершенно тот же тип, что и Леонид). Оставшись после смерти покровительницы в положении «бедной невесты», вышла без любви за лавочника. Теперь она вновь заводит с прежним поклонником интригу, что приводит ее к гибели от руки мужа. Отличие от наиболее распространенных вариантов аналогичного сюжета в том, что муж героини, уступая ей в образованности и «просвещенности» (что дает возможность формально повторить ситуацию «Бедной невесты», «В чужом пиру похмелье» и «Воспитанницы») превосходит ее искренностью чувства и твердостью нравственных правил (опять же формально здесь воспроизводится ситуация «Грозы», но с полной переменой знаков).
Модификацией «В чужом пиру похмелье» (и, следовательно, сюжета «бедной невесты») являются «Тяжелые дни». Существенное различие лишь в одном: здесь нет культурной несовместимости, герой и героиня принадлежат к одной культурной и социальной среде и препятствием является только их имущественное неравенство (Андрей Титыч — сын богатого купца, Александра Петровна также «из купеческих, только не из богатых»). Возможна, следовательно, взаимность, становится возможным и брак (мотивом культурного равенства эта пьеса напоминает «Старого друга» при несовпадении нравственных характеристик, особенно применительно к «женихам»).
«Шутники» и вновь «бедная невеста», даже две, две дочери ходатая по делам, из бывших чиновников (заметим в скобках, что амплуа «бедной невесты», как правило, предполагает у Островского недостачу одного из родителей — до сих пор, за исключением «В чужом пиру похмелье», это семейство составляли мать и дочь). Впрочем, невестой считает себя одна, младшая, жених ее, чиновник из мелких (тип «слабого героя»), испытывает денежные затруднения, грозящие ему судом и потерей места, и сюжет, уже свернувший на путь драматических осложнений, удерживает на самом их краю наличие старшей дочери, натуры самоотверженной и альтруистической, к которой и обращается с брачным предложением (одновременно выдавая недостающую сумму) старик–купец. Анна Павловна соглашается, не колеблясь ни минуты, и тем самым принимает на себя роль «бедной невесты», освобождая от нее сестру. У Насти из «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (мы позволили себе единственный раз нарушить хронологический принцип, перешагнув сразу через десяток пьес и из 1864 в 1872 год) будет такой же малонадежный поклонник, испытывающий аналогичные денежные затруднения, но не будет ни нежного отца (вместо него чудовище скупости в лице ее дяди), ни самоотверженной сестры, и поэтому «солидная личность» (заменяющая здесь купца Хрюкова) именно к ней обратится со своим предложением (к тому же отнюдь не брачным — впрочем, Хрюков также поначалу звал Анну Павловну в экономки) и именно ей придется его принимать. Спасет ее от судьбы содержанки только неожиданное самоубийство дядюшки и найденные в его лохмотьях сокровища (отметим, что параллельно этому сюжету разыгрывается во взаимоотношениях мещанского сына и купеческой дочери история «богатой невесты», представленная почти в фарсовом ключе).
«На бойком месте» — одна из немногих комедий Островского, совершенно не ложащаяся ни в одну из основных схем. Любовная коллизия не осложнена здесь никакими привычными для драматургии Островского препятствиями: даже очевидное социальное неравенство помещика и сестры содержателя постоялого двора никем, ни самими главными героями, ни их окружением как препятствие не воспринимается. Препятствия возникают вследствие оговора: очень редко встречающийся у Островского ход (будет еще только один случай его использования) и не собственно комедийный.
«Пучина» — это трагедизированный вариант «Доходного места». Здесь нет параллельной семейной пары, нет истории «бедной невесты», разыгранной в верхах (семейством Вышневских), но зато основной сюжет распространяется на два поколения, охватывая, собственно, всю жизнь главного героя. Кисельников — это тот же Жадов, но Жадов, не удержавшийся в конце концов от бесчестного поступка. Глафира — та же Полина, но без ее невинности и любви к мужу (т. е., скорее, Юленька, чем Полина), а ее отец повторяет путь Большова из «Свои люди — сочтемся!» к злостному банкротству и нищете (лишь в отличие от своего предшественника не ограблен зятем, но сам грабит его). Заканчивается «Пучина» «Шутниками»: в последнем акте друг юности Кисельникова принимает на себя роль Хрюкова, а дочь Кисельникова — роль Анны (тем самым вновь проигрывается сюжет «бедной невесты»), «На всякого мудреца довольно простоты» возвращает нас к схеме «богатой невесты». Разница с большинством предыдущих манифестаций того же сюжета возникает благодаря тому, что здесь все действующие лица принадлежат к более или менее однородной социо–культурной среде и, следовательно, между ними нет каких‑либо барьеров, кроме имущественных (соответственно, все мотивировки носят чисто меркантильный характер — сильного чувства нет даже между Машенькой и Курчаевым). Во–вторых, схема реализуется посредством сюжетного удвоения: искатель приданого ухаживает одновременно за потенциальной невестой и за женой своего родственника и покровителя (мотив «богатой любовницы» Островский в дальнейшем будет активно использовать). И наконец, в–третьих, преследование сюжетных целей осуществляется с помощью тщательно разработанной и разветвленной интриги (впервые у Островского).