т. е. мусульманина), иже стреляше живым огнем, бяху же у них луци тузи самострелнии одва 50 муж можашеть напрящи»[59]. Необычность употребления такого оружия кочевниками, призвавшими для этого какого-то мусульманского мастера, привлекла внимание к этому событию русских источников. Об этом эпизоде сообщает и В. Н. Татищев: «Хан Кончак имел мужа, умеющего стрелять огнем и зажигать грады, у коего были самострельные туги так велики, что едва 8 человек могли натянуть, и укреплены были на возу великом. Сим он мог бросать каменья в середину града в подъем человеку и для метания огня имел особый малейший, но вельми хитро сделанный»[60].
Из этого следует, что половцы пытались применить для осады русских городов гигантские луки-самострелы, сила натяжения которых равнялась совместным усилиям многих людей (вероятнее, восьми, чем 50 человек). Осадные самострелы для подвижности были укреплены на повозках и могли метать как камни весом «в подъем человеку», так и «живой огонь». Для последнего употребляли какую-то «вельми хитро» сделанную конструкцию. Военным новшеством для половцев, очевидно, был не только «живой» или греческий огонь, представлявший собой зажигательную смесь[61], но и сами машины, заимствованные из восточных стран. Кстати сказать, это свидетельство — одно из первых о появлении восточных крепостных самострелов в Европе[62].
Затея кончилась плачевно для половцев. Один из передовых русских отрядов в полевом бою разбил Кончака и «оного басурманина яша, у него бяшет живой огонь, то и того ко Святославу (имеется в виду киевский князь Святослав Всеволодович) приведоша со устроенным (огнем)»[63] Досталось русским так и не использованное «устроение басурманина» — метательные машины, оказавшиеся беспомощными в условиях полевого боя.
Принято считать, что захват русскими восточного мастера и его военных машин остался без последствий[64]. Однако есть основание утверждать, что события 1184 г. не прошли бесследно. Для этого обратимся к «Слову о полку Игореве», описывающему поход русских войск в 1185 г. на половцев. Создатель «Слова» поэт-дружинник, отлично осведомленный в тонкостях военного дела, знал, в частности, о действии «живого» или греческого огня; в произведении в поэтической форме сравнивается его действие с горем, которое несут по русской земле ее враги: «Кликну Карна и Жля поскочи по русской земли, смагу людем мычючи в пламене розе»[65]. В другом месте автор «Слова» в обращении к Всеволоду суздальскому, в образе которого воплощены мощь и сила русского богатыря, говорит: «Ты бо можеши посуху живыми шереширы стреляти, удалыми сыны Глебовы». Выражение «по суху… стреляти» есть антитеза. Всеволод в предыдущих словах описывается как князь могущественный на воде: «Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Дон шеломом выльяти, а на сухом ты можешь» «стрелять живыми шереширы»[66]. По мнению Г. Мелиоранского, слово «шерешир» — искаженная форма персидского слова «тир-и-черх» — стрела или снаряд черха. Черхом назывались громадные самострелы, употреблявшиеся на востоке для стрельбы взрывчато-зажигательными стрелами и снарядами гораздо раньше XII в.[67]. Слово «шерешир» выводили также из греческого «сарисса» или новогреческого «сарисари» (копье)[68]. В данном случае не имеет большого значения, примем ли мы тот или другой перевод. В обоих вариантах перевода слово «шерешир» сопровождается термином «живой». Важно, что действие «живого» или греческого огня неотделимо от приспособлений для его метания, будь то ручные огнеметы — сифоны[69] («размыкивая пламень в огненном роге») либо самострелы, метавшие сосуды или копья с огнем (шереширы). Те и другие были, очевидно, известны как автору «Слова», так и русским дружинникам. В этом нельзя не видеть живой связи «Слова о полку Игореве» с событиями 1184 г. Сообщение о шереширах, которые мог метать Всеволод, напоминает о захвате (кстати сказать, — одним из рязанских Глебовичей, Владимиром, вассальным Всеволоду) «басурманина», с его «устроением»[70].
С шереширами суздальского князя можно сопоставить пока в еще большей степени загадочные находки больших стрел, привлекавших внимание еще в XVII в. Во Владимирском Успенском соборе при замурованной гробнице князя Изяслава Андреевича (сына Андрея Боголюбского), умершего в 1164 г., сохранялись до середины прошлого века 4 однотипных металлических стрелы, удивлявших своей формой и размерами[71]. Пятая такая же стрела отмечена в 1756 г. в Боголюбовом монастыре (б. Владимирского уезда)[72]. Поздний ярославский хронограф конца XVII в. сообщает о переносе железной стрелы князя Изяслава (очевидно, по счету шестой) из Владимирского Успенского собора в Ярославский Спасский монастырь[73] Тот же источник, ссылаясь на древних летописцев, прибавляет, что Изяслав «своему мужеству на супротивных устрои себе самострельные оружия стрелы железные великие»[74].
Четыре владимирских стрелы находятся в Оружейной палате Московского Кремля, пятая — в 1876 г. поступила в Артиллерийский исторический музей (рис. 1). Стрела представляет собой железный стержень с заостренным концом и хвостовым «оперением» из 3 железных лопастей. Расположение лопастей предполагает их скольжение во время выстрела по боевому желобу. Как вес стрелы (2 кг 5 г), так и ее длина (169 см) необычны. Она, судя по размерам, весу и расположению хвостовых лопастей, могла быть предназначена только для метания из «самострельной» машины. Такая стрела скорее всего служила для переноса воспламеняющихся составов[75]. Вообще она напоминает зажигательные копья и дротики, известные в средневековье[76]. Само нахождение стрел свидетельствует не только о переживании древних языческих обычаев (положение оружия) в христианском обряде погребения, но и о какой-то особой примечательности данного оружия, положенного при княжеской гробнице. Как замечает Н. Н. Воронин, некоторые атрибуты княжеского обряда погребения имели символическое значение. Так, копье, ставившееся у гроба князя, являлось, по-видимому, знаком власти[77].
Некоторые другие данные подтверждают знакомство русского войска с техникой камнеметной и огневой борьбы. Во время штурма в 1219 г. болгарского города Ошеля русские применили «самострелы великие, мечущие камение и огонь»[78]. В рассказе Ибн ал Биби о походе малоазийских турок на Судак половцев и русских в начале XIII в. (около 1221–1222 гг.) жители Судака, союзные половцам и русским, сражались против, турок-сельджуков нефтью, черхами, стрелами и камнями[79].
Таким образом, приведенные данные определенно говорят об употреблении русскими во второй половине XII в. — начале XIII в. метательных устройств и огневых средств[80], хотя, безусловно, влияние новых средств борьбы на способы осады городов было невелико.
Русь издавна была связана с восточными странами; несомненно, что вначале на появление и развитие русской метательной артиллерии передовая восточная военная техника не могла не оказать влияния. На это, в частности, могут указывать русско-половецкие взаимоотношения второй половины XII в.[81] Однако вопрос о происхождении пороков остается еще открытым.
Огромных масштабов использование осадной техники достигло в XIII в. — в эпоху монгольских завоеваний. Китайскую и среднеазиатскую метательную технику применяли монгольские орды во время европейских походов[82]. Для этого привлекались, в частности, сотни китайских и других пленных военных мастеров[83]. По сообщению францисканца Плано Карпини (1246 г.) монгольские воины кроме 2–3 луков со стрелами и топора, имели «веревки, чтобы тянуть орудия»[84]. Восточные источники XIII в. нередко упоминают монгольские метательные машины — манджаники, аррады и черхи[85]. Вооруженные всеми видами военной техники, имевшие опыт осады и разрушения десятков городов Юго-Восточной и Средней Азии, монгольские полчища вторглись на Русь.
Полагали, что метательные машины на Русь принесли монголы. Однако монгольские орудия не были в полной мере новинкой для русских земель. Период освоения этого вида оружия, как уже было сказано, начался на Руси в середине XII в.
Новый этап в развитии русской осадной метательной техники наступил в XIII в. — веке тяжелых военных потрясений в истории Русской земли. Широкое применение метательных орудий было вызвано внутренними потребностями развития военного дела. Первостепенную роль сыграли также иноземные вторжения.
Массовое появление нового оружия существенно изменило тактику осады городов: захват поселений производился прямым штурмом их укреплений