Научный подход, описанный в этой главе, рисует нам иную картину{186}. Мозг – это биологический орган, генерирующий электрическую активность – ритмичную, часто синхронизированную, модулируемую посредством ощущений. Такие клетки нервной системы, как астроциты (не нейроны), играют в этом процессе слабую, однако заметную роль. Конечно, нейроны постоянно обмениваются сигналами, но это еще не все, что происходит в мозге. Предлагаемая альтернативная картина мозга и лучше обоснована научно, и перспективнее в плане поисков основы опыта. Если вам не нравится мысль, что материальная основа вашего субъективного опыта – всего-навсего сеть передачи сигналов типа телефонной станции, я с вами, пожалуй, соглашусь. Вы – явление иного рода.
Эти предположения о нервной системе и мозге – важная деталь головоломки тела-разума. Причем это уже вторая деталь, способная помочь нам преодолеть «разрыв» между физическим и психическим. Первую мы отыскали в пятой главе, где я описывал субъективность как характеристику самости животных и способа их взаимодействия с внешним миром, – точка зрения, «я» и все остальное, субъективность и агентность. Вторая – понимание, что нервная система сформирована эволюцией агентности у животных. Эта вторая деталь подтверждает важность того, что я буду называть крупномасштабными динамическими свойствами мозга. Под этим термином я имею в виду ритмы и паттерны синхронизации, неоднозначные эффекты самих полей и, вероятно, другую активность того же рода. Какие-то из этих паттернов глобальные – свойства мозга как целого, а какие-то локальные, хотя и связывают воедино тысячи клеток. Чтобы понять, как возник субъективный опыт и как он может существовать в материальном мире, нам нужно учесть и эти факторы тоже. Смысл не в том, что опыт или сознание – это какое-то физическое поле{187}. Я думаю, что все дело в паттерне активности, формируемом в том числе и под воздействием полей. Эволюция породила животных, которые взаимодействуют с миром как субъекты, а кроме того, создала удивительный биологический орган, который опосредует это взаимодействие.
Повторюсь, что я имею в виду не только мозг человека или млекопитающих. Речь идет о широком диапазоне животных. Удивительно, что в абсолютно разных мозгах совершенно непохожих друг на друга животных протекают процессы, следующие одним и тем же ритмам. Этот факт подталкивает меня к чему-то вроде резкой смены гештальта. Несколько лет назад ряд ученых и философов выдвинул идею, согласно которой определенный вид волн высокой частоты (гамма-волн) особым образом связан с сознанием{188}. Первыми об этом заговорили Фрэнсис Крик (первооткрыватель ДНК) и Кристоф Кох. Как я полагал, эта мысль может быть важна в нашем случае – применительно к субъективному опыту человека, но считал, что вряд ли она поможет нам с решением более общих вопросов. Оказалось, однако, что ритмы такого рода свойственны не только мозгу, подобному человеческому, – они широко распространены в животном мире. (Бруно ван Свиндерен – исследователь, который разрабатывает эту тему, – пожалуй, активней всех прочих. Например, ван Свиндерен и Ральф Гринспан обнаружили, что конкретный волновой паттерн позволяет идентифицировать внимание к объекту, или что-то вроде внимания… у мушек{189}.) Узнав об этом, я понял, что подобная информация кардинальным образом меняет наши представления о том, что такое активность мозга, причем не только у нас, но и у животных в целом, – и, следовательно, какой может быть физическая сторона опыта.
Уже ясно, что эти свойства мозга имеют значение. Но какое? Какую роль в объяснении опыта (чувствительности, сознания и т. д.) играет разделение труда между двумя обсуждаемыми факторами – взаимодействием с миром в качестве субъекта и крупномасштабными динамическими свойствами мозга? Если мы будем сейчас углубляться в детали, то завязнем в спекуляциях на тему нерешенных научных проблем. Тем не менее я постараюсь в общих чертах набросать гипотезу, которая может иметь смысл.
Исследователи, подчеркивающие значение крупномасштабных динамических паттернов для восприятия и мышления, особенно роль ритмов, часто расценивают их как фактор, связывающий воедино множество процессов и позволяющий мозгу объединять различные аспекты опыта в общую картину или сцену. Такая интегрированность имела бы множество последствий для субъективного опыта. Наш опыт в конкретный момент может включать не только визуальный образ, но и настроение, ощущение присутствия и многое другое. Видимо, эти распространенные динамические паттерны не просто объединяют различные виды информации. Вероятно, они еще и порождают особую манеру, в какой все эти события объединяются в единый опыт. И, возможно, отчасти именно они придают нашему опыту присущее ему своеобразие.
Это связано с тонким моментом – еще одним, в котором я далеко не уверен. Когда мы задаемся вопросом, почему акт зрительного или слухового восприятия определенным образом ощущается (или может ощущаться), мы, вероятно, запутываемся в тот момент, когда пытаемся представить, что делает мозг, получая зрительную или слуховую информацию. Мы представляем, как зажигаются нейроны, как они передают импульс соседним нейронам, которые в свою очередь тоже вспыхивают, и так далее. Предположим, теперь мы станем представлять этот процесс так, как предлагают нам нейробиологи, чьи идеи мы обсуждаем в этой главе{190}. В любой момент времени мозг уже охвачен активностью, в том числе и этими крупномасштабными, но интегрированными паттернами, а новый визуальный образ или звук модулирует – переключает, преобразовывает – эту активность. Неужели мы и теперь будем удивляться или недоумевать, что эти процессы как-то ощущаются?
Далее напрашивается вопрос: а что, если бы вы – или другое существо – обладали бы только каким-то одним из двух описанных выше качеств? Точнее, что, если бы вы были животным, способным на ощущение и действие того типа, какое описано в пятой главе, но ваш мозг был бы лишен дополнительных динамических свойств, описанных в этой?
Подобный мысленный эксперимент может оказаться ловушкой. Нам кажется, что мы способны представить себе точную копию человека, со свойственным людям поведением, но с совершенно иными физическими процессами, протекающими внутри. Но ведь если у какого-то человека или животного отсутствуют крупномасштабные динамические свойства, которые мы здесь обсуждаем, то этот человек или животное будет иначе воспринимать окружающий мир и вести себя не так, как тот, у кого они есть. И тем не менее признаки субъективности, описанные в пятой главе – ощущение, действие, точка зрения, в известном смысле схематичны; кажется, что организм может обладать какой-то их разновидностью, отличной от нашей, одновременно отличаясь и крупномасштабными динамическими свойствами мозга. Об этом свидетельствует тот факт, что когда мы рассматриваем эти схематические признаки субъективности и размышляем, что должна сделать нервная система, чтобы вызвать их, то осознаем, что нейроны вполне способны дать им начало, действуя в качестве простых сигнальных путей и переключателей. Очевидно, что базовые признаки субъективности могут проявиться и в отсутствие особых динамических свойств, о которых идет разговор. И тогда мы можем спросить, перефразируя Нагеля: есть ли что-нибудь, на что похоже быть таким существом? Будет ли оно иметь опыт?
Ну, когда этот организм ощущает и действует, что-то в нем точно происходит. Внутри любого организма, обладающего базовыми признаками субъективности, много всякого имеет место. Но будет ли то, что происходит, дано организму в опыте? Похоже, это следующий вопрос, которым нам стоит задаться, но что он на самом деле означает? Если мы спрашиваем, не ощущает ли этот организм того же, что и мы сами, может быть в каком-то ослабленном виде, то ответ на этот вопрос, скорее всего, «нет» – в конце концов, сценарий предполагает, что это существо будет отличаться от нас биологически. Следовательно, поставив вопрос таким образом, мы проблемы не решим – тут требуется формулировка, не так прочно привязанная к нашей с вами реальности. Предположим, мы спросим, есть ли у организма точка зрения, ощущает ли он предметы и явления какими-то и так далее. Тогда ответ будет «да» – то же самое «да», которым мы отвечали на вопрос, обладает ли такой организм основополагающими признаками субъективности, изложенными в пятой главе.
Но может, нам стоит поискать в пространстве между этими двумя вопросами? Я бы, наверное, спросил о чувстве присутствия, хотя само это чувство не является неотъемлемой чертой опыта как такового. Предположу, что многие захотят поинтересоваться насчет квалиа. Есть ли квалиа у существа, которое мы пытаемся себе представить? Если эти квалиа должны быть чем-то вроде цветовых полей, которые люди обычно и имеют в виду, когда говорят о квалиа, то тут мы опять пытаемся провести параллель, слишком близкую к опыту человека. Если же мы спросим, есть ли «что-нибудь, на что похоже быть этим существом», то вернемся к тому, с чего начинали. Самих возможностей языка не хватает, чтобы сформулировать ключевые вопросы в интересующей нас области. Но я не думаю, что проблему можно решить, предложив термины получше: здесь наши размышления заводят нас в глухие дебри тотальной неопределенности.
Но и в дебрях мы упорно рвемся вперед: выше я спрашивал, каково быть организмом, который взаимодействует с миром как субъект и при этом лишен крупномасштабных динамических свойств, характерных для мозга человека. Теперь давайте представим обратную ситуацию, вообразив организм, у которого есть крупномасштабные динамические свойства, но который как субъект с миром не взаимодействует. Скорее всего, такого не может быть, поскольку эти самые динамические свойства отчасти определяют, как именно мы делаем все те вещи, что обсуждались в предыдущих главах. Если организм ничего подобного не делает, то и крупномасштабных динамических свойств у него не будет