Специализация половин мозга – их особый интерес к пище, или к конкуренции, или к чему-то еще – не так уж удивительна. Что действительно поражает, так это случаи, где вдобавок к такой специализации правая и левая половины мозга еще и слабо связаны друг с другом; так, специалисты по ящерицам и рыбам без околичностей сравнивают этих животных с неврологическими пациентами с расщепленным мозгом{238}. Хотя правая и левая половины мозга у этих животных все же соединены, связи эти довольно слабые: ничего похожего на мозолистое тело – широкополосную связь между полушариями головного мозга человека. Такая схема организации, где у каждой половины мозга своя специализация, а связи между ними слабые, имеет, по всей видимости, конкретную цену: пища, предъявленная слева, игнорируется, опасности, подступающие справа, ускользают от внимания. Однако игра явно стоит свеч, потому что специализация значительно повышает эффективность обработки информации: если пища предъявляется справа, она распознается гораздо лучше.
Как обычно, зрение в этой области исследований изучено лучше всего, но, может, вы помните слепых рыб из седьмой главы, которые ориентируются посредством боковой линии? Они прокладывают маршрут в сложной обстановке, ощущая расположение препятствий посредством «осязания на расстоянии». Как я уже говорил, левая половина мозга позвоночных, похоже, особенно интересуется вопросами типа «что?»; целый ряд животных предпочитает рассматривать незнакомые объекты правым глазом (не забывайте про перекрещивание проводящих путей). У слепой пещерной рыбы те же предпочтения{239}. Когда ей приходится иметь дело с новыми ориентирами, она обращается к ним латеральной линией правого бока. Как только рыба запомнила ориентир, она больше не демонстрирует такого предпочтения. Боковые линии рыб латерализованы.
Здесь я чуть отвлекусь от позвоночных и расскажу о предположении, которым обязан своим наблюдениям за осьминогами. Если какой-нибудь осьминог в Октополисе с угрожающим видом подбирается к другому, а тот решает ретироваться, то тело беглеца обычно покрывается бледными мраморными узорами. Но иногда бледнеет только половина осьминога, а другая цвет не меняет{240}. Может быть, осьминог по какой-то причине намеренно окрашивает лишь половину тела. Но есть вероятность, что в этой реакции задействована только половина мозга. Может, угрозу видит только один глаз, и соответствующая ему половина мозга возбуждает реакцию изменения окраски с той же стороны. (Зрительные проводящие пути в мозге осьминога, в отличие от нашего, не перекрещиваются.) Если это так, тело осьминога в очередной раз намекает, что мы еще не всё знаем о нервных системах.
Среди позвоночных самые слабые связи между правой и левой половинами мозга наблюдаются у рыб, амфибий и рептилий; птицы – случай неоднозначный и в некоторой степени отдельный. Эксперименты показали, что иногда птица, выучившая задание (правило выбора), пользуясь одним глазом, с задачей не справляется, если ей приходится использовать другой глаз{241}. На линии млекопитающих мы наблюдаем эволюцию мозолистого тела, крупной области мозга, связывающей два полушария, – именно ее хирургически рассекают у людей с расщепленным мозгом. Я сказал «млекопитающие», но и среди них есть исключения. Я с удивлением узнал, что у сумчатых, например у кенгуру и однопроходных яйцекладущих (утконос), нет никакого мозолистого тела{242}. Похоже, его функции берут на себя какие-то другие межполушарные связи; эти удивительные австралийские животные – пережиток, устаревший дизайн. Мозолистое тело имеется только у плацентарных млекопитающих.
Пробираясь по ветвям эволюционного дерева, я с удивлением понял, что слабо интегрированная конструкция – норма для огромного числа животных. Выше я писал, что ученые сравнивают крайние случаи – рыб и особенно ящериц – с людьми с расщепленным мозгом. В предыдущей главе говорилось, что многие исследователи считают, что у таких пациентов два разума в одном теле. Может, у рыб или ящериц их тоже два?
Будь так, это могло бы подкрепить представление, в пользу которого я осторожно высказывался в шестой главе. В некоторых случаях разум поддерживает свою целостность необычными средствами, например используя проводящие пути, которые выходят во внешнюю среду и возвращаются назад, – они обеспечивают мозгу обратную связь на основе движений тела. Нет сомнений, что рыбы и ящерицы действуют как единое целое; это целостные агенты; эти животные отлично справляются со своими задачами. Они ощущают и действуют как самость. Вспомните, что мы узнали об их поведении в предыдущих главах, – вспомните, например, рыбу-брызгуна, которая учится сбивать летящее насекомое, наблюдая, как это делает другая рыба. Это довольно сложный навык – рыба участвует в нем вся целиком, – и навык, вне всяких сомнений, приобретенный. Видимо, идея, что в телах бесчисленных отдельных особей такого типа кроется не один, а два разума, все-таки противоречит тому факту, что эти животные проживают свои жизни как вполне интегрированные существа.
С другой стороны, в нашем распоряжении есть факты, которые кажутся странными, как их ни интерпретируй. С точки зрения правой стороны рыбы мир, по всей видимости, заполнен упорядоченными по категориям объектами, а вот левая ее сторона реальными объектами интересуется меньше, зато выстраивает системы отношений и более «загружена» социально. Джорджо Валлортигара, о работе которого с цыплятами я упоминал выше, несколько десятилетий изучает латерализацию функций головного мозга{243}. Он считает, что основная разница между полушариями заключается в том, каким каждое из них видит мир.
Вопросы латерализации связаны с темой седьмой главы, которая познакомила нас с крупномасштабными динамическими свойствами мозга. В шестой главе, где я впервые упомянул о расщепленном мозге, мы еще не принимали во внимание ритмы и поля, хотя они уже вовсю о себе заявляли. Операции по рассечению мозолистого тела делаются для облегчения эпилептических приступов и призваны помешать их распространению с одного полушария на другое. Приступ – тоже своего рода крупномасштабный динамический процесс. Обычно такие операции достигают поставленной цели, а это значит, что рассечение связей между двумя полушариями мешает синхронизации крупномасштабной динамической активности мозга. Эффект не ограничивается припадками, характерные для сна медленные волны левого и правого полушарий у пациентов с расщепленным мозгом синхронизируются хуже.
У животных, у которых связи между двумя половинами мозга слабее, крупномасштабные динамические паттерны согласуются слабее. Конечно, они не исчезают полностью, но заметно отличаются, и, скорее всего, эти отличия имеют непосредственное отношение к опыту. В каких-то случаях расщепленный мозг способен работать как целое, связанное воедино петлями обратной связи, которые опираются на поведение и телесную целостность, но возможности таких связей ограничены. Даже если животное ведет себя как целое, действует и реагирует на то, что видит, опыт менее интегрированного мозга будет другим. Величину этой разницы можно будет оценить, ответив на вопросы, касающиеся сравнительного значения тех имеющих отношение к «я» свойств, о которых мы говорили в пятой главе, и динамических характеристик мозга, которых коснулись в седьмой{244}. Напрашивается вопрос, могут ли особые условия жизни рыбы или рептилии, чей мозг фактически наполовину расщеплен, спровоцировать разделение разума надвое, как это, по всей видимости, происходит у людей в условиях эксперимента. Возможно, процессы, протекающие в двух половинах мозга существ, так непохожих на людей, сильно отличаются от того, что происходит в гораздо больших по размеру полушариях мозга человека, и их недостаточно, чтобы вызвать к жизни сразу двух субъектов. К тому же верхние – разделенные – зоны мозга этих животных составляют гораздо меньшую долю целого, чем кора больших полушарий у человека.
Я не стану углубляться в эту тему здесь – приберегу ее для своей следующей книги, где, среди прочего, собираюсь изучить факторы, которые в сумме своей делают человека таким уникальным существом, а именно язык, технологии и социальную жизнь, а также, безусловно, наш крупный, энергетически емкий и пронизанный связями мозг. Завершая раздел, я хочу проанализировать еще один эволюционный путь, соединяющий сушу и море.
Дельфины – млекопитающие, которые на каком-то этапе своей эволюции вышли на сушу, а потом снова вернулись в океан. Вместе с кашалотами и некоторыми другими морскими млекопитающими они составляют отряд «зубатых китов». Линия, ведущая к дельфинам и китам, разошлась с линией приматов еще во времена динозавров, около 90 миллионов лет назад. По всей видимости, предки дельфинов вернулись в море примерно 49 миллионов лет назад; ближайший сухопутный родственник дельфина – бегемот. Другая группа китов – усатые киты – откололась от зубатых примерно 34 миллиона лет назад.
Некоторые дельфины мастерски выдувают под водой воздушные колечки (немного похожие на кольца табачного дыма) и играют с ними. Видеозапись такого поведения, сделанная Дианой Рейсс, не только поражает, но и вызывает какое-то щемящее чувство. Колечки эти идеальной формы, и дельфины активно с ними взаимодействуют: вьются вокруг и забавляются вовсю. Но, глядя на них, невозможно не думать, что, если бы только их тела позволяли, дельфины – как и рыбы – могли бы делать гораздо больше. Дельфины, подобно птицам, отказались от возможности манипулировать объектами ради своей удивительной подвижности. Интересно, на что был бы способен дельфин, имей он руки?
У дельфинов очень большой мозг – и в абсолютном измерении, и относительно размера тела