Здесь, на горном хребте, растут огромные ели. Они выглядят внушительно и величественно, однако вырасти им тут было непросто. Пришлось медленно и постепенно проникать корнями глубоко в грунт, чтобы дотянуться до узкой полоски почвы между гигантскими пластами гранита. Эти деревья не понаслышке знают, что жизнь – штука непростая. Из-под тонкого слоя земли повсюду торчат камни, белые, как клыки чудовища. Со всех сторон выглядывают корни деревьев, похожие на локти или колени существ, наспех присыпанных грунтом. Но сейчас Педро не до этого.
Он не рассчитал свои силы и слишком долго поднимался в гору на пустой желудок. Вдруг начинает кружиться голова и земля уходит из-под ног, зрение затуманивается. У него темнеет в глазах, и над ним повисает звенящая тишина.
Придя в себя, Педро понимает, что лежит на снегу. Рядом стоит Ренцо в своей бессменной шерстяной шапочке.
– Да ты вырубился, приятель.
– Я тебе не приятель.
– Пускай. Но ты все-таки вырубился.
Педро пытается подняться, но только садится, как все опять начинает плясать перед глазами.
– Какое-то нетрезвое состояние.
– Это у тебя сахар упал. На, выпей.
Ренцо наливает из термоса в жестяную кружку дымящуюся жидкость, сует Педро под нос и помогает отпить. Это молоко, горячее и очень сладкое. Педро пьет и чувствует, как к нему постепенно возвращаются силы.
– Лучше? – хлопает его по плечу Ренцо.
В ответ Педро только что-то невнятно бубнит.
– Мог бы хоть спасибо сказать… Да ладно уж.
– Я не просил тебя помогать.
– И то правда, но все же я здесь. И на кой ты сюда притащился?
Педро вздыхает.
– Я спрятал табачную заначку под одной из этих елок, так, на всякий случай. А теперь не могу найти!
– Белки скурили, наверное, – шутит Ренцо.
– Надеюсь, нет… Там еще прилично так травы было.
– Придурок ты, вот ты кто. Мог шею сломать. Если бы не снег, разбился бы, упав с такой высоты.
Педро, похоже, не слишком волнует собственное спасение.
– Как ты вообще нашел меня?
Ренцо указывает на что-то за его спиной.
– Пошел по твоим следам на снегу. Мы тут, пока были, все одичали немножко. Мне показалось, с тобой может что-то случиться, вот я и пошел следом. Может, ты удивишься, но я к тебе хорошо отношусь.
– С каких это пор?
– Да уж давно.
– Окей, послушай, оставь лучше меня в покое…
– И не подумаю. Ты сейчас беспомощный, как младенец. Давай же, допивай молоко и пойдем обратно в дом.
– А табак? А трава?
– Что упало, то пропало. Помаши ручкой своей наркоте, ауфидерзейн! Запей холодной водичкой.
– Может, хоть сигарета у тебя найдется?
– Нет, тоже закончились.
– Не верю.
– Хочешь, сам обыщи…
Педро матерится.
– Выпей еще немного.
Педро приходит в себя, но еще отдохнуть не повредит. Ренцо помогает ему добраться до сухого утеса, чтобы не сидеть на корточках в снегу.
– Зачем ты отдал Паоле ту записку?
– С чего ты взял, что это я?
– Андреа сказал. Он видел вас с крыши.
– А другие что говорят?
– Что ты стукач.
– Они ни хрена не понимают.
– А что они должны понимать?
– Я это сделал, чтобы отомстить родителям Паолы.
– За что?
– Они уговаривают Паолу стать футболисткой, а ей не хочется, так что они это заслужили.
– А Паола тоже заслужила боль, которую ты ей причинил?
– По крайней мере, теперь она знает, какой редкостный урод ее отец и чего стоит его мнение.
– Педро в гневе страшен! – усмехается Ренцо.
– Ты тоже считаешь, что я стукач? – вздыхает Педро.
Ренцо отрицательно качает головой:
– Нет. Мне следовало поступить так же.
– О чем ты?
– О Кьяре и том происшествии. Я должен был поступить по-честному… А вместо этого всем наврал.
– Да ладно?
– Например, сказал, что ничего не помню.
– А это неправда?
Ренцо снова качает головой:
– Я прекрасно все помню.
– И как оно было?
Помедлив, Ренцо глубоко вздыхает и наконец выкладывает:
– На самом деле я сознательно прыгнул с того пролета. Я решил покончить со всем.
Педро требуется несколько секунд, чтобы переварить услышанное.
– Зачем?
– Да родители… они решили развестись около года назад. Они обо всем спокойно договорились, и мне даже казалось, что это правильно. Думал, они наконец перестанут ссориться. Но ничего не наладилось. Наоборот, стало еще хуже. Отец понял, что он гей, и ушел к мужчине. А мать будто с ума сошла. То, что ее сын – голубой, приняла спокойно, но отец ее добил. Сначала она участвовала во всяких околорелигиозных ретритах. Потом подсела на транквилизаторы и снотворное. Ну и в итоге запила напропалую. Отца это не волновало, он был слишком занят новой жизнью, чтобы думать о маме, и я остался один. Мне пришлось без чьей-либо помощи справляться с ее нервными срывами, паническими атаками и депрессией. На моих глазах она настолько похудела, что стала похожа на скелет. Можно было позвонки сосчитать на спине. Я водил ее по врачам, покупал лекарства, готовил еду. А она даже спасибо ни разу не сказала. Будто это я во всем виноват. А потом я и сам впал в депрессию. У меня не стало больше сил мириться с тем дерьмом, в какое превратилась моя жизнь. На краю той аварийной лестницы на заброшке я и решил, что будет лучше покончить со всем этим.
– Но твои родители во всем обвинили Кьяру!
– Они воспользовались Кьярой, чтобы снять с себя всякую ответственность. В тот день мама решила, что Кьяра – причина всех ее несчастий, и на этой почве они с отцом снова сошлись. Несправедливая ненависть к Кьяре для обоих стала поводом простить друг другу прошлые ошибки. Им было плевать, что тем самым они создали ни в чем не повинному человеку кучу проблем. Поэтому с того дня я перестал разговаривать с обоими. Они превратили мою жизнь в ад и отняли у меня лучшего друга. Не Кьяра, а они столкнули меня тогда вниз с пролета!
– Погоди, но как ты мог позволить обвинить ни в чем не повинную Кьяру?
– Мне было стыдно за то, что я натворил, ясно? Если бы я рассказал все родителям, пришлось бы признаться, что я хотел наложить на себя руки. Потому и ляпнул, что ничего не помню. Я не решился раскрыть правду. И теперь очень сожалею об этом.
– Ты повел себя как трус.
– Я растерялся! Ведь и думать не мог, что останусь в живых! Не был готов к тому, что случилось. Я же был уверен, что никакого «потом» не будет, понимаешь? Ты представить себе не можешь, как я запсиховал, когда очнулся на больничной койке! Меня вернули к жизни, от которой я пытался избавиться. Я не хотел унижаться и рассказывать всем про попытку суицида, поэтому и решил молчать, даже если это создаст Кьяре массу проблем.
– Зачем ты мне все это рассказываешь?
– Затем, что знаю: ты не будешь меня осуждать.
– Не буду, – вздыхает Педро. – Кто я такой, чтобы тебя судить?
– А еще потому, что ты много для меня сделал, сам того не зная.
– Я?
– Да, ты.
– И что же я сделал?
– Показал позавчера свою татуировку на груди. И я понял, что мне хочется стать похожим на тебя. У тебя душа точно безудержная волна. Я хочу так же. Хочу взмыть над всем этим дерьмом.
– Поэтому ты доперся аж сюда, чтобы помочь мне?
– На самом деле нет.
– А зачем тогда?
– Хочу попросить тебя о большой услуге.
Глава 19
Дорога к пастушьей хижине будто саблей рассекает лес надвое.
Тяжело дыша, Эльпиди бредет под луной с пустым молочным бидоном за плечами. Ноги по колено вязнут в снегу. Из последних сил добирается он до пастушьей хижины и стучится в дверь. Ему открывает худощавый молодой человек со смуглым небритым лицом, живым взглядом и приветливой улыбкой. Учитель отдает ему бидон и проходит в дом.
С порога его обдает жаром печи и знакомым запахом сыра. На чугунной плите греется эмалированная кастрюля. У окна, за столом из цельной древесины сидит старик со светлыми глазами и суровым взглядом. Складным ножичком он вырезает из полена симпатичную сову. У старика белоснежная борода, из-под серой шерстяной шапки спадают на плечи седые волосы. Лоб и щеки изрезаны морщинами, глубокими, как борозды на потолочных балках. Даже его точеные угловатые руки напоминают полированную древесину.
Эльпиди садится напротив и кивает в знак приветствия.
– Сегодня ты поздно пришел, – старик поднимает на него взгляд. – Уже больше половины пятого.
У него прокуренный голос. Он говорит на итальянском языке с заметным местным акцентом.
Смуглолицый юноша протягивает Эльпиди миску горячего молока, и тот обхватывает ее обеими руками, чувствуя облегчение от одного лишь прикосновения к теплу. Учитель отпивает глоток и обращается к молодому человеку:
– Как дела, Ахмед?
Вместо ответа тот с улыбкой показывает большой палец.
– Ахмед – смышленый малый, – говорит старик, положив деревянную сову на подоконник. – Он быстро научился пасти овец и уже делает отличный местный сыр. Хорошо, что он оказался в этих краях. Без Ахмеда наше хозяйство пришло бы в упадок. У этого парня непростая судьба: он бежал от войны в Сирии, жену и двоих дочерей оставил в ливанском лагере для беженцев, а сам в одиночку отправился за море – боялся, что женщинам это будет не под силу. Если поработает здесь, сможет быстрее получить визу, чтобы остаться в Италии. Надеемся, что вскоре ему удастся перевезти сюда свою семью. Нашей деревне это пойдет на благо: сейчас все уезжают отсюда.
– Очень вкусное молоко, – говорит учитель Ахмеду.
Сириец кивает в знак благодарности, берет бидон и, открывая дверь, говорит по-английски:
– Пойду, наполню его для тебя.
Дверь закрывается. Эльпиди потирает шрам на левой ладони.
– Еще болит? – спрашивает старик.
– Иногда, – пожимает плечами Эльпиди.
Строгое лицо старика неожиданно смягчается в улыбке:
– Сколько прошло уже, лет шесть?
– Пять. А кажется, будто целая жизнь. Я часто вспоминаю тот случай. Ребенком я подолгу наблюдал за твоей работой: ты вырезал чудесные деревянные фигурки вроде этой совы. Однажды я тайком зашел в твою мастерскую, взял ножик и попробовал сделать, как ты…