Вторник, 9 мая – Бах-ан-дер-Донау:
Янус и бамбуковые побеги
Среда, 10 мая – Берн:
Кронер и колючая проволока
Пятница, 12 мая – Висбаден:
Граймс и кислотный душ
– Это временной план с точки зрения монахини. – Снейдер уставился на салфетку. – Что она делала в четверг между Берном и Висбаденом? – Он постучал пальцем по салфетке. – Для всего этого необходимы месяцы планирования. И кто знает, что еще нам предстоит.
– У нее один или несколько помощников, – уверенно заявила Немез.
– Почти определенно, – ответил Снейдер. – Но кто это? Другие монахини? Во всяком случае, между жертвами существует связь. Магдалена Энгельман хочет нам этим что-то сказать, и поэтому мы должны обратиться к истокам. – Он убрал салфетку в карман и поднял взгляд. – Нам нужно поехать в монастырь. В Бруггталь в Верхней Австрии.
В этот момент зазвонил телефон Немез. Она ответила, быстро переговорила, протянула телефон Снейдеру.
– Тина Мартинелли, – кратко сообщила она.
Снейдер поднес телефон к уху.
– Да?
– Как у вас все прошло? – спросила Мартинелли.
– Мы закончили в Берне и летим назад. Что нового?
– Две информации. Химики проанализировали кислоту, которой на фабрике был убит Вальтер Граймс.
– Плавиковая кислота? – предположил Снейдер, прежде чем Мартинелли успела ему что-либо сказать.
– Правильно, очень высокой концентрации. Откуда вы это знаете?
– Жидкость уничтожила не только волосы, кожу и одежду, но разъела бетон и хранилась в пластиковом баке. К тому же я видел лицо Граймса, – ответил Снейдер. – Кислота разъела не только поверхность, но впиталась в кожу и добралась до костей.
– Верно, она даже распространилась в теле по кровеносной системе, – добавила Мартинелли. – В воде бака объемом триста литров находилось более сорока процентов кислоты.
Сорок процентов! – подумал Снейдер. – С ума сойти! Он предполагал всего тридцать, но, видимо, монахиня решила перестраховаться.
– И откуда этот концентрат?
– У обычных поставщиков химикатов только маленькие контейнеры на пять литров, и без квалификационного удостоверения нельзя заказать больше.
– Значит, концентрат был украден, – предположил Снейдер.
– Именно. За одиннадцать дней до убийства кто-то проник на сталеплавильный завод в Дилленбурге и выкрал большое количество высококонцентрированной плавиковой кислоты, которую используют там для обработки поверхностей.
– Дилленбург, – задумчиво повторил Снейдер. – Это около ста километров от Висбадена. – Он поднял глаза. – А второе, что вы выяснили?
– Отдел криминалистической экспертизы только что определил, откуда наручники, которыми Вальтер Граймс был прикован к трубе.
– Из камеры вещественных доказательств в Висбадене? – предположил Снейдер.
– Нет. Из австрийской армии. Выгравированный номер батальона указывает на шестую горнострелковую бригаду. Австрийские горные стрелки используют такие наручники.
Вена оказалась совсем не такой ужасной, как все утверждали. Особенно в предрождественское время, когда улицы были ярко освещены, витрины украшены, а на каждом углу пахло печеными яблоками, пуншем и горячими каштанами.
В этом году до Рождества выпал первый по-настоящему плотный снег, а так как четвертого декабря все еще порошило, он не превращался на обочинах в обычную серую массу, а сверкал в свете автомобильных фар.
Томас Шэффер любил холод и чистый свежий воздух. Спустя почти полтора года его выпустили из иннсбрукской тюрьмы, где он сидел за нанесение многочисленных тяжких телесных повреждений. Так как это была его первая судимость, ему дали только половину максимального срока. Какое милосердие!
С его карьерой в бундесвере все равно было покончено, поэтому он остался в Австрии и после освобождения сел в первый попавшийся поезд в Вену, где с тех пор работал вышибалой на дискотеке в центре города. В этаком гламурном местечке, где по выходным проходили многочисленные мероприятия с диджеями.
При его телосложении и хладнокровии такая работа была для Шэффера не проблемой. Обычно он следил, чтобы ни к кому не приставали и никто не блевал на танцполе. У него был уже наметанный глаз, и он сразу замечал, кто перебрал или будет скандалить. Преимущество заключалось в том, что его смена начиналась лишь в 20 часов, поэтому в последние недели днем у него было много времени.
Вот и сегодня, этим воскресным днем, он думал не о работе, а совсем о другом. Хотя был только шестой час, уже стемнело. Тем ярче горели огни на Рингштрассе. Он сидел с бутылкой тоника в кафе «Ландтман» и со своего места у окна смотрел на ратушу на противоположной стороне и прилегающий университет.
Издали он увидел, как из такси вышла женщина и перешла через улицу. На ней было длинное черное пальто с шарфом и сапоги на высоких каблуках. Значит, Грит Майбах получила его письмо и действительно пришла. Вообще-то он на это не рассчитывал.
Когда она вошла в кафе, Шэффер помахал ей, и она направилась прямиком к его столику. Без сумочки. Такое он сразу подмечал. У женщин, как она, обе руки всегда должны быть свободны. Он помог ей снять пальто, и она села напротив. Грит выглядела такой же хорошенькой, как полтора года назад, когда он впервые увидел ее в хижине в Тирольских Альпах. Голубые глаза, длинные ресницы, веснушки, высокие скулы, короткие темные волосы и красное родимое пятно.
Теребя ворот водолазки, она заказала у официанта стакан морковного сока с водой и лимоном. Затем вытащила из кармана брюк конверт, положила его на стол, придерживая рукой.
– Откуда у тебя мой адрес?
Он пожал плечами.
– Я знаю твою фамилию по судебному процессу, также в курсе, что ты из горных стрелков – остальное оказалось пустяком.
Она лишь кивнула и снова убрала конверт в карман. Он выглядел таким потертым, словно в последние недели она десятки раз брала письмо в руки.
– Как давно ты уже на свободе? – наконец спросила она.
– С октября.
– Вау. – Грит приподняла бровь, затем нагнулась вперед. – Учитывая, что ты натворил. Избил пятерых до полуобморочного состояния, трое из которых были солдатами и один полицейским, оказал сопротивление при аресте и сломал локоть женщине-лейтенанту из горнострелкового подразделения.
– Моему адвокату удалось настоять на том, чтобы психическая нагрузка от моей службы в армии была учтена в мою пользу, – пояснил он. – Еще болит?
Она пошевелила пальцами левой руки.
– Три недели на больничном, месяц реабилитации, физиотерапия – и я как новенькая.
– Мне очень жаль.
– Забудь. Как твоя нога?
– Все в порядке. Ты пожалела кость, это была просто рваная рана.
– Знаю.
Он кивнул:
– Конечно, знаешь.
– В письме ты написал, что в дополнение к сроку тебе настоятельно рекомендовали пройти психотерапию против агрессии.
– Это смягчило бы наказание, но я отказался. У меня есть собственная терапия.
– Ты кажешься спокойнее и уравновешеннее. Похоже, она работает, – заключила Грит.
Шэффер кивнул:
– Определенно.
– И ты контролируешь свою ярость и ненависть?
– Угу. Этому учишься в тюрьме, иначе оттуда живым не выйти.
Принесли напиток Грит, и она залпом осушила стакан.
– Какой самый страшный опыт в твоей жизни?
Она думала недолго.
– Время в приюте.
– Где это было?
– В Куфштайне, – пояснила она. – Мне приходилось спать в одежде, чтобы ее не украли.
– Ты поэтому все выпиваешь залпом? Чтобы никто не отобрал?
Она подумала, затем улыбнулась.
– Наверное.
– У меня тоже время в приюте самое страшное.
Она усмехнулась.
– Против этого пять недель обучения летом и зимой, а также военные действия в горах были легкой прогулкой.
– Афганистан в сравнении с приютом показался летним путешествием.
Они оба рассмеялись – впервые, затем Грит приподняла рукав свитера и показала уродливые шрамы от ожогов и порезов. – Это тоже из приюта.
– Другие дети? – спросил он.
– Надзирательница. Сигареты и осколки стекла по очереди.
– Вау. – Томас наклонил голову, раздвинул на макушке волосы и показал ей длинный шрам, который в свое время был зашит девятью стежками.
– Неплохо. Можно? – Она коснулась кожи его головы. – Нож?
– Стеклянная дверь, в которую меня швырнули.
– Другие дети?
– Надзиратель, потому что я не дал себя изнасиловать.
Грит помолчала.
– Изнасиловать? – наконец спросила она.
Он кивнул:
– Мне было тогда семь. Я сломал ему нос.
– Очевидно, нас связывает больше, чем я изначально думала, – вздохнула она. – После приюта в Регенсбурге ты пошел в БКА и затем в бундесвер, верно?
Шэффер кивнул.
– После приюта я посещала спортивную гимназию в Иннсбруке, а потом пошла в армию. Это была моя терапия. – Она выдержала паузу. – Ладно. Ключевое слово терапия. Полагаю, я здесь поэтому. Или по какой-то другой причине ты обязательно хотел со мной поговорить?
Он нагнулся вперед и понизил голос.
– Чтобы долго не ходить вокруг да около: мы ведь оба считаем, что можем быть близнецами, так?
Грит сжала губы.
– И что нас разлучили после рождения, – продолжал он.
Грит помолчала, затем кивнула.
– Мы могли бы сделать ДНК-тест, чтобы убедиться, – предложила она.
Шэффер махнул рукой.
– Пока я не знаю, почему нас разлучили, не хочу поднимать шумиху и привлекать к нам внимание каких-либо учреждений. – Это прозвучало драматичнее, чем планировалось.
– Что, если мы сделаем тест в Чехии? – предложила Грит.
Он помотал головой.
– У меня есть другая идея.
Она с любопытством взглянула на него.
– Я был в моем бывшем приюте в Регенсбурге, хотел взглянуть на документы, как и где меня нашли. Но их больше нет. Разрыв водопроводной трубы в подвале более десяти лет назад все уничтожил.