Сабина переварила замечание патера. Это высказывание могло бы прозвучать из уст ее сестры, которая жила с дочерьми в скромных условиях.
– Красиво сказано.
– И чтобы избежать этого, я стал священником.
– Вы сказали, что это ваша квартира, – повторила Сабина. – Это означает, что вы здесь живете?
Он кивнул:
– Так и есть. Так как для сестер каждый день проводится служба, священнику отвели собственную квартиру. Это нормально для монастыря такого размера с собственной церковью. К тому же я опекаю сестер, отвечаю, так сказать, за их душепопечение.
– И это все? – напрямую спросила Тина.
Он снисходительно улыбнулся.
– Честно говоря, нет! Но я живу здесь так уединенно, потому что учусь, – он взглянул на свой ноутбук, – и попутно пишу диссертацию.
– О чем? – поинтересовалась Сабина.
– Биоэтика, – ответил он и пояснил: – То есть представления мировых религий о том, насколько ответственно наука должна обходиться с жизнью.
Сабина кивнула.
– Как интересно! Давайте лучше поговорим о настоятельнице и тогдашних происшествиях. – Тина перешла непосредственно к теме визита. – Я слышала, что настоятельница была известна своей религиозной манией. Она знала о насилии над монахинями? Если да, как такое возможно?
Патер Михаэль Хасс развел руками.
– Официально никогда ничего не предпринималось, чтобы расследовать те случаи или прояснить слухи. А так как церковь замалчивала происшествия, а жертвы постарались вытеснить их из памяти, со временем реальность смешалась с дичайшими слухами. Я могу рассказать вам лишь то, что знаю.
– Пожалуйста. – Голос Тины по-прежнему звучал требовательно.
– Но сначала я должен прояснить одну вещь. Случаи сексуального насилия над монахинями были исключительно редкими.
– Чему вы уж точно рады, – дерзко заметила Тина.
Патер тяжело вздохнул.
– Прежде всего это касалось молодых женщин, которые жили тогда в нашем интернате, – умственно и физически отсталые девушки, высланные сюда в послевоенные годы. Это они на протяжении многих лет подвергались насилию.
– И руководство интерната ничего не предпринимало? – спросила Сабина.
– Интернат не был государственной школой, – объяснил патер. – Девушки находились под присмотром сестер, которым было дано право преподавать. В интернате было два школьных класса с собственными умывальнями и спальнями, но остальное время девочки проводили в монастыре с монахинями.
– Это не ответ на вопрос, – заявила Тина. – Если ходило столько слухов и так много людей знало о насилии, почему те случаи не расследовали?
Патер пожал плечами:
– При достаточном количестве денег можно устроить так, что тайны останутся тайнами.
– Вы можете конкретизировать?
– Я слышал, что тогдашнего шефа полиции Браунау подкупили – и некоторых других людей на высоких должностях.
– Например?
– Церковного и городского советников.
– Кого еще?
– Старого деревенского врача. Но, как я уже сказал, это только слухи. Некоторые женщины «необъяснимым образом» заражались сифилисом, что было бы равносильно скандалу, поэтому врачу якобы платили за то, чтобы эта информация не просочилась.
– Врач и шеф полиции еще живы?
Патер покачал головой.
– Оба умерли в конце девяностых, и из других тоже никого не осталось в живых. Они брали деньги и закрывали глаза на происходящее. – Он сглотнул. – Весь чертов город закрывал глаза.
– И Вальтер Граймс тоже в этом участвовал, – добавила Сабина.
– Бывший садовник, да. Ему платили за то, что он приводил клиентов к женщинам через черный ход. Констанс Феличитас, настоятельница, рассказывала мне, что в те вечера, когда в интернат приходили мужчины, она молилась по десяти четкам.
– То есть она обо всем знала?
Патер кивнул.
– И все равно ничего не предприняла?
– Ничего не предприняла? – Патер грустно взглянул на нее. – Это была ее идея! Она все организовала и даже поддерживала.
У Сабины на мгновение перехватило дыхание, затем она глубоко продохнула.
– Тоже из-за денег?
Он сжал губы и помотал головой.
– Я только один раз говорил с ней об этом – одной ночью, когда у нее снова началась тяжелая депрессия и ей нужно было кому-то излить душу.
– Она исповедовалась вам?
– Нет, иначе я не мог бы вам ничего рассказать. За бутылкой вина в ее гостиной мы свободно говорили о тех случаях. Это было ужасно. Она называла молодых женщин шлюхами Сатаны. А все произошедшее – справедливым божьим наказанием. Таким способом она хотела выбить из них похоть и сделать их целомудренными.
– Массовыми изнасилованиями? – вырвалось у Сабины.
– Констанс Феличитас в юности саму изнасиловали солдаты во время войны… – Он сделал паузу. – Стеклянными бутылками, которые вставляли ей во все естественные отверстия. Это событие ее… так скажем… изменило. Она была благодарна за такой опыт. И называла саму себя очищенной. Очевидно, она думала, что другие женщины тоже должны пройти через этот процесс очищения, чтобы избавиться от постыдных мыслей и сексуального влечения и научиться любить Бога всем сердцем.
– Но это же патология! – возмутилась Тина.
– Старый метод выбивания клина клином, – ответил патер. – Так родители заставляют своего ребенка выкурить пачку сигарет, пока того не начнет рвать, чтобы он никогда больше не прикасался к табаку.
Сабина поморщилась. К счастью, таких методов больше не существует – или, по крайней мере, они крайне редки.
– Но разве женщины и так не давали обет целомудрия?
– Монахини – да, послушницы еще нет, и, конечно, молодые женщины в интернате тоже нет. Там жили практически только умственно и физически отсталые девушки, а по представлению Констанс, умственно отсталые люди более похотливы – и тем жестче было… хм, так сказать… лечение.
– О боже, – вырвалось у Сабины.
– Я не хочу приукрашивать или преуменьшать серьезность того, что сделала настоятельница, – пояснил патер. – Это были темные времена, и мы не гордимся тем, что происходило в парнике.
– В парнике? – переспросила Сабина. – Где выращивают растения?
Патер кивнул:
– В то время так называли интернат, потому что здание имело частично стеклянную крышу и там выращивали цветы.
– Если настоятельница вам все это рассказала… – вмешалась в разговор Тина, – почему вы не сообщили в полицию?
Патер сглотнул, сжал губы.
– Тогда бы здесь начался ад кромешный, если вы позволите мне эту игру слов. – Он посмотрел на письменный стол, где лежал ноутбук. – Я почти закончил свою диссертацию. Наверное, для вас это звучит странно, но я вложил в нее многие годы работы… а те случаи произошли несколько десятилетий назад. Кому от этого была бы польза?
Отличное обоснование!
Они помолчали какое-то время.
– Я бы хотела поговорить с монахинями постарше, которые, как Магдалена Энгельман и настоятельница, находятся в монастыре уже с 70-х годов, – наконец сказала Тина.
Патер кивнул:
– Хотя у нас строгий распорядок дня с установленными часами для работы на кухне, молитвы и еды, а некоторые сестры должны подготовить вечернюю службу, но женщины уже проинформированы о вашем визите и готовы к встрече с вами. Одна из сестер отведет вас в хозяйственное помещение. Там вы сможете спокойно поговорить.
– А я бы хотела осмотреть все здание и прежде всего место, где это происходило, – добавила Сабина.
– Парник, – тихо произнес патер. – Эта часть здания сгорела в конце 70-х и уже не была восстановлена. Вы все равно хотите взглянуть?
Сабина кивнула.
– Я этого опасался. – Патер открыл ящик и достал тяжелую связку ключей.
Глава 37
После того как Сабина и Тина разделились, патер повел Сабину по разветвленным переходам. Она увидела кухню, столовую, общую комнату, спальни, швейную мастерскую и прачечную, библиотеку и комнату отдыха и досуга.
Спустя часа полтора, за которые Сабина узнала много фактов из истории монастыря, они снова вышли наружу. Рядом с фонтаном с ручным насосом она увидела цветник и аптекарский огород с десятками клумб, а за ними узкое картофельное поле, свекловичные поля и хлев для овец. Затем они прошли мимо теплицы и поливной установки для фруктового сада и огорода. Монастырь со всей территорией походил на автономное поселение на самообеспечении вдали от какой-либо цивилизации. Удивительно, что растения плодоносили при таком скудном солнце. В любом случае влаги они получали достаточно.
– В 70-е годы монастырь переживал расцвет… – Патер умолк, вероятно заметив, сколь неуместно прозвучали его слова. – Я имею в виду, в то время в монастыре жило еще более восьмидесяти монахинь и около двадцати пяти девушек и молодых женщин в интернате, – быстро добавил он. – После окончания школы большинство женщин, у которых был только физический недостаток, приносили обет и становились монахинями. Женщины с умственными отклонениями отправлялись – как мы сейчас сказали бы – в мастерские для лиц с ограниченными возможностями.
– А сколько монахинь здесь сегодня? – спросила Сабина.
– Ну, интерната больше нет, а в монастыре живут только пятьдесят монахинь. – Патер остановился. – Так, вот здесь парник. – Перед ними находилась церковь с остроконечной башней, к которой примыкало двухэтажное здание. – В колокольне была винтовая лестница, чтобы попасть на верхний этаж парника.
Церковь и колокольню отремонтировали, но бывшее кирпичное здание рядом почернело от огня, который, похоже, бушевал здесь, как дьявол. Крыша, оконные и дверные рамы были преимущественно из дерева и узнаваемы лишь фрагментарно.
– Я подожду здесь, – сказал патер. – Вообще-то здание с тех пор опечатано пожарной службой. Будьте аккуратны и не провалитесь.
– В доме есть подвал?
– Нет, лишь частично сохранившийся деревянный пол.
Сабина ступила на порог бывшего интерната. Хотя прошло столько десятилетий, ей показалось, что она все еще чувствует запах обгоревшего дерева. Ветхие черные доски на полу, уцелевшие при пожаре, были окончательно разрушены дождем и снегом, которые проникали через дырявую крышу. Пол выглядел как минное поле из трясины и черного ила. Без резиновых сапог Сабина не решалась пройти внутрь ни на метр.