Я даже стрелять вслед не стал. Ну куда там можно попасть с левой? Огляделся. Лошадей убитых не было — разбежались.
За жерновом раздался короткий стон.
— Сэр, прошу вас! Перевяжите меня. Я истекаю кровью!
Это был голос Кирка. Я осторожно заглянул за жернов. Мужчина лежал на животе, вокруг тела натекло прилично крови. Здорово моя «дум-дум» ему разнесла ягодицу. Обнаруживать себя не стал, вернулся к реке и проверил два тела возле угла дома. Мертвы. Тот, что подстрелил меня из револьвера уже был холодный. Весь «вытек». Я вернулся к Кирку, отбросил ногой ружье. Потом освободил кобуру от такого же Кольта, как мой. Перевернул тело:
— Узнаешь?
Мужчина тяжело дышал, на лбу была испарина. Кирк облизал губы, произнес:
— Добьешь?
— Вот еще. Руки марать. Сам сдохнешь.
Резко обернулся, вскидывая левой рукой Кольт. Из-за угла мельницы вышла бледная Эмми с ружьем в руках. Это же Ремингтон Дадли!
— Зачем ты вернулась⁈
— Испугалась за тебя!
Я обессилено присел на жернов, произнес:
— Перевяжи меня. Ранили в плечо.
— А этого? — Эмми ткнула дулом в Кирка
— Много чести. Они шли меня убивать. А что сделали бы с тобой — даже страшно подумать.
Девушка оказалась совсем не робкой. Моим ножом мигом взрезала рубашку, оторвала рукав. Ловко перевязала плечо.
— Вижу выходное отверстие.
— Значит не придется искать пулю.
— Пошевели пальцами.
Я попробовал и у меня даже получилось! Онемение прошло, по всему плечу расползалось пламя боли. Ничего, я «новый» — крепкий, выдержу.
— Итон, надо уходить обратно на ранчо отца — Эмми подняла с земли ружье, с отрешенным выражением лица выстрелила в лицо Кирку. Тот даже не успел вскрикнуть.
Я ахнул, забыв про рану, вскочил на ноги, попытался забрать ружье. Но увы. В глазах потемнело я чуть не грохнулся рядом с убитым.
— Что ты делаешь⁈
— Он слышал про ранчо. А так… Меня никто не видел, следы мы запутаем, тут есть рядом брод. Собак ты убил, других в городе нет.
Жуткая практичность Эмми меня подкосила. Вот так просто убить раненого? Нет, я тоже перевязывать Кирка не стал, но…
— Ладно, делай, что считаешь нужным.
Сил спорить с девушкой не было — я еле держался на ногах. Пришлось опять сесть на жернов, а потом даже и лечь.
Эмми тем временем, вывела Звездочку из мельницы, оседлала ее. Начала стаскивать во двор оружие «судейских». А также потрошить их на предмет трофеев.
— Поджигать мельницу будем? — деловито поинтересовалась девушка — Я смогу затащить туда тела
Я повторно обалдел. Даже сел. И откуда только силы взялись?
— Но зачем⁇ Судья же ушел
— Чтобы скрыть следы, конечно. Пока раскопают, пока достанут тела, шериф давно враждует с Дауни, без трупов и пальцем не пошевелит.
Попытка пожать плечами отдалась сильной болью, с прострелом в шею. Но я взял себя в руки, поднялся. Начал помогать таскать тела. Разумеется, волоком, по чуть-чуть. Потом смотрел, как Эмми крепит ружья к седлу, складывает хабар в сумки.
Пока мы возились, ветер усилился. Где-то вдалеке загрохотал гром.
— Не успеем — я кивнул на мельницу
— Успеем! — коротко ответила девушка, пошла внутрь. Я следом.
В мельнице Эмми ловко собрала кучу из соломы, остатков муки, с одной спички запалила все. И к моему удивлению, здание быстро занялось, освещая нам спуск к реке. Я без уговоров влез в седло, девушка взяла Звездочку под узду. Мы, запалив факел, молча двинулись по тропе к броду через приток Гросс-Вентр.
Спустя где-то полчаса гроза добралась и до нас — первые крупные капли дождя ударили по шляпам, что мы натянули поглубже. Вспышки молний освещали нам путь, превращая ночь в день. Факел быстро погас, но света молний хватало, чтобы ориентироваться.
— Садись сзади! — крикнул я, чувствуя, как холодный дождь стекает по шее, а по руке продолжает расползаться огонь. Эмми не пришлось долго упрашивать — она легко вскочила на круп Звездочки позади меня, обняла, перехватывая поводья.
Гроза бушевала теперь во всю мощь — молнии сверкали так близко, что казалось, они вот-вот ударят прямо в нас.
— Ранчо туда! — прокричала на ухо мне девушка.
Звездочку упрашивать долго не надо было — лошадь поскакала рысью в указанном направлении. А меня каждый толчок убивал. По руке опять потекла кровь, я почувствовал, что теряю силы с каждым метром. Сознание начало уплывать прочь.
Глава 5
Очнулся я, когда меня начали стаскивать со Звездочки. Нога застряла в стремени, Бадди, от которого сильно пахло спиртным, нецензурно заругался.
— Осторожнее! — взвыл я, когда меня наконец, вытащили — Не мешок с бобами.
Но основной ужас начался, когда меня занесли в дом и фермер принялся ковыряться в ране.
— АА! — взывал я, когда Бадди залез пинцетом в самое мясо — Что вы там ищите?!?
— Обрывки ткани — коротко ответил тот.
Фермер склонился над раной, его густые седые брови сошлись на переносице.
Каждое движение отдавалось резкой болью.
— Я научился этому во время войны, — Бадди пробило на разговоры — Служил ординарцем у начальника госпиталя. Битва при Антиетаме — вот где я начал свою практику. Тридцать тысяч погибших и раненых! Это правда, за два дня. Оперировали все — даже конюхи делали ампутации.
Бадди вытащил пинцет из раны, показывая обрывок материи — Вот он, проклятый. Теперь можно промывать и зашивать.
Бадди достал бутылку с виски, Эмми протянула мне сложенный вдвое ремень. Я закусил его, после чего фермер аккуратно влил немного спиртного в рану. Я замычал от боли. Боже, как больно!
Старик начал ушивать рану, делая широкие стежки — Оставлю открытой часть раны — так будет лучше для оттока гноя. Научился этому уже после войны, у индейцев. Они удивительно хорошо разбираются в таких вещах.
— Банноки? — я выплюнул ремень, глубоко вздохнул.
— Эти тоже знают толк в лечении, — Бадди закончил штопать мое плечо, отложил иглу — Хотя сейчас они злы как черти. Говорят, что белые забрали их лучшие охотничьи угодья, в племенах голод, умирают дети. Их отряды уже видели возле города.
— Эмми! — фермер повернулся к дочери — Возможно, нам придется уезжать. Ходят слухи, что индейцы в резервации встали на тропу войны, начались набеги на поселенцев на юге долины.
— Власти пришлют войска — отмахнулась девушка — Мы не можем оставить Итона одного
Спустя пару часов я почувствовал, как во мне разгорается жар. Каждая клетка организма кричала о своей слабости и жаловалась напролет. Ночь оказалась бесконечной, и когда первые лучи рассвета начали пробиваться сквозь занавешенные окна комнаты, которую мне отвели, я понял, что мне совсем хреново. Голова была тяжёлой, словно наполненная песком, а пальцы дрожали, не слушаясь меня. Я лежал, не в силах подняться, и в бреду всё больше всплывали обрывки моей прошлой жизни — лица, слова, звуки, которые я уже не мог различить. Кошмары одолели меня: мелькали образы давно ушедших дней, и я невольно слышал шёпот голосов, доносящихся из далёких воспоминаний, словно эхом из другого мира. Москва, МИД, заграничные командировки, потом Донецк…
Эмми вошла в комнату, когда уже совсем рассвело. Она мягко помогла мне сесть и начала аккуратно менять компрессы на моей ране. Её руки были нежными, словно те, что ласкали любимого человека, и я почувствовал, как её тепло передавалось мне через ткань бинтов.
— Держись! Это просто рана. Я принесла лекарства.
Девушка выставила на стул рядом флакон. С трудом сфокусировав взгляд, я прочитал название на этикетке. Панацеум. Под названием шел список болезней, от которых лечила настойка. И там было все. Кашель, грудная жаба, лихорадка… Разве что родильной горячки не было. В состав, разумеется, входил опиум, камфора, масло аниса, соль зубного камня и винный спирт. Убийственный состав. В самом буквальном смысле.
— Мне пока не надо — покачал я головой — Справлюсь и так.
— Расскажи мне про Россию! — попросила Эмми — Я слышала, что это самая большая страна в мире. У вас там правит царь?
Я коротко поведал о Романовых, о начале правления Николая.
— А почему нельзя избрать президента? — наморщила лобик девушка — У нас если президент окажется плохим — его заменят на выборах через 4 года. А как заменить плохого царя?
— Никак — я откинулся на подушки, закрыл глаза — Разве что убить. Но наследует сын. Если нет сына, то брат по старшинству.
— Как непрактично!
Постепенно, под заботливыми руками Эмми, мне начало становиться лучше. Жар утих, боль отступала, и я ощущал, как ко мне возвращалась хотя бы крупица прежней силы.
Спустя несколько дней, когда я начал приходить в себя, пришла пора вновь взять оружие в руки. Я не могу быть слабым и больным. Ведь «загнанных лошадей пристреливают».
Но теперь мне пришлось работать над левой рукой — правая висела на перевязи. Эмми была против, чтобы я упражнялся с Кольтом — даже устроила что-то вроде скандала. Дескать, рана откроется, мне станет хуже. Я проигнорировал ее, но пообещал начать с простых упражнений, постепенно их усложняя.
Первые попытки давались с трудом: рука дрожала, прицел был расфокусирован, отдача вызывала боль в плече. Я выдергивал Кольт из кобуры и старался концентрироваться, вспоминая, как когда-то правой рукой достигал идеала меткости. Теперь же я вынужден был тренировать левую, и каждый выстрел был битвой с самим собой.
Сначала один за другим я делал медленные, неторопливые выстрелы по деревянной мишени, установленной на стене ранчо. С каждой новой попыткой координация улучшалась, точность росла. Я чувствовал, как дрожь постепенно уходила, и с каждой минутой становился увереннее в своих силах. Эмми наблюдала за мной, и в её глазах я видел искорку гордости, смешанную с облегчением.
В моменты между тренировками, лёжа на мягкой кровати, я погружался в размышления. Мои мысли то возвращались к старым временам, то уносили меня в неясные дали будущего. Болезнь постепенно отступала, уступая место ясности ума. Я понял, что моя новая жизнь стала шансом начать всё с чистого листа. Что у меня было в прошлой жизни? Семья? Но, увы, у меня не было детей — Нина была бесплодна, лечение не помогало. Страна? Ее разорвали на части в 90-е и пересобрали с большим трудом и жертвами. Работа? Вся жизнь на дипломатической службе. Каждый день наблюдать, как власть сдает позиции, а потом большим трудом и кровью отвоевывает их обратно. Бессмысленные качели. Примерно, как в начале нового века здесь, при Николае. Зашли в Маньчжурию и тут же вышли — проиграли Русско-японскую войну. Дали права всем сословиям в 5-м году, разрешили избрать Думу. И уже спустя всего год ее разогнали. Как и все последующие Думы. Так и не дав народу нормального представительства. Про кровавое воскресенье, первую мировую, революцию так и вовсе не хотелось дума