— Мэр! — меня окликнул хмурый Олаф. Здоровяк протаптывал по берегу дорожку в выпавшем ночью снегу.
— Что тебе? — я подул на руку, отогревая пальцы
— Скукум вернулся с охоты. Там, в верховьях реки, десятки лодок вмерзли в лед.
Опять спасать «чечако»! Я застонал.
Глава 23
Послав Артура за Скукумом, я бросился к складу, где мы хранили зимнее снаряжение. Мои новые муклуки, парка, малахай — все, что сшила для меня Снежинка, было здесь. Быстро переоделся. Теплый, мягкий мех, невесомая кожа карибу — я чувствовал себя другим человеком. Готов к холоду. Готов к делу.
Пришел индеец, спросил, что будем делать.
— Готовь нарты! — крикнул я, затягивая пояс. — Собак! Быстро!
Он кивнул, без лишних слов. Я же побежал к салуну, где уже собрались жители Доусона.
— Кузьма! Иван! — голос мой, несмотря на холод, прозвучал громко. — Скукум говорит, выше по Юкону лодки вмерзли в лед! Там много людей! Нужно идти на помощь! Немедленно! Собирайтесь.
Реакция была мгновенной. Лица доусоновцев, еще минуту назад сонные, ожили.
— Сколько людей, Итон? — спросил Кузьма.
— Никто не знает точно. Но много. Счет идет на сотни!
— Собирайтесь, мужики! — Кузьма обвел взглядом собравшихся. — Кто может идти? Нужны сани, собаки! А ну, быстро!
Поселок зашумел. Люди бросились к своим жилищам, собирая провиант, теплую одежду. Те, у кого были собаки, поспешили к псарням. У меня самого теперь было два десятка лаек, которые я купил у Снежинки. Две полноценные упряжки.
Скукум Джим уже стоял у псарни. Собаки, почуяв движение, взволнованно залаяли. Северные лайки — сильные, выносливые. Каждая собака — это несколько десятков фунтов груза, что она может тащить по снегу и льду. Десять собак — это полтонны или больше. Двадцать — уже тонна.
— Кого берем? — спросил я Джима, пока он выбирал животных, хватая за шкирку, осматривая лапы.
— Сильных, Итон. Выносливых. Кто лед чует.
Он выбрал восьмерых. Я помнил только кличку вожака — «Волчий клык» — и тех трех, что шли впереди — «Буран», «Ветер» и «Гром». Целая стихия, запряженная в нарты. Я сам немного нервничал — это был мой первый настоящий выход с собаками. Учился я недолго, теперь пришла пора сдавать экзамены.
Нарты — длинные, узкие сани без полозьев, с загнутым носом. Упряжь — кожаные шлейки, центральный ремень-потяг. Запрягают цугом, попарно. Джим помогал мне, быстро и умело. Собаки рвались вперед, нетерпеливо подпрыгивая и повизгивая.
— Стоять, черти! — прикрикнул на них Джим.
Наконец, упряжка была готова. Восемь лаек, выстроившиеся в два ряда, привязанные к нартам. На нартах — мешки с теплыми одеялами, провиантом, аптечкой, веревки, топоры, лопаты, еда. Много еды.
На берегу уже собирались другие партии. Староверы с собаками, несколько старателей, у которых тоже были свои упряжки. Штук пять нарт, человек двадцать-тридцать. В Доусоне уже нашлись люди, готовые рисковать жизнью ради незнакомцев. Это было хорошо.
— Идем! — скомандовал я, ухватившись за заднюю перекладину нарты — *погон* по-местному. Вторая пара рук, что держит нарты, управляет ими. Скукум встал впереди, показывая дорогу.
Собаки рванули вперед. Мы двинулись вверх по Юкону, вдоль берега. Под ногами — снег, тонкой коркой покрывающий землю. Справа — замерзшая река, белая, молчаливая. Слева — темный, хвойный лес.
Над Доусоном еще стоял дым костров, слышался стук молотков — стройка не останавливалась ни на минуту. Но мы уходили от города, от его тепла и суеты, в дикую, замерзшую глушь.
Погода очень быстро испортилась. Похолодало, пошел густой, плотный снегопад. Видимость — метров пятьдесят, не больше. Снег лепил в лицо, ветер пронизывал до костей. Шли медленно, осторожно.
— Скукум! Нужно кричать! Иначе пропустим кого-нибудь.
— Знаю! — ответил он.
Каждые пятьсот метров мы останавливались. Джим складывал ладони рупором и орал:
— Эй! Люди! Доусон! Идем на помощь! Живые есть⁈
Потом я.
— Доусон! Эниван хиар⁈
Голоса уносил ветер, растворялись в снежной пелене. В ответ — только вой ветра да скрип нарт по снегу.
Шли, меняясь местами. Скукум шел впереди, протаптывая тропу в свежем снегу. Потом я сменял его. Это было тяжело. Снег рыхлый, вязкий. Каждым шагом проваливаешься по ступню, а то и глубже. Собакам тоже тяжело. Они пыхтели, напрягались, но тянули. Вожак, Волчий Клык, с силой напирал в шлейку, задавая темп и кусая отстающих или халявщиков.
Время от времени собаки начинали грызться. Что-то не поделили, или просто нервы сдавали от усталости. Рычание, лай, визг…
— Хо! — останавливал упряжку Джим.
Мы бросались к собакам, растаскивали их. Порядок навдили быстро. Самые непонятливые получали шестом по хребету.
— Сработаются — махал рукой Скукум — К зиме будут как шелковые
— Уже зима! — возражал я, опять проваливаясь в снег
— Это еще не зима! Вот будет минус шестьдесят, начнут трещать деревья…
Я сначала обалдел, а потом понял, что Джим говорит про градусы по фаренгейту.
Постепенно упряжка успокаивалась. Снова — Муш! — и собаки с натугой тянули нарты дальше.
Прошли несколько миль. Снегопад не ослабевал. Мир сузился до узкой полосы между берегом и лесом. Замерзшая река, покрытая торосами и снегом, казалась враждебной, безжизненной. Ни признака жилья, ни звука, кроме ветра и нашего собственного движения.
И тут… Скукум замер. Поднял руку.
— Стой, Итон. Слышишь?
Я прислушался. Сквозь шум ветра… Едва слышный звук. Стук топора. Или… удары. Слабые, неритмичные. И запах дыма.
— Там! — Джим махнул рукой в сторону реки.
Мы осторожно двинулись к берегу. Подошли к краю. Лед здесь был неровным, покрытым торосами. И вот, среди нагромождений льда и снега, мы увидели их.
Двое. На берегу. У костра. Рядом — перевернутая лодка, наполовину вмерзшая в лед. Они таскали что-то с лодки на берег — ящики, мешки.
Один — толстый, кряжистый. Второй — высокий, тонкий, с лицом, которое даже сквозь грязь и усталость выглядело… породистым.
Они заметили нас, замерли. Толстячок даже положил руку на ружье. Я вышел вперед.
— Привет! Мы из Доусона! Идем на помощь!
Оба облегченно выдохнули.
— Слава Богу! Мы думали… все. Приехали.
Тонкий, высокий, подошел ближе.
— Спасибо вам! Мы тут уже двое суток. Лодку прихватило льдом почти в одночасье. Едва успели выбраться и часть припасов вытащить. Думали, не дождемся никого.
Он протянул мне руку.
— Джек Чейни. А это мой друг, Фэтти Гросс.
Я присмотрелся к «породистому». Кого-то он мне напоминал. Джек, Джек… Да это же Лондон! Знаменитый писатель, журналист.
Вот значит, какой он. Молодой, худощавый, с умными глазами. Оброс небольшой бородкой. Ну это понятно, где ему тут бриться…
— Итон Уайт, — я пожал ему руку. — Мэр Доусона.
Его глаза расширились.
— Уайт? Вы… вы тот самый? Про которого в газетах писали? Шериф-защитник индейцев? Мистер Уайт, я хочу сделать с вами интервью! Я сотрудничаю с несколькими газетами, журналами и…
Тут Чейни пнул его ногой:
— Ты предупреди мэра, с какими именно газетами ты сотрудничаешь. И в какую партию ты недавно вступил. Думаю, мистеру Итону не нужны проблемы.
— Какие проблемы? — удивился я
Джек смутился.
— Сэр, я недавно вступил в Социалистическую трудовую партию Америки. Пишу для газет левых взглядов.
Я пожал плечеми. Тоже мне проблема.
— Я и сам им не чужд. На Фронтире можно выживать только в условиях справедливости и взаимопомощи.
Старатели переглянулись, Лондон заулыбался.
— Что же… Это отлично!
— Ладно, сейчас это все пустое Важно то, что вы целы. Идите с в Доусон по берегу. Мы протоптали тропу. Там тепло, есть еда, врач.
— Мы… мы не можем бросить все это, — сказал Лондон, кивнув на свои припасы. — На них весь наш запас на зиму.
— Часть можете взять с собой, — предложил я. — Остальное подвесьте на дереве, потом вернетесь и заберете.
Лондон посмотрел на своего толстого друга, потом на меня. Подумал.
— Ладно, — решил он. — Пусть будет по-вашему.
— Сколько лодок шли за вами? — поинтересовался Скукум
— Мы видели семь или восемь. Одна была с семейной парой, двое детей.
Я выругался. Делать было нечего, надо двигаться дальше.
Мы помогли им перетащить на берег часть их вещей, растерли лица — к вечеру стало все больше холодать.
— Спасибо, Итон, — Лондон пожал мне руку. — Удачи вам.
— Увидимся в Доусоне!
Мы попрощались. Они двинулись вниз по реке, мы — дальше, вверх.
И снова — крики, ветер, снегопад. Прошли еще миль пять. Снова остановились.
— Доусон! Идем на помощь! Живые есть⁈
В ответ — тишина. Потом… Из снежной пелены, со стороны реки, донесся слабый, далекий крик.
— Э-э-э-эй! Помогите! Мы здесь!
Скукум и я переглянулись. Есть новые потеряшки.
Мы двинулись к кромке берега, пытаясь определить местоположение по голосу. Крики повторялись, становились громче. Они были всего в паре сотен ярдов от нас.
Дошли до края. Посмотрели на лед. Серый, неровный. Но… он казался более гладким, чем торосы на берегу. Опасная гладкость.
— Проверим, — сказал я. Взял топор, которым рубил дрова.
Осторожно ступил на лед. Легкий треск. Нехорошо. Сделал шаг. Еще треск. Не держит. Попробовал в другом месте. То же самое. Лед тонкий. Подолбил его топором — сантиметров десять-пятнадцать. Это мало, чтобы выдержать человека с грузом. А тем более, чтобы пройти по нему.
— Нельзя идти, — сказал я Скукуму. — Провалишься.
Голоса с реки продолжали кричать. Отчаяние чувствовалось в каждом звуке. Что делать? Оставить их? Пытаться найти другое место? Но где? Лед везде такой.
В этот момент сзади послышался новый шум. Лай собак, скрип нарт.
Мы обернулись, Джим крикнул, обозначая нас. Из снежной пелены вынырнули двое на нартах.
Я обомлел.
Артур! И… Оливия! Да что происходит то⁈
Она стояла на нартах, в парке из карибу и меховых штанах, в малахае и пуховом платке на голове, ее лицо разрумянилось от холода и ветра. Рядом — Артур, тоже одетый по-северному, но выглядящий менее уверенно.