– …
– Линор была в плену?
– Нет, она не была… в плену.
– Почему нет?
– Бог.
– Почему нет?
– Мой сын.
– Кто был в плену, Патриса?
– …
– Кто был в плену, Патриса?
– …
– …
– Доброе утро как вы сегодня утром.
ЧАСТИЧНАЯ РАСШИФРОВКА ИНДИВИДУАЛЬНОЙ СЕССИИ, ЧЕТВЕРГ, 26 АВГУСТА 1990 ГОДА, КАБИНЕТ Д-РА КЁРТИСА ДЖЕЯ, PH.D. УЧАСТНИКИ: Д-Р КЁРТИС ДЖЕЙ И МИСТЕР РИК КИПУЧ, 42 ГОДА, ПАПКА НОМЕР 744–25-4291.
Д-Р ДЖЕЙ: Офигительнейший сон.
РИК КИПУЧ: Гадом буду.
ДЖЕЙ: Опять мыши.
РИК: Ненавижу мышей.
ДЖЕЙ: Да?
РИК: Да.
ДЖЕЙ: Можем мы сформулировать почему?
РИК: Мыши маленькие, мягкие и слабые. Мыши снуют. Мыши залезают внутрь вещей и грызут их. Мыши щекотные.
ДЖЕЙ: Они еще и довольно нечистые животные, верно?
РИК: Доктор Джей, Богом клянусь, еще хоть раз упомя́нете гигиеническую тревожность – вцеплюсь вам в горло.
ДЖЕЙ: От перспективы обсуждать гигиеническую тревожность вам дискомфортно.
РИК: Последнее предупреждение.
ДЖЕЙ: Ладно. В конце концов, ваш комфорт здесь – приоритет номер один.
РИК: Так, блин, и должно быть.
ДЖЕЙ: О чем вы тогда хотите поговорить?
РИК: О Линор.
ДЖЕЙ: Лучше не надо, не сегодня, если не возражаете.
РИК: Простите?
ДЖЕЙ: Так получилось, что мы с Линор сегодня шли семимильными шагами. Я почуял прорыв, крупный.
РИК: Господи, опять прорыв.
ДЖЕЙ: Я бы попридержал Линор и посмотрел, к чему мы придем.
РИК: Типа как бы.
ДЖЕЙ: Все та же ревность. Вы все так же думаете, что я сексуально интересуюсь Линор Бидсман.
РИК: Я…
ДЖЕЙ: Когда вы психологически переварите уже тот факт, что ревность есть лишь проекция неуверенности глупца, направленная не по адресу? Проекция проблем с идентичностью? Гигиенической тревожности?
РИК: Как вы меня задолбали.
ДЖЕЙ: Иногда, Рик, вы лопух лопухом. Вспомните ваш сегодняшний сон. После, как я понимаю, ублажающего коитуса, потом история, потом ссора. Потом сон. Этот ваш сон. Давайте проработаем сон. Черный песок и скорпионы. Что это у нас такое, а?
Рик Кипуч делает паузу.
ДЖЕЙ: Ужасно сложная задачка. Г.О.С.П.О.Д., что еще? Но и Мексика тоже. Иначе говоря, здесь, но и не здесь. Иначе говоря, «здесь» видящего сон подсознания. Роскошный «линкольн» на разоренной местности. Я и Другой. Различение. Внутреннее-Внешнее. Только кондиционер сломался. Внешнее лезет внутрь. Жар Внешнего. Оно лезет внутрь, потому что Внутреннее сломалось. Внутреннее уже не видит различий. Внутреннее впускает Внешнее. И что оно заставляет вас делать? Вы потеете. Вам жарко, и вы потеете. Что делает Внешнее? Оно делает вас нечистым. Оно покрывает «Я» Другим. Тычется в мембрану. И если именно мембрана делает вас вами, а не-вас – не вами, что это говорит о вас, когда не-вы начинает протыкать мембрану?
РИК: Слушайте, да вы пустили слюну. Я вижу слюни на ваших губах.
ДЖЕЙ: Оно лишает вас уверенности в себе – вот что происходит. Оно делает вас, «вас», неуверенным, непрочно пристегнутым к вашей стороне мембраны. И что дальше? Коммуникации рушатся. Вы сбиты с толку, осторожничаете. Вещи значат не то, что они значат. Вывеска мексиканского мотеля должна быть на испанском, а на ней написано «МЕСТ НЕТ». Еще одна личность, Другой, становится опасным животным из тех, что забираются внутрь вещей и грызут их, это цитата. Холл пахнет мерзкими отходами пищеварения. Возникают проблемы с языком.
РИК: Господи, чувствуется, что здесь побывала Линор. Почему вы позволяете пациентам над собой доминировать?
ДЖЕЙ: Оставьте, Линор и ее личные заботы тут вообще ни при чем. В чем вся проблема? Ваш запрос чего-то чистого, естественного Другой/иностранец/опасное животное интерпретирует как угрозу замарать, запачкать. Расстройство вашей уверенности с вашей, внутренней стороны мембраны между «Я» и Другим делает вас хаотичным и вредным компонентом для Всех-Других, всех остальных. Ваша неуверенность кровоточит наружу и загрязняет идентичности и гигиенические сети Других. Что опять же просто подчеркивает: мембрана гигиены, идентичности, различения проницаема – проницаема через нечистоту, проницаема через непонимание, – которые в конечном итоге, по Блентнеру, сцепленно неразделимы.
РИК: Блентнер, Блентнер. Всё по Блентнеру?
ДЖЕЙ: В каком-то смысле. И что? В основном то, что я сказал, вытекает из эпохальных Гейдельбергских гигиенических лекций 1962 года. Я бы дал вам на них взглянуть, но они…
РИК: Я так устал. Вы сознательно не хотите мне помочь. У меня уродски маленький пенис. Соответствующая самооценка и проблемы с уверенностью в себе. Я хочу, чтобы вы мне с ними помогли. Я хочу узнать что-то о Линор и ее тайнах. Вместо этого я узнаю́ об Олафе Блентнере и этих мембранах. Помогите мне с моим пенисом, Джей. Сделайте что-то полезное и помогите мне с пенисом.
ДЖЕЙ: Пенис-шменис. Что я могу сделать с вашим пенисом? Вы – не ваш пенис. Меня интересуете вы.
РИК: Господи.
ДЖЕЙ: Что, все так плохо? У вас есть Линор, красивая, яркая, умная, по большей части веселая, пусть и с проблемами, девушка, и в любом случае с интересными проблемами, и она вас любит.
РИК: Но я ее не имею. Не могу. Никогда не смогу.
ДЖЕЙ: Входная Дверь Великих Чертогов Любви, эт цетера эт цетера.
РИК: Господи.
ДЖЕЙ: Ну, Рик, правда, можете злиться, что вы, конечно, и сделаете, но я думаю, а-ля Блентнер, что все сводится к мембране. Думаю, мембрана и есть прорыв, которого вы хотите. Думаю, мы оба чуем здесь именно мембрану. Вы хотите использовать свой пенис, чтобы вставить то, что у вас внутри, внутрь Другого, сокрушить различия так, как вы их хотите сокрушить. Вы хотите, фигурально говоря, и сквозь мембрану пролезть, и ее же не ободрать. Ваше желание вынести Внутреннее наружу – всего лишь образ вашего страха перед Внешним, лезущим внутрь… если коротко – гигиеническая тревожность.
РИК: В жопу. Запускайте кресло.
ДЖЕЙ: Я ваш друг.
РИК: Мне нужно в уборную, срочнее не бывает.
ДЖЕЙ: Мы идем семимильными шагами. Разве вы не видите семимильных шагов? Я настаиваю, мы шагаем широко.
РИК: Болван.
ДЖЕЙ: Запах повсюду.
РИК: Знаете, с кем вы отлично сойдетесь? С Норманом Бомбардини.
ДЖЕЙ: Вы знакомы с Норманом?
РИК: Господь милосердный. Я мог бы догадаться. Выпустите меня.
ДЖЕЙ: Возвращайтесь в понедельник. Дайте Линор денег, чтобы она тоже смогла вернуться.
РИК: Баклан.
ДЖЕЙ: Я здесь, к вашим услугам.
Линор увидела мистера Блюмкера в окно «Островка Гиллигана», когда после работы шла мимо, по пути на остановку. «Островок Гиллигана» располагался чуть дальше заведения Весонаблюдателей, на которое Норман Бомбардини указывал из ресторана прошлым вечером. В сумочке Линор лежала записка от мистера Бомбардини со смазанным шоколадным отпечатком большого пальца в уголке, присланная вместе с почти пустой коробкой конфет в коммутаторную «Част и Кипуч». Записка гласила: «Будь моей крошечной Инь».
«Островок Гиллигана» [72] – весьма популярный бар. Внутри помещение круглое, стены покрашены, чтобы походить на киношный синий горизонт океана, полы покрашены и текстурированы, чтобы напоминать пляж. Повсюду пальмы, над клиентами нависают обещающие щекотку вайи [73]. Из пола прорастают огромные изваянные подобия всего актерского ансамбля: Шкипера, Хауэллов, Джинджер и прочих, – раскрашенные по-робинзоньи ярко и с жутковато характерными выражениями лиц. Исполинские робинзоны вплавлены в пол примерно по грудь; их головы, руки, плечи и протянутые вверх ладони играют роль столиков для клиентов. Наблюдается некоторое смешение: рука мистера Хауэлла на полпути вливается в обнимаемую ею талию миссис Хауэлл, длинные волосы Мэри-Энн задевают пластмассовый верх предплечья мистера Хауэлла, палец Профессора парит мучительно близко к декольте Джинджер. Барная стойка изготовлена из смутно похожего на солому материала, того же, что пошел на телевизионные хижины. За стойкой в любое время пребывает один из команды барменов, которые все в той или иной степени смахивают на Гиллигана. Раз в час от бармена требуется сделать что-нибудь нарочито неуклюжее и глупое; в качестве стандартного любимого трюка бармен поскальзывается на пролитом банановом дайкири, падает, делает вид, будто вогнал себе в глаз большой палец, – и клиенты, если они секут фишку и в теме, говорят хором: «О-о-о, Гиллиган», – и смеются, и хлопают в ладоши.
Мистер Блюмкер сидел в глубине, за левой рукой Мэри-Энн, лицом к витрине. С ним была очень красивая женщина в блестящем платье, равнодушно и пристально глядевшая перед собой. Увидев их, Линор зашла внутрь и направилась к их столику.
– Здрасте, мистер Блюмкер, – сказала она.
Мистер Блюмкер испуганно поднял глаза.
– Миз Бидсман.
– Здрасте.
– Здравствуйте. Какими судьбами… – Мистер Блюмкер был какой-то странный и резко отодвинулся в сторону Мэри-Энниного запястья, прочь от красивой женщины, с которой сидел совсем рядом.
– Ну, «Част и Кипуч» недалеко, в Центре Бомбардини, вон там, – сказала Линор, – наверно, даже отсюда видно, если смотреть в самый краешек окна, вон, где огни в окошках?
– Ну да, ну да.
– Здрасте, я Линор Бидсман, я знаю мистера Блюмкера, – сказала Линор красивой женщине.
Красивая женщина ничего не ответила; она глядела прямо перед собой.
– Линор Бидсман, это Бренда, Бренда, позволь представить миз Линор Бидсман, – сказал мистер Блюмкер, запустив пальцы в бороду. Перед мистером Блюмкером и Брендой стояли напитки в пластиковых кружках в форме ананасов, из дырочек в крышках торчали трубочки.
– Здрасте, – сказала Линор Бренде.
– …
– Прошу, присаживайтесь, – сказал мистер Блюмкер.