– А вообще, она ведь даже и не еврейка, вообще, – сказал Ланг. – Она и в церковь не ходит. И видит бог, ее папочка не ходит ни в какие еврейские церкви. Ее папочка – сумасшедшая пантеистская скотина, которая почитает свой газон. – Ланг рассказал Линор кое-какие любопытные подробности касательно Рекса Металмана и его газона, и Скарсдейла, и бывшей жены Рика Вероники. Потом Ланг принялся целовать Линор.
Они целовались, наверное, пять минут с гаком. Ланг целовался невероятно нежно. Линор и не думала, что так бывает. Поцелуи Рика всегда были реально напористыми. Рик говорил, что они отражают и выявляют напор его страсти и приверженности Линор.
Пока Ланг чертил всюду линии пальцем, Линор рассказала ему о брате в Чикаго, о странном сне, который видела прошлой ночью и в котором ей снилось, что ее матери снилось, где сейчас ее брат, и сон поместил его в это самое место, какое-то место с яркими огнями и добрыми, судя по их виду, людьми.
Ланг сказал, у него реально сильное чувство, что все будет отлично. Он чувствовал, что с Джоном все будет хорошо, и теперь он точно знал, говоря о личном, что получит развод от Минди. Потом он рассказал Линор историю своего брата, единокровного, куда старше Ланга, сына его отца от первого брака, и о том, как этого брата, морпеха, к сожалению, убили во вьетнамском конфликте.
Случилось вот что: брата Ланга, как и всех остальных морпехов на некой учебной военной базе в штате Виргиния, учили бросать гранаты во вражеские здания, ждать, когда граната взорвется внутри и выведет всех из строя, а потом вбегать и приканчивать всех, кто еще жив. И во Вьетнаме брат Ланга, только из самолета, попытался проделать маневр с гранатой, чтобы взять хижину в деревушке, видимо, некоторым образом вражескую хижину, но, короче, стенки хижины были закономерно сделаны из травы, соломы и высушенного буйволиного навоза, и взрыв гранаты, тоже закономерно, разнес мягкую стенку хижины и убил брата Ланга на месте, пока тот ждал, когда можно будет прикончить всех, кто еще жив. Ланг сказал, что вообще почти не знал этого своего брата. Сказал, что на базе пересмотрели тренировки после того, как куча морпехов, обучавшихся в Виргинии, погибли при таких же обстоятельствах. Видимо, это случилось в самом начале вьетнамского конфликта.
Линор рассказала Лангу о ситуации вокруг Линор Бидсман, ее прабабушки. Оказалось, что Ланг и так уже многое узнал от Нила Обстата-мл.
– У него в бумажнике твой снимок, знаешь ли, – сказал Ланг. – У Нила.
– Он мне всегда казался каким-то стремноватым, – сказала Линор. – Часто следовал за мной по пятам в школе, когда мы с ним ходили в школу, но ничего не говорил. – В этот момент Ланг целовал горло Линор прямо под ее подбородком, и Линор поддерживала его голову рукой. – Он мне не нравился, потому что, боюсь, я считала, что у него голова как череп. Я знаю, это реально пошло. – Пока Ланг целовал ее горло, она массировала его голову сзади. – А один раз старшеклассники на физре подвесили его за трусы на крючок, и я увидела его на крючке, и, помню, мне показалось, что я вижу мертвеца, голова у него была точно как череп, и глаза закрыты, и мы видели практически всю его попу.
Ланг сказал, что на деле Нил Обстат вовсе не плохой парень. Сказал, они с Нилом думают завтра отдохнуть, тем более что грядет суббота, и куда-нить скататься. Сказал, что всячески приглашает Линор скататься с ними и что он сделает так, что Обстат совсем не будет стремным. Линор засмеялась. Потом рассказала Лангу, что должна завтра ехать в Гигантскую Огайскую Супер-Пустыню Оригинального Дизайна с Риком Кипучем, что это запланировано и планы изменению в общем не подлежат. Ланг обрадовался не слишком.
– Кажется, примерно миллион человек думают, что Линор там, – сказала Линор. – И все очень толсто на это намекают. – Тут Ланг сделал нежную попытку приподнять ее колено рукой, но она не позволила.
– А еще Рик почему-то реально хочет туда съездить, – сказала Линор. – Сегодня говорил об этом абсолютно открытым текстом. Почти орал. И мой брат, мой отец, мистер Блюмкер в доме престарелых… все ведут себя так, будто я их стремно осчастливлю, если потрачу день на поиски Линор на дюне. – Она положила руку на Лангову щеку. – Я так устала, и меня так достало с ними спорить, – сказала она. – И, наверно, теперь мне нужно как-то переговорить обо всем с Риком.
– Пожалуйста, не будь с ним слишком груба, Линор, – сказал Ланг. Провел большим пальцем по ноге Линор, отчего она вновь моргнула.
Ланг сказал, у него чувство, что все будет хорошо и с прабабушкой Линор тоже. Он сказал, что просто это чувствует. Но, сказал он, ему не кажется, что Линор стоит ездить в Г.О.С.П.О.Д.-а.
– В таком месте никто никогда никого не найдет. Люди ездят туда не затем, чтоб искать других людей. Такие поездки противоречат самой концепции этой штуковины.
– Я все-таки думаю, что, так или иначе, нельзя упускать возможность поговорить с Риком наедине, – сказала Линор.
– Ах-ха, – сказал Ланг.
С экрана доносилась тихая музычка. На экране сменяли одна другую головы. Ланг завел палец за резинку Линориных трусов, на бедро. Ланг сказал, что особый изгиб бедра Линор откровенно сводит его с ума. Снова поцеловал ее горло.
Ланг сказал, бабушки навевают на него ужасную грусть. Что бабушки, как ему кажется, изначально грустные, особенно реально старые, со всевозможными грустными заботами. Он рассказал Линор, что помнит мать отца в техасском доме престарелых в 1960-х. Сказал, когда дедушка умер, отец и мать забрали бабушку домой, на время, но ничего не вышло, даже типа с сиделкой, которую наняли, чтоб она приходила днем приглядывать за бабушкой, и что отец и бабушка Ланга сели и поговорили, и отец Ланга сказал ей, что ее перевезут в дом престарелых.
– Она, я помню, была реально дряхлая, – сказал Ланг. – Помню, она совсем не могла передвигаться, и ее глаза с каждым днем становились всё белее, будто залиты молоком. Она не взбрыкнула на предложение отправиться в дом престарелых. Помню, кивнула, когда папочка ей сказал. Ясно было, она понимала, что иначе не выйдет.
– Ну и мы ездили в этот дом престарелых каждую субботу, ее навещать, – сказал Ланг. – Типа завели традицию. Мой папочка реально старался быть хорошим сыном. И дом был не где-то там, а в Форт-Уэрте, мы просто грузились в машину и ехали ее проведать. Всегда папочка, бляцки рядом всегда я. Иногда мать и брат. Мы грузились, неслись, въезжали в эти ворота и ехали по длиннющей, реально извилистой гравийной дорожке к самому́ дому. Там было реально красиво. И реально дорого. Ничего плохого не скажу о том, как о ней там заботились.
Линор кивнула, и Ланг коснулся ее губы.
– Ну вот, мы все вились по этой дорожке, и я помню, как вообще жутко становилось, когда мы приближались к самому дому, который стоял на вершине типа холма, потому что все машины папочки были с тонированными стеклами, и когда я глядел через ветровое стекло, видел всю эту херню через тонировку, все бляцки темное и будто вот-вот пойдет дождь с ураганом и вообще. И всегда было стремно. И мы, когда ехали по той дороге, всегда смотрели на бабушку, потому что она всегда ждала нас на крыльце, каждый раз. У дома было реально красивое крыльцо, приподнятое. Мы смотрели на нее, пока подъезжали, мы замечали ее издалека из-за снежно-белых волос, такие за километр видно, и инвалидной коляски. Ну и, в общем, она была на крыльце, а мы тормозили, выгружались и шли ее навестить. Она всегда была нам страшно рада. Да и навещать ее было здорово, но, с другой стороны, обязанность, ничего не попишешь. Помню, я из-за этого иногда ныл, по субботам. Мне было чем заняться. Мне было типа восемь лет. – Ланг убрал руку с бедра Линор и нежно погладил туда-сюда ее груди. – Но, знаешь, вот мы ее навещали и все такое, и она нам подробно рассказывала, что́ делает. Много времени это не занимало, потому что, помню, она всегда делала одно и то же, прихватки для моей матери. Где-то одну прихватку в месяц, вот. Она всегда шевелила руками, будто ей реально холодно.
Ланг откашлялся.
– Ну и так оно продолжалось какое-то время, а потом однажды в субботу мы не поехали. Не могли в тот раз. У папочки были срочные дела, мне было чем заняться, все такое. Так что в ту субботу мы не поехали. И на следующий день, я помню, не смогли поехать тоже. Однозначно не смогли, вот. Но в понедельник мы поехали, чтобы ее навестить, типа устроить ей сюрприз, наверстать, так было по-честному и вообще. В тот понедельник, когда я пришел из школы, мы все собрались и погрузились. И понеслись, и, пока взбирались по этой длиннющей дороге на холм, ничего не понимали – мы увидели ее: волосы белеют, коляска сверкает, там, на крыльце, а вокруг все было темное и противное – сквозь тонированное стекло. И мой папочка сказал: «Какого черта?» – потому что понедельник же, а не суббота. И было, знаешь, холодновато. Словно в ноябре, стылость в воздухе. Ну и она там сидит, на крыльце, в этой своей коляске, под одеялами, все такое.
И мы заезжаем наверх, выходим из машины, идем к крыльцу, и она бляцки рада нас видеть, я уже говорил, глаза у нее были молочно-белые, но молоко уходило, когда она была реально счастлива. Она хлопала в ладоши, медленно и мягко, и улыбалась, и старалась поскорее вынуть прихватки и всякую дрянь из одеял, чтобы показать матери, и обнимала нас, все такое, и папочка говорит что-то типа: «Мама, сегодня понедельник, не суббота, мы в субботу не смогли, зато вот приехали сегодня, всё по-честному, а теперь скажи, откуда ты знала, что нас надо ждать сегодня, мы же никому не сказали, что приедем», – все такое. А она глядит на папочку, я помню, будто не понимает, недолго, а потом улыбается, очень мило, и пожимает плечами, и глядит на всех на нас, и говорит, что, ну, она ждет нас каждый день. Потом кивает. Каждый день, понимаешь. Она так это говорит, будто думает, что мы знаем: она-то ждала, что мы будем, ну, навещать ее каждый бляцкий день.
Линор глядела на Ланга.
– Оказалось, она и не различала, где суббота, где что, – сказал Ланг. – Она не знала, что мы завели эту херову традицию. – Он глядел мимо Линор. – Или, может, наоборот, знала, но все равно ждала, думала, может, ей повезет и мы захотим приехать даже в какой-то день, когда не должны. Даже когда на крыльце этого дома стало реально холодно, она все равно ждала, как оказалось. Ну и она смотрела на папочку так, будто не понимала, в чем тут проблема, это всего лишь ее жизнь, сейчас, здесь, разве мы не в курсе? А мы все стояли вокруг нее и чувствовали себя очень погано. Помню, мне было потом хреновей некуда. Грусть вселенская. – Ланг потер глаз. – Она после этого умерла, тоже, прежде, чем я вырос.