– Не помогать!
Сережа Капустин взволнованно воскликнул:
– Толик, он же утонет!
– Не утонет! – твердо отвечал руководитель. – Должен сам! Не помогать!
Мальчишки неохотно подчинились.
Головко легко, словно по дорожке парка, прошел по бревну, крича при этом барахтавшемуся в воде Паше:
– Ну, кто ты? Романтик или трус? Мужик или мешок? Кто ты?
Паша изо всех сил стал грести к берегу и наконец выполз на него, обессиленный. Его окружили участники похода, хлопали по спине, смотрели с уважением. Все улыбались. Один лишь Анатолий Валерьевич оставался серьезен.
– Переодеться в сухое! – скомандовал он Паше. – Сорок секунд!
И мальчик бросился переодеваться.
После реки дорога круто пошла на подъем. Капустин, сердечник, дышал все тяжелее, шел все медленнее. Тогда Анатолий Валерьевич поманил к себе Пашу и что-то прошептал ему на ухо. Мальчик кивнул, догнал Капустина и сказал:
– Капуста, давай рюкзак!
Однако Капустин, хотя и задыхался, все же протестовал:
– Я не устал!
Тогда Паша наклонился к его уху и тихонько сказал:
– Слышь, мне за то, что с бревна упал, Толик сто очков штрафа впаял. Рюкзак товарища понесу – скинет. Выручай!
На такую просьбу Капустин не мог не откликнуться и охотно отдал рюкзак. Паша повесил его себе на грудь и устремился вперед.
Вечером все участники похода сидели у костра. Одна из девочек несколько раз сочувственно взглянула на руководителя, затем не выдержала и сказала:
– Толик! – так Головко разрешил обращаться к себе в походах; в клубе надо было звать его по имени-отчеству. – Вы сегодня грустный какой-то. Что-то случилось?
Головко оглядел своих воспитанников, потом произнес:
– Дети! Вы все должны запомнить этот момент. Этот вечер. Вот это – настоящее. А остальное… Простите меня! Простите меня, пожалуйста. Если сможете.
Встал и ушел в темноту. Дети смущенно переглядывались. Никто ничего не понял.
Анатолий Валерьевич отошел на несколько шагов. Он думал, что остался один. Но вдруг неподалеку хрустнула ветка, и вскоре рядом с руководителем возник Паша Орлов.
– Толик… – сказал он.
– Что, Паш? – грустно спросил Головко.
– Я бы хотел, чтобы вы… были моим папой. Я понимаю, что нельзя. Но я бы очень хотел…
Руководитель клуба «Романтик» не знал, что ответить. Он был потрясен. И не находил слов. Что он мог сказать этому мальчику?
Поздно ночью Меглин и Есеня подошли к клубу «Романтик». Еще издалека бросались в глаза укрепленные над входом растяжки: «Романтику» – 20!» «С юбилеем!», «Толик, спасибо!» Это потрудились родители, стремившиеся выразить свою благодарность Анатолию Головко.
Меглин поковырял в замке, открыл дверь. Сыщики вошли внутрь. Еще раз очутившись в помещении, где она уже была сегодня, Есеня сказала:
– Он получал удовольствие от того, что делал с детьми. Он садист. Ты говорил, такие не могут остановиться. Почему же тогда за двадцать лет он убил только семерых? Жертв должно было быть больше. Или мы не всех нашли?
Меглин помолчал, оглядываясь, потом произнес:
– Это притвор. А где-то и храм должен быть.
Подошел к большому зеркалу. Долго и внимательно изучал его; потом вдруг схватил табурет и с силой запустил его в зеркало. На пол посыпались осколки, и открылся вход в старую подсобку, ставшую «красной комнатой». На стены были наклеены фотографии семерых повешенных детей. Тех самых, пропавших.
Есеня взяла пульт, включила DVD. На экране появился мальчик в белой рубашке и носках, в черных шортах. Он встал на пень, засунул голову в петлю. Рядом суетился Головко, что-то объяснял ребенку…
…Участники похода вернулись в родной клуб. Дети в коридоре снимали рюкзаки, оживленно делились впечатлениями. Руководитель клуба прошел в основное помещение – и замер, увидев осколки зеркала на полу, а в углу – ожидающих его сыщиков.
– Анатолий Валерьевич, вы детей-то отпустите, – сказала Есеня. – Устали ведь.
Головко кивнул, вышел в коридор, отдал нужные распоряжения. Дождавшись, когда последний ребенок уйдет, подошел к двери… Несколько секунд стоял возле нее… Потом повернул в замке ключ и вернулся в комнату. Остановившись перед сыщиками, глухо произнес:
– Двадцать лет. Свыше ста походов. Ни у кого ни одной царапины. Я любил их…
– Любил?! – зло спросила Есеня. – Ты им платил. За «эксперименты». По тысяче рублей. За жизнь ребенка!
– Я не хотел убивать! – в полный голос закричал руководитель клуба. – Никогда! Я прочитал, что от удушения наступает амнезия…
– Значит, дети не должны были помнить, что ты делал с ними?
Головко кивнул. Есеня несколько секунд смотрела на него, потом сказала, уже тише:
– Спасал от колонии и героина. И убивал. Почему? Ну почему?
– Случайно! – воскликнул Головко. – Я увлекался! Первого просто передержал в петле.
– Передержал?! – повторила вслед за ним Есеня.
Сказала – словно наждаком по ране прошлась.
Меглин коротко взглянул на нее. Девушка мотнула головой, отвернулась.
– Почему Алешу – ножом? – спросил сыщик.
– Я планировал обычный эксперимент с потерей сознания, – принялся объяснять Головко. – Он выследил меня и сфотографировал. Я хотел просто ему объяснить!
– Объясни мне! – вновь вскинулась Есеня.
Руководитель клуба набрал в грудь побольше воздуха и принялся рассказывать:
– Двадцать лет я жил в аду. С женой не получалось. Я никогда не хотел женщин! Это наваждение еще в детстве началось. У нас в пионерлагере мальчик повесился. Я его нашел. Случайно. Он был в черных ботинках. И белых носочках. Такой красивый… Когда я его увидел, со мной что-то случилось. Это было… больно и одновременно… очень приятно. Неземное наслаждение… Я не мог забыть. Я старался, но все время видел… Я хотел прекратить это, покончить с собой. Я ушел в лес, сделал петлю… Но я не смог. Больно! Вы не знаете, что это! Когда больно, двадцать лет больно!
– Руку дай, – будничным тоном сказал Меглин.
Головко непонимающе уставился на него.
– Руку!!
И, не дожидаясь исполнения своего приказа, схватил руку руководителя клуба, припечатал ее ладонью к столу и с размаху воткнул в эту руку заранее приготовленный, раскрытый перочинный нож. Головко завопил.
– Теперь ты знаешь, что такое боль, – удовлетворенно произнес Меглин.
Теперь они были в машине втроем. Есеня – сзади, а рядом с водителем сидел Головко. Его правая рука была прикована наручниками к сиденью. На окраине города Меглин остановил машину и скомандовал Есене:
– Выходи.
– Почему?
– А зачем ты нам? Все, что надо, у нас есть. А что нам надо? Веревка и Толик. Да, Толян?
– Я не выйду! – заявила девушка. – Я не согласна. Его должны судить. Не ты!
– Выходи! – настаивал Меглин. – Не согласна она…
И, видя, что девушка не собирается исполнять его распоряжение, повернулся к ней и тихо сказал:
– Доверяй мне.
Есеня, сердито посмотрев на него, вышла, хлопнула дверцей. Тогда Головко сказал:
– У меня есть одно желание. Последнее.
Меглин скривился:
– Я похож на фею?
– Я прошу, – сказал Головко, не обращая внимания на его тон. – В клубе есть мальчик…
И он рассказал про Пашу Орлова и его отчима. Меглин с глубоким удивлением смотрел на своего пассажира…
В комнате для допросов следователи с большим вниманием выслушали рассказ Есени об этом эпизоде. Потом Седой спросил:
– То, что произошло дальше… было вашей идеей?
– Вы меня в чем-то обвиняете? – задала Есеня встречный вопрос.
– Просто спрашиваю.
– Меглин всегда делал только то, что считал правильным.
– Вопрос, считаете ли это правильным вы?
Есеня ответила не сразу. После долгой паузы выговорила:
– Да.
Утром следующего дня, как только на улицах появились первые прохожие, возле клуба «Романтик» начали останавливаться люди; вскоре там образовалась целая толпа. Раздавались женские крики, ропот… Волнение людей было объяснимо. На дереве, росшем рядом с клубом, висел человек. Это был руководитель «Романтика» Анатолий Головко. Висел высоко, на уровне второго этажа. А ниже его ног на стволе дерева гирляндой висели фотографии из «красной комнаты» – фотографии повешенных детей…
Люди, собравшиеся возле клуба, не сразу разглядели, что Головко жив – веревка обхватывала его под мышками, не давая освободиться, но и не удушая.
Когда в толпе появились родители некоторых из погибших детей, ситуация изменилась. Возгласы стали злее, в них звучала ненависть. Родители ворвались в клуб и подожгли его – вместе со всеми сувенирами, грамотами и снаряжением. А Головко все еще висел… И рядом, возле входа, висели праздничные растяжки: «Спасибо, Толик!»
В это время сотрудники полиции спешно эвакуировали из квартиры его семью – жену Лену и дочь. Они еще ничего не понимали…
В кабинете главы городской администрации происходила своя драма. Секретарь, вошедшая утром в кабинет с бумагами на подпись, увидела свою начальницу стоящей на подоконнике у распахнутого окна. В последнюю минуту ей удалось помешать женщине шагнуть вниз. На крики секретаря прибежали другие сотрудники, с трудом сняли мэра с подоконника. Та дико кричала…
Паша Орлов, растерянный, удрученный, вместе с матерью вернулся домой – они были возле клуба и все видели… Навстречу им, со злобным предвкушением на лице, вышел из комнаты отчим. И вдруг застыл, уставившись куда-то за их спины. Там, в проеме входной двери, стоял Меглин и смотрел мужчине в глаза… Взгляд сыщика не обещал ничего хорошего.
Сразу по возвращении в Москву, высадив Есеню возле дома, Меглин поехал в клинику, где бывал уже не раз. Его принял доктор Бергич – пожилой опытный врач. Осмотрев зрачки пациента, проверив рефлексы, он будничным тоном спросил:
– Когда галлюцинировал?
– Вчера, – ответил сыщик.
– Долго?
– Полминуты. Началось?
– Да, – кивнул врач. – ты видел онейроид. Короткое глубокое помрачение сознания. Твой мозг устал от борьбы. Это белый флаг.