– Здравствуй…
– Привет, Виталик, – сказал Меглин. – Что слушаешь?
– Тишину, – ответил Виталик и продемонстрировал свисавший на пол штекер наушников.
– Знакомьтесь, – сказал Меглин. – Это Виталик. А это Есеня. Мой друг. Теперь и твой.
– Здравствуйте, – сказал Виталик. И, повернувшись к Меглину, заметил:
– Давно тебя видно не было. Говорят, болел?
– Обошлось, – ответил сыщик. – Ну что, начнем?
И, повернувшись к Есене, объявил:
– Твоя стажировка закончилась. Виталик мне помогает. Видишь ли, я не доверяю компьютерам. Железки могут взломать, заразить вирусом. Люди – другое дело. Я не знаю, как устроены компьютеры, а как устроены люди, я знаю. Ты мой архив видела?
– Да…
– Его дважды пытались выкрасть. Один раз подожгли. Кроме того, иногда уважаемые люди просят отдать страницу-другую. А я не могу отказать.
– Поэтому там многих страниц не было? – кивнула Есеня.
– Там их не было, а здесь есть.
– Здесь – это где?
– У Виталика, – ответил сыщик. – Я сделал резервную копию.
И, видя на ее лице непонимание, объяснил:
– Он эйдетик. Это своего рода мания. У него феноменальная память. Виталик запоминает все, что когда-либо слышал и видел. Каждое слово. Каждую букву. Все, что я узнавал, все, что заносил в архив, я складывал на всякий случай и в него. Он знает все, чем я занимался. У него есть ответы на все твои вопросы. Он знает, что было на пропавших листах. Это самая полная копия.
– Это невозможно…
– Не веришь? Виталик…
И Виталик начал говорить:
– Привет, Виталик. Что слушаешь? Тишину? Знакомьтесь, это Виталик, а это Есеня, мой друг…
На Есеню его монотонный речитатив произвел жуткое впечатление, она воскликнула:
– Хватит! Я поняла, спасибо…
Несколько минут царило молчание. Потом Меглин произнес:
– Ты ведь что-то узнать хотела. Можешь спросить.
Она подавленно смотрела на него.
– Ну, смелее, – подбодрил он. – Ты же для этого и пришла ко мне на стажировку. Ты это хотела узнать.
И, поскольку она продолжала молчать, он сказал:
– Я тебе помогу. Ирина Игнатович.
– Нет! – воскликнула Есеня. – Я не хочу! Не хочу!
Но Виталик уже «включился».
– Ирина Игнатович, – монотонно произнес он. – После – Ольга Берестова.
Замолчал. Тогда Меглин, обращаясь к Есене, сказал:
– Давай.
Она смотрела с отчаянием. Потом переборола себя и произнесла:
– Ольга Берестова…
И Виталик заговорил снова:
– Ольга Берестова. После – Вера Стеклова.
И стал рассказывать. Он говорил, говорил… Кусочки пазла, который по частям демонстрировал Есене Меглин, на глазах стали складываться в целую картину. Она узнала все…
В 1990 году красавица Ольга Берестова, у которой после изнасилования возникла болезненная жажда мести, совершила ряд убийств полицейских. Ее задержали и поместили в клинику Бергича. Там, в клинике, ее впервые увидел тогда еще совсем молодой прокурор Андрей Стеклов. Увидел – и влюбился. Сразу и бесповоротно. И встретил со стороны Оли такую же горячую любовь. Некоторое время прокурор скрывал свои чувства. Потом это стало невозможно. И тогда в кабинете Бергича прошло совещание, в котором, помимо хозяина, принимали участие также Стеклов и Меглин. Было решено изменить имя больной, уже находившейся в клинике. Так Ирина Игнатович стала Ольгой Берестовой. А настоящая Ольга сменила имя и стала называться Верой. После замужества – Верой Стекловой. В 1992 году у них с прокурором родилась дочь, которой мать придумала необычное имя – Есеня…
А потом у Веры случился рецидив. Во время совместного ужина в ресторане она заметила, что у ее мужа с сотрудником прокуратуры Огнаревым произошел разговор на повышенных тонах. Больная психика Веры представила дело так, будто Огнарев угрожает Андрею. И тогда женщина решила устранить «обидчика». Убить не смогла – но серьезно искалечила. Муж попытался спасти жену от нового заточения в клинике и оговорил Огнарева. Того уволили со службы, жизнь пошла под откос. Но Вере это не помогло – ее тянуло к новым убийствам. И тогда чей-то выстрел оборвал ее жизнь. Есене тогда было всего пять лет. Когда спустя семнадцать лет она попросила Меглина взять ее стажером, он не мог ей отказать, потому что видел за ней ее мать, Веру. В которую тоже был тайно влюблен…
Это была правда. Вся правда, другой не было.
Когда Виталик закончил, Есеня, опустошенная и подавленная, молча встала и вышла из дома. Меглин вышел вслед за ней. Некоторое время они молчали, потом девушка произнесла:
– Моя мать убийца… Но кто убил ее саму? Ты так и не сказал…
– Это имеет значение? – сказал в ответ Меглин. – Ее просто остановили.
– Это… отец?
– Нет. Она просила его. Но он не мог.
– Но он не мог не знать. Он приказал кому-то другому? Кому?
– Он любил ее.
– Это ты называешь любовью?
– Врага убить легко, – сказал Меглин. – Любимого трудно. Сильно надо любить.
– Я тоже – как она? Да? Кто я?
– Скоро ты поймешь, кто ты.
– Когда?
– Когда закончим.
Некоторое время Есеня молчала, потом спросила:
– Почему сейчас?
– Что?
– Почему ты сегодня меня к нему привел? Что это значит?
Меглин ничего не ответил…
…Во дворе таганрогской полиции шла подготовка к перевозке Стрелка. У ворот ОВД стоял автозак. Рядом работала съемочная группа.
– Это так называемый автозак, – рассказывал репортер. – Спецтранспорт для перевозки лиц, опасных для общества. И хотя сегодня в автозаке поедет единственный пассажир, меры для обеспечения его безопасности приняты беспрецедентные. Ведь этот пассажир – Анатолий Онуфриев по прозвищу Стрелок, чьи кровавые «подвиги» затмили страшную славу Чикатило.
В это время несколько полицейских вывели из здания ОВД Стрелка. Двое автоматчиков, которым предстояло сопровождать арестованного, ввели его в зарешеченную клетку и закрыли дверь на замок. После этого конвойный офицер сказал репортеру:
– Пять минут.
Репортер тут же сел возле решетки и протянул Стрелку микрофон. И тот заговорил:
– Ко мне прислали священника. Зачем? Нет ни ада, ни рая. Всё здесь. А они жулики. Адвоката дали. Я его спросил: «Ты как думаешь – после всего, что я сделал, я – человек?» Он говорит: «Юридически, для закона, – да». Но если я для закона – человек, что это за закон? Если я человек, что это за человечество? Что надо сделать, чтоб оно очнулось? Детдома, интернаты, колонии, тюрьмы, поселки нищие… Это для таких, как я, инкубаторы. Я пытался докричаться до людей!
– У вас есть возможность, – сказал репортер. – Скажите людям сейчас – чего вы хотели?
– Чтоб вы поняли – говорить мало, – убежденно ответил Стрелок. – У вас сто каналов – кто меня услышит? Ничего, у вас мораторий. Меня не убьют. А когда я выйду, я доделаю, что начал. И тогда меня услышат.
– Вам не было их жалко?
– Людей? – спросил Стрелок и ненадолго задумался. Потом сказал: – В одной семье с родителями кончил, сын остался. Мальчик, лет семь. Говорю: «Есть у папы ружье?» Он говорит: «Пойдемте, поищем». Как думаешь, не было мне его жалко?
Репортер смотрел на него с брезгливостью, и Стрелок, с его звериным чутьем, это сразу заметил.
– Не смотри на меня свысока, слышишь? – заявил он угрожающе. – Это я на тебя так смотреть буду. Думаешь, ты умнее меня? Лучше? Люди в сто раз круче тебя обсирались перед моим обрезом. Я тебя запомню – и найду, когда выйду.
Однако репортера было трудно запугать, – а главное – у него остались еще вопросы, которые должны были прославить его, взявшего это интервью.
– Вы понимаете, что всю оставшуюся жизнь проведете в тюрьме строгого режима, где заключенные пишут прошения о смертной казни? – спросил он. – Вас это не пугает?
– Меня ничего не пугает, – заявил убийца.
– Вы испытываете раскаяние?
– Это передо мной должны каяться. И вы будете каяться, обещаю, – сказал Стрелок.
Офицер заглянул в автозак и сделал знак – все, пора ехать. Телевизионщики вышли, дверь закрылась, и автозак выехал со двора…
…Не доезжая до ОВД, Меглин остановил машину, сказал Есене:
– Выходи.
Сам тоже вышел, достал обрез, спрятал под пиджак. Быстро пошел по улице. Есеня – за ним.
– Что ты хочешь сделать? – спросила она.
– Не знаю. Думаю.
В одной из боковых улиц Меглин увидел припаркованную у магазина фуру, из которой выгружали коробки с продуктами. Заглянул в кабину – пусто. Влез, сказал Есене:
– Садись. Быстрее!
Ключ зажигания торчал в замке. Меглин повернул его, и фура, как была, с открытыми задними дверьми, сорвалась с места; изнутри с криком выпал грузчик.
– Что ты делаешь?! – закричала Есеня.
– Сказал же – пока не знаю! – ответил он. – Думаю!
Они мчались по городу, не обращая внимания на светофоры. Потом фура вырвалась на пригородную трассу, где машин было меньше, и Меглин еще прибавил скорость. Впереди уже просматривался перекресток, к которому с проходящей перпендикулярно дороги приближался автозак.
– Вроде придумал! – весело крикнул Меглин, когда фура на полной скорости врезалась в бок автозака. Тот перевернулся, ехавшая за ним машина полиции от резкого торможения улетела в кювет.
Меглин уже стоял на дороге. Один из полицейских, ехавших в машине, попробовал его задержать, но сыщик выстрелил над его головой, и полицейский приник к земле. Второго Меглин свалил ударом в подбородок.
В автозаке тоже были двое конвойных. Один при столкновении потерял сознание и лежал, привалившись к решетке. Второй, услышав снаружи выстрел, взял автомат на изготовку и встал лицом к двери, ожидая нападения. Поэтому он не видел, как Стрелок просунул руки за решетку, вытащил у его напарника ключи и открыл сначала наручники, а затем и замок…
Когда Меглин, распахнув дверь автозака, залез внутрь, первое, что он увидел, – Стрелка, вынимающего автомат из рук лежащего на полу полицейского. Меглин вскинул обрез, нажал на спуск, но услышал лишь сухой щелчок – произошла осечка. Стрелок усмехнулся, поднял автомат… И тут же отлетел к решетке, получив пулю в плечо. Это выстрелила Есеня, успевшая подойти к двери автозака. Меглин схватил убийцу за шиворот и вытащил на улицу.