нием и заботой, чем любая другая. Но джентльмены хорошо знают, что в те времена все было по-другому. Бытующие тогда нравственные нормы и лицемерие ставили незамужнюю беременную женщину в крайне затруднительное положение. В те годы замужняя беременная женщина чувствовала себя счастливой и гордой тем, что собиралась выполнить предназначение, данное ей Богом. Незамужняя же выглядела в глазах окружающих проституткой, да и сама была склонна считать себя таковою. Она была, используя выражение Эллы Дэвидсон, «легкой» женщиной, а в те времена о «легкости» забывали не скоро. Такие женщины уезжали рожать и жить в другие города. Некоторые из них глотали таблетки или выбрасывались из окон. Другие шли к подпольным акушеркам-мясникам с грязными руками или пытались сделать все сами. За мою хирургическую практику четыре женщины умерли у меня на глазах от потери крови из-за тяжелых ранений матки. Помню один случай, когда ранение было нанесено зазубренным горлышком бутылки, привязанным к венику. Сейчас трудно в это поверить, но подобные вещи происходили, джентльмены. В общем, такая ситуация была для здоровой молодой женщины худшей из всех, какие только можно вообразить.
– Я согласна, – сказала она наконец. – Это справедливо. Меня зовут Сандра Стенсфилд.
Она протянула мне руку. С удивлением я пожал ее, радуясь, что Элла Дэвидсон не видела, как я сделал это. Она бы ничего не сказала, но целую неделю кофе был бы горче, чем обычно.
Она улыбнулась в ответ на мое замешательство – я думаю – и посмотрела на меня открыто.
– Надеюсь, мы будем друзьями, доктор Маккэррон. Сейчас мне нужен друг. Я немного напугана.
– Я вас понимаю и постараюсь стать вашим другом, если смогу, мисс Стенсфилд. Я что-нибудь могу для вас сделать в настоящий момент?
Она открыла сумочку и достала блокнот и ручку. Раскрыв блокнот, посмотрела на меня. В какой-то момент я с ужасом подумал, что она спросит у меня имя и адрес акушера. Затем она сказала:
– Я хотела бы знать, что мне лучше есть. Для ребенка, конечно.
Я громко рассмеялся. Она взглянула на меня с удивлением.
– Извините. Просто у вас такой деловой вид.
– Ну уж наверное. Этот ребенок теперь часть моих дел, разве не так?
– Да, естественно. У меня есть брошюра, которую я даю всем моим беременным пациенткам. Здесь говорится о диете, весе, питье, курении и многом другом. Пожалуйста, не смейтесь, когда будете читать. Это затронет мои чувства, потому что я сам писал текст.
Это был скорее памфлет, а не брошюра, что, однако, не помешало ему стать впоследствии книгой «Практическое руководство по беременности и родам». В то время я серьезно увлекался акушерством и гинекологией и, начав довольно поздно из-за войны, не собирался терять время. Меня подбадривала мысль о том, что я увижу множество счастливых женщин в ожидании ребенка и приму за мою практику много детей. Так и случилось: по последним подсчетам, я участвовал в появлении на свет около двух тысяч младенцев – достаточно, чтобы заполнить пятьдесят классных комнат.
Я читал много литературы о беременности и родах и применял свои знания по этому вопросу более разумно, чем в других областях медицинской практики. Поскольку я был энтузиастом и у меня сложились собственные представления о предмете, то предпочел написать собственную брошюру, чем следовать избитым предписаниям, которыми в избытке потчевали беременных женщин. Не буду излагать полный набор этих предписаний – для этого не хватило бы и ночи, – но приведу лишь два примера.
От будущих матерей требовали как можно меньше находиться на ногах и тем более не совершать длительных прогулок из-за опасности выкидыша и других «нежелательных для родов» последствий. Но роды как таковые – это в первую очередь тяжелая работа, и давать подобные советы – все равно что сказать футболисту, готовящемуся к важной встрече, чтобы он как можно больше проводил время сидя и сохранял силы для предстоящей игры! Другой столь же «мудрый» совет, часто даваемый многими докторами упитанным женщинам, – начать курить… курить! Эти рекомендации отражены в имевшем хождение лозунге тех дней: «Возьми сигарету Lucky вместо конфеты». Те, кто думает, что, вступив в двадцатый век, мы вошли в эпоху просвещенной медицины, не представляет, какие безумные идеи иногда приживаются и в наши дни.
Я дал мисс Стенсфилд мою брошюру, и она внимательно изучала ее в течение минут пяти. Когда я спросил у нее разрешения закурить трубку, она кивнула мне, не отрываясь от чтения. Потом подняла глаза и улыбнулась:
– Вы радикал, доктор?
– Почему вы это говорите? Не потому ли, что я советую ожидающим ребенка женщинам ходить пешком, а не ездить в прокуренных и трясущихся поездах подземки?
– Витамины… всякого рода… плавание и дыхательные упражнения! Какие дыхательные упражнения?
– Об этом вы узнаете позже, но я не радикал. Далеко не радикал. Я тот, кто задерживает на пять минут моего следующего пациента.
– О, прошу прощения. – Она быстро встала, запихивая толстую брошюру в сумочку.
– Ничего.
Она набросила легкое пальто, глядя на меня карими глазами.
– Нет, – сказала она. – Вы совсем не радикал. Ну а теперь вы себя чувствуете более… умиротворенно? Я правильно подобрала слово?
– Вполне подходяще, – сказал я. – Это слово мне нравится. Скажите миссис Дэвидсон, чтобы она выписала талон на следующее посещение. Я хочу вас видеть в начале следующего месяца.
– Ваша миссис Дэвидсон меня не одобряет.
– Уверен, что это не так. – Но я никогда не умел врать, и теплота, возникшая между нами, сразу же испарилась. Я не провожал ее до двери кабинета. – Мисс Стенсфилд?
Она обернулась и застыла в ожидании вопроса.
– Вы собираетесь оставить ребенка?
Она окинула меня взглядом, потом улыбнулась той загадочной улыбкой, секрет которой знают только беременные женщины.
– О да, – услышал я в ответ, и она ушла.
До конца этого дня я занимался похожими друг на друга случаями пищевого отравления, ожогов кипятком, вытаскивал кусок металла из глаза и дал направление на госпитализацию моему старому пациенту, у которого, я уверен, была раковая опухоль. Я совершенно позабыл о Сандре Стенсфилд. Элла Дэвидсон напомнила мне о ней, заметив:
– Возможно, она вовсе и не потаскушка.
Я оторвал взгляд от карточки моего последнего пациента. Я изучал ее, ощущая раздражение, которое чувствует большинство врачей, оказавшихся не в силах помочь больному. Мне пришла в голову мысль, что вместо всех этих колонок СУММА К ОПЛАТЕ, ОПЛАЧЕНО ПОЛНОСТЬЮ или ПАЦИЕНТ ПЕРЕВЕДЕН я должен был бы написать ОРДЕР НА СМЕРТЬ. Наверное, с черепом и костями вверху, как на бутылках с ядом.
– Простите?
– Я о вашей мисс Джейн Смит. Она сделала удивительную вещь сегодня утром после того, как записалась на прием. – Поза миссис Дэвидсон недвусмысленно давала понять, что этот поступок она одобряла.
– И что же она сделала?
– Когда я дала ей талон на посещение, она попросила подсчитать ее расходы. Все до единого. Включая роды и пребывание в больнице.
Это действительно вызывало удивление. Не забывайте, что речь идет о 1935 годе, а мисс Стенсфилд, похоже, была предоставлена самой себе. Жила ли она в достатке? Сомневаюсь. Ее платье, туфли и перчатки были красивыми, но она не носила ювелирных украшений. И к тому же ее шляпка явно уже вышла из моды.
– И вы сделали, что она просила?
Мисс Дэвидсон посмотрела на меня так, словно я лишился чувств:
– Сделала ли? Конечно , сделала! И она заплатила всю сумму. Наличными.
Это обстоятельство, по-видимому, больше всего поразило миссис Дэвидсон (самым приятным образом, несомненно), но только не меня. Единственное, чего не могут делать все Джейн Смит этого мира, так это выписывать чеки.
– Она вытащила из сумки бумажник, открыла его и отсчитала деньги прямо на моем столе, – продолжала миссис Дэвидсон. – Затем убрала рецепт туда, где лежали деньги, положила бумажник в сумочку и попрощалась. Совсем неплохо, если подумать о том, как иногда мы вынуждены бегать за их так называемыми «респектабельными» милостями, чтобы они заплатили по счету!
По непонятной причине я почувствовал себя огорченным. Меня не обрадовало то, что Сандра Стенсфилд так поступила, вызвав такую радость у миссис Дэвидсон, не был я доволен и самим собой. Сам не знаю почему. Что-то во всем этом заставляло меня почувствовать собственную неполноценность.
– Но не могла же она заплатить за пребывание в больнице, ведь так? – спросил я. В конечном счете это не имело никакого значения, но мне нужно за что-нибудь зацепиться, чтобы дать выход охватившему меня чувству огорчения. – Разве можно сказать заранее, сколько времени ей придется пролежать в больнице. Или вы читаете будущее, Элла?
– Я ей говорила то же самое, но она спросила, сколько времени в среднем находятся в больнице женщины при отсутствии каких-либо осложнений. Я сказала, что шесть дней. Разве нет?
Я был вынужден признать, что это так.
– Она сказала, что заплатит за шесть дней, а если ей придется пролежать дольше, то внесет дополнительную плату. Но если…
– …если меньше, то мы можем возместить ей лишние расходы, – утомленно закончил я и подумал: Черт бы побрал этих женщин. И тут же рассмеялся. – У нее есть голова на плечах. Невозможно это отрицать. И неплохая голова.
Миссис Дэвидсон позволила себе улыбнуться… И если я в какой-то момент, особенно сейчас, находясь в старческом маразме, начинаю верить, что знаю все о людях, которые меня окружают, то пытаюсь вспомнить эту улыбку. До того дня я готов был поклясться жизнью, что никогда не увижу, как миссис Дэвидсон, одна из самых «правильных» женщин, которых я когда-либо знал, улыбается при мысли о девушке, забеременевшей не в замужестве.
– Голова на плечах? Может быть, доктор. Но она знает свои умственные способности, это уж точно.
Прошел месяц, и мисс Стенсфилд пришла вновь в назначенное ей время, просто возникнув из этого удивительного человеческого потока, каким был и остается Нью-Йорк. На ней было голубое платье, которое выглядело довольно оригинально, хотя и было явно выбрано среди множества ему подобных. Ее туфельки не очень подходили к нему – это была та же коричневая пара, в которой она приходила в последний раз.